Доктрина тотальных войн

В прошлой статье, рассказывая о реформе Милютина, мы отметили, что ее результатом было полное изменение подхода к формированию русской армии — вместо рекрутского набора была введена всеобщая воинская повинность.

Мы обсудили также одну почему-то почти не обсуждаемую проблему: а так ли уж плох рекрутский набор? И так ли уж хороша всеобщая воинская повинность?

Ведь сейчас, столетия спустя, вновь говорят о профессиональной армии. А профессиональная армия — это, по сути, возврат к рекрутскому набору, но, конечно же, в новом качестве. Так надо ли было от рекрутского набора отказываться? Мы в прошлой статье уже начали рассказывать читателю, что эту проблему обсуждали современники реформ Милютина. Что в каком-то смысле она была для них очевидной. Или, точнее, очевидно было то, что у рекрутского набора есть далеко не только недостатки.

Повествуя читателю о том, как именно это обсуждалось тогда, мы познакомили его с высказыванием известного военного историка той эпохи Антона Керсновского, утверждавшего, что новый, массовый, милютинский способ набора военнослужащих неизбежно приводит к бюрократизации военного управления и потере того воинского духа, которым когда-то славилась русская армия.

Но так считал отнюдь не только Антон Керсновский. И это мы уже тоже начали обсуждать в предыдущей статье. Мы оговорили, что критиками реформы Милютина были умнейшие, образованные и высокопрофессиональные военные той эпохи, боевые генералыА. Барятинский, Р. Фадеев, М. Черняев и многие другие. Именно они считали реформу Милютина катастрофической и противопоставляли «милютинской» армии прежнюю, петровско-суворовскую.

Приведем их аргументы чуть более развернуто. И отказавшись от привычного шельмования чудовищной, крепостнической, рекрутской армии, укажем на преимущества этой армии, которые замалчивают. А преимущества эти таковы.

Для солдат-рекрутов, из которых состояла прежняя армия, военная служба была фактически пожизненной профессией. Они были замкнутым военным сословием — со своими традициями, воспитанием, кодексом чести, спайкой и, между прочим, о чем сейчас говорят достаточно редко, достаточно высокими для той общественной организации социальными льготами.

Так, отдавая сына в рекруты, крестьянин и его семья освобождались от крепостной зависимости, да и солдатские дети становились свободными. Они имели шанс получить образование и выйти в люди. Сам рекрут при хорошей службе мог получить офицерский чин и даже дворянство.

При этом, служа долгое время и приобретая боевой опыт, солдат становился профессионалом военного дела, а между ним и его командирами возникали подлинно человеческие (несмотря на социальное неравенство) отношения. В войнах того времени такая армия была непобедима.

Критики новой милютинской армии доказывали свою правоту не только словами, но и ссылками на негативный милютинский военный опыт. Ведь именно милютинская армия проиграла русско-японскую войну 1904-1905 гг.. — войну со слабым (сравнительно с мощью, территорией, ресурсами России) противником.

Противники милютинского подхода справедливо утверждали, что новая массовая армия потому-то и проиграла войну, что отошла от петровско-суворовских традиций. Она состояла из плохо овладевших военным делом солдат, недоучившихся унтер-офицеров и полностью оторванных от общей «серой массы» дворян-командиров, то есть отражала наиболее слабые черты тогдашнего общества.

Эту массовую армию, утверждали высокопрофессиональные противники милютинского подхода, уже нельзя было просто бросить в бой, как прежних рекрутов-профессионалов — а уж дальше они сами знали, как побеждать. Эту массовую армию необходимо было теперь учить не только военному делу (что худо-бедно делалось). Нет, нужно было каким-то совершенно новым способом ускоренно укреплять ее боевой дух. Ускоренно, доходчиво и убедительно объяснять зеленым новобранцам смысл ведущейся войны, причем смысл весьма и весьма неочевидный. Этого сделано не было. Не было даже нащупано подходов к тому, как это делать.

