Два примитива
Вначале две поясняющие цитаты. Одна — из рассказа Чехова «Пересолил»:
«Черт знает, какая у тебя телега! — поморщился землемер, влезая в телегу. — Не разберешь, где у нее зад, где перед...»
Другая — из поэмы Андрея Вознесенского «Оза»:
Докладчик выпятил грудь. Но голова его, как у целлулоидного пупса, была повернута вперёд затылком. «Вперёд, к новому искусству!» — призывал докладчик. Все соглашались. Но где перёд?
Горизонтальная стрелка указателя (не то «туалет», не то «к новому искусству!») торчала вверх на манер десяти минут третьего. Люди продолжали идти целеустремленной цепочкой по ее направлению, как по ступеням невидимой лестницы. Никто ничего не замечал
НИКТО...
Возразить Вознесенскому могу только в одном — кто-то что-то всегда будет замечать, пока существует человечество. А человечество существует до тех пор, пока существует культура, война с которой ведется нешуточная. Тем самым это не только война с культурой, это война и с человеком.
Культура существует для того, чтобы кто-то что-то замечал. И когда никто ничего не замечает, это означает, что нет культуры. Но она же есть. И человечество еще есть. И многие многое замечают. Весь вопрос о том, что именно замечают. И как, заметив неладное, на это реагируют.
В юности я воспитывалась на высокой театральной классике (Товстоногов, Стуруа и другие), высоком мировом кино (Феллини, Антониони, Тарковский и другие) и высоком авангарде (Питер Брук, Ежи Гротовский, Эуженио Барба). Поэтому причислить меня к разряду тех, кто падает в обморок при демонстрации со сцены обнаженной натуры, — трудно. Более того, я потому-то и организовала некий театральный круиз, что меня вдруг ужалила мысль — а ну как с понятием передового, то бишь авангардного, произойдет то же самое, что с телегой у Чехова, а то и — в худшем варианте — то, что описано у Вознесенского с его стрелками на часах?
Что такое сегодня передовое, авангардное? Авангард всегда был очень и очень разным, в том числе и консервативным. Был высокий авангард. И в сущности я затрудняюсь дать четкий ответ на вопрос, был ли авангард не высокий, а низкий. Скорее всего, его не было. А то, что было, гордо именовалось порнографией и не именовало себя авангардом. Короче говоря, авангард тоже был традицией. И в эту традицию надо было вписаться. Она чужих в себя не принимала.
Потом авангард стал превращаться в поставангард, в постпоставангард... А потом отпала необходимость вообще вписываться в какую-то традицию, даже сколь угодно далекую от классической. Композитор Шенберг, например, далек от классической традиции, но он вписывается в определенную традицию. Неклассическую, но всё же традицию.
Мне возразят, что передовое не может вписываться в традицию потому, что оно передовое. Но передовