«Сейчас он закричит — и тогда всё… Пулеметчик всё поймет»

За несколько дней до того, как всё это случилось, Санька признался мне, что не умеет плавать. После его рассказов об озере Байкал, на котором он родился и вырос, это прозвучало как неуместная шутка.

Слушая, как он практически пел о кристальной прозрачности байкальской воды, о нереальном ледяном покрове, под которым возле его валенков важно или суетно рассекали стихию большие и малые рыбы, о нередко налетающих штормах и о том, что грешно называть это славное море озером, невозможно было даже допустить мысль о неумении Саньки плавать.

Жилистый и грациозный, как небольшой хищник, глядевший на этот мир через спокойный прищур серых глаз, он почему-то признался мне в ночном карауле, что боится воды.

Когда Саньке было восемь лет, отец решил научить его плавать — сбросил с лодки и прыгнул в воду рядом с ним, чтобы не дать своему чаду утонуть. Санька не утонул, но с тех пор так боялся воды, что не мог сохранять спокойствие даже в неглубоком бассейне.

Безмерно удивленный такой новостью, я рассказал ему, как бережно и аккуратно учили плавать меня. Санька слушал очень внимательно, долго молчал, а потом неожиданно робким голосом попросил:

— Слушай, Саныч, а когда всё это кончится, научишь меня плавать?

При этом смотрел на меня без обычного прищура, совершенно по-детски распахнув всю серую глубину своих глаз. Я не смог ответить ему отказом…

…Солнце уже высушило росу на траве и даже намокшие от нее штаны, когда по нашей бредущей через поле цепи начали бить два пулемета. Высокая июльская трава, в которую мы сразу же все занырнули, скрыла нас от пулеметчиков, но радоваться было нечему. Свистевшие над нами пули доходчиво давали понять, что бегом нам отсюда никак не свалить, а значит с каждой минутой растет вероятность того, что нас начнут молотить из минометов.

По звуку было понятно, что пулеметов два. А еще было понятно, что обойти и заглушить правый пулемет придется мне. С тех пор, как я пообещал Саньке уроки плавания, он постоянно крутился недалеко от меня. Вот и теперь, когда встал вопрос, кто полезет по траве вместе со мной, Санька подвернулся первым.

— Да херня, Саныч, сделаем. Хер с нами что случится, пока ты меня плавать не научишь!..

Санька полз впереди меня, плавно вкручиваясь в высокую июльскую траву. Наши парни постреливали в сторону пулеметов, пулеметы в ответ стегали пулями по траве над ними. По звуку было ясно, что скоро мы с Санькой зайдем сбоку правого пулемета и предъявим ему по полной программе. Меня уже беспокоила только одна мысль — успели пулеметчики поставить слева от себя растяжки или нет?

Почему эти гады решили пострелять в нашу сторону, понятно было только им. Интуиция есть у всех, только разной силы. Их интуиция сработала вовремя, хоть и не на всю глубину. Стеганув на всякий случай по траве слева от себя, пулеметчики разнесли вдребезги Санькину спину. Я видел, как с его правого бока полетели тёмные ошметки мяса и снаряжения, и дрыгнулись вверх его ботинки.

— «Сейчас он закричит — и тогда всё… Пулеметчик всё поймет и прочешет это место с чувством и с расстановкой. У меня только пара секунд, пока Санька в шоке и не чувствует боль!»

Растяжки меня уже не волновали. Я рванул вперед на пузе как взбесившаяся сороконожка. Быстрее вперед, сейчас Санька заорет от дикой боли, и к нам полетят не только пули, но и гранаты.

Время остановилось, я рвал на ползучем бегу живот об корешки и спутанную траву, пулемет снова долбил в сторону нашей цепи, а Санька всё не кричал…

Три гранаты, которые я не дыша забросил в неглубокий окоп пулеметчиков, сработали как надо. В обострённом пространстве, разрывавшем мне глаза, уши и ноздри, я метнулся к окопу пулеметчиков. Двое раскорячились возле пулемета в таких позах, что с ними всё было ясно сразу. Третий шевелил руками и хлопал нижней челюстью, судорожно хватая воздух.

Я выстрелил ему в голову и развернул пулемет в сторону соседнего гнезда. Мне было ясно видно, как по склону небольшого взлобка оттуда метнулись две фигуры, четко читаемые на фоне ярко-синего неба. Эти двое сразу всё поняли, когда услышали хлопки моих гранат, и не стали геройствовать, а шустро рванули прочь со взломанного рубежа их обороны. Я стрелял по ним, пока не кончилась лента, но попасть не смог.

А потом я побежал к Саньке… Он лежал лицом на своем автомате, зажатом в обеих побелевших руках. У меня никак не получалось повернуть его голову хотя бы чуть-чуть вбок, чтобы ему было удобнее дышать. До меня не сразу дошло, что это уже лишнее.

…Миша-доктор оторвал мои руки от Санькиного тела и сказал — «Всё…».

Когда мы перевернули Саньку на спину, мне стало ясно, почему он так и не закричал — Санькины зубы намертво впились в шейку приклада его автомата. Он всё успел понять и последние секунды своей затухающей жизни отдал мне, молча умерев от случайных пуль, разломавших ему позвоночник. Даже свое право в последний раз крикнуть «Мама!» он пожертвовал в пользу меня и всех тех, кто обливался холодным потом под пулеметным огнем, ожидая еще более полного минометного трындеца.

… Мне снилось озеро Байкал, на котором я никогда не был. Я летел на коньках по его кристально прозрачному, звенящему льду и видел больших и малых рыб, идущих в воде под моими ногами. Я разгонялся всё быстрее и быстрее. И вдруг заметил, что впереди из широкой полыньи поднимается пар, а свернуть от нее в сторону я уже не успеваю. Грохнувшись на бок, я тщетно пытался затормозить, замирая от леденящего душу ужаса.

Но на самом краю полыньи чья-то жилистая рука крепко схватила меня за запястье и знакомый голос насмешливо произнес:

-«Саныч, ты куда? Ты ж меня еще плавать не научил!»…