В результате отправленные на войну с Японией солдаты не понимали, зачем и ради кого они сражаются за тысячи километров от родной земли. И огромные потенциальные возможности русского солдата — его стойкость, мужество, чувство долга — были бездарно растрачены на маньчжурских полях.

Однако противники милютинского подхода не смогли убедить руководство страны в своей правоте. И не только потому, что руководство не внимало голосу разума. Конечно, оно не внимало голосу разума. Если бы внимало, то мы бы не проиграли Первую мировую. Но были и другие причины, по которым был отвергнут подход, альтернативный милютинскому. Эти другие причины назовем стратегическими и правомочными. Но перед тем как их обсуждать, раскроем иные, нестратегические и неправомочные причины, из-за чего армия и дальше комплектовалась по накатанной милютинской схеме. Эти нестратегические и неправомочные причины таковы.

Первая — недоучет значения поражения в русско-японской войне.

Поражение в войне было сочтено казусом, случайностью. Ведь победившая Япония, убеждали царя военные руководители, к концу войны на самом деле была на грани истощения, а Россия только-только разворачивала свои силы. А великий князь Николай Николаевич, председатель Совета государственной обороны и сторонник продолжения войны, даже обещал, буде ему дадут такую возможность и 1 миллиард рублей, через год собрать новую армию и вернуть потерянные позиции.

Вторая — подражание западным образцам строительства армий.

Массовые армии уже стали веянием времени. Страны Европы уже давно ввели у себя массовые армии — и делали на них главную ставку. В европейских армиях главенствующее место занимал вовсе не дух, а техника, не качество солдат, а количество. Под гигантское количество солдат в будущей войне и работала европейская промышленность: шла технологизация и модернизация оружейного дела, изобреталась невиданная прежде военная техника (пулеметы, скорострельные орудия, танки), появилась авиация как новый вид войск, полным ходом готовились запасы химических боевых отравляющих веществ и т. д.

Европа готовилась к войне совершенно нового типа — войне тотальной. И чем могли ответить противники Милютина?

Можно бесконечно перечислять преимущества традиционной российской армии и говорить о русском особом пути. И все это будет справедливо. Но чем русская армия должна была ответить на вызовы современности? Был ли этот вопрос в тех еще не до конца сформировавшихся условиях сформулирован четко или он мог повиснуть в воздухе, но его не могло не быть.

И этот вопрос возникает сейчас опять. Он возникает на каждом шагу, о чем бы ни шла речь — об армии, образовании, культуре, промышленности, методах управления обществом и экономикой. Везде критика справедлива, везде лица, копирующие западный подход, предлагают нам чудовищные, разрушительные копии, абсолютно неподходящие для русской действительности. И везде их противники не предлагают фактически ничего.

Скажут: «Как же ничего? Они предлагают вернуться к тому типу организации той или иной сферы нашей жизни (военной, в том числе), который существовал».

И тут можно сказать о третьей, стратегической, абсолютно правомочной причине, по которой руководство не могло ориентироваться на антимилютинцев.

Прежний тип армии существовал не в безвоздушном пространстве. Он был связан с другим типом жизни. То есть феодально-крепостническим устройством общества. И все фантастические преимущества рекрутской армии существовали до тех пор, пока существовало крепостничество. И крестьяне ценили освобождение от крепостной зависимости именно потому, что была крепостная зависимость. И служба в рекрутской армии была одним из основных механизмов освобождения крестьян от крепостной зависимости.

Да, солдатские дети становились свободными. Но они становились свободными в условиях несвободы, свойственной феодально-крепостническому обществу. А с его исчезновением уже нельзя было поощрять рекрута освобождением детей, потому что дети были свободны.

Крестьян освободили в 1861 году. Но их ведь и освободили потому, что Россия Николая первого, державшаяся за крепостническое устройство, проиграла. Потому-то их и начали освобождать. Другое дело, что их сначала бездарно не освобождали, а потом начали бездарно освобождать. Но их нельзя было не освобождать, с этим и так задержались.

В любом случае, условием воссоздания прежней системы рекрутского набора было ни больше ни меньше как возвращение к крепостной зависимости, ибо без ее возвращения нельзя было построить петровско-суворовскую армию.

Так что борьба милютинского и антимилютинского подходов в армии — это не только часть борьбы западничества и почвенничества (в которой мы всегда на стороне почвенничества по вполне понятным причинам). Это еще и элемент борьбы буржуазного и феодального устройства общества. А значит, буржуазного и феодального устройства армии.

Феодальное устройство позволяет создать высокопрофессиональную армию с определенным упором на дух и гигантским сроком военной службы. А буржуазное общество не позволяет ее создать. Она позволяет создать армию того типа, которая будет отвечать задачам буржуазного устройства.

И мировую капиталистическую войну выиграет то буржуазное государство, которое наилучшим образом приспособит свою армию к задачам буржуазного устройства общества. Либо же мировую капиталистическую войну выиграет армия еще более высокого типа — социалистического, которая сможет совместить достоинства буржуазной армии с новым пониманием духовности и патриотизма.

Именно эта задача стала главной при создании Красной Армии в Советской России после революции 1917 года и Гражданской войны. Но об этом позже, а пока продолжим рассматривать военную мысль эпохи перед Первой мировой войной.

Надо отметить, что она вовсе не была скудной. Работали блестящие военные специалисты, были созданы крупные военно-стратегические заделы, давались ценнейшие прогнозы. Так, один из крупнейших наших военных теоретиков, работавших в области военной стратегии, профессор Николаевской академии Генерального штаба, генерал Н. П. Михневич написал замечательный труд «Основы стратегии». В этом труде не было ни следа почвенного ретроградства. Он опережал свою эпоху и на его основе был дан единственный верный прогноз развития событий.

Последнее издание книги Михневича «Основы стратегии» вышло в 1911 году. В противовес господствовавшему тогда на Западе (да и в нашем Генеральном штабе) мнению, что будущая война будет скоротечной, Михневич утверждал, что она неизбежно приобретет затяжной характер. Михневич также полагал, что такой затяжной характер войны для России выгоден, что война на изнурение будет лучшим способом действий: «Время, — говорил он, — является лучшим союзником наших вооруженных сил».

Блестящими военными теоретиками были генералы А. Г. Елчанинов, В. А. Черемисов, полковник А. А. Незнамов. Вместе с Михневичем они разработали вопросы роли экономики и морального фактора в будущей войне. Они призывали осмыслить суворовское наследие применительно к современной войне, помнить о русских воинских традициях.

Все эти патриотически настроенные военные уже закладывали основы армии, которая через десятилетия начнет побеждать. И в этом смысле все наши симпатии на их стороне, а не на стороне западников, которые душили военную мысль, принижали ее значение и требовали, не мудрствуя лукаво, тупо скопировать походы, выработанные западными властителями дум: генералом германского генштаба Шлиффеном, прусским полководцем Мольтке, французским маршалом Фошем.

Язык не поворачивается назвать таких российских военных западников той эпохи предшественниками Сердюкова. Потому что, в отличие от Сердюкова, они были умны, образованны и бескорыстны. Но правда была, конечно, не за ними, а за современно мыслящими почвенниками, наработками которых воспользуется уже советская власть.

Отдав дань таким почвенникам, укажем на то, что они оказались скомпрометированы своей причастностью к совсем иным почвенникам. Тоже умным, образованным, прекрасно видевшим преимущества прошлого и недостатки настоящего. Но при этом...

О том, что при этом пытались навязать нашей армии такие — и впрямь в полном смысле этого слова реакционные — почвенники, и чем все это обернулось для России, в следующей статье. Здесь же еще раз подчеркнем, что такие обсуждения прошлого нужны нам для обеспечения победы в будущем. И для выхода из нынешнего, очень многоликого, но в том числе и концептуального, тупика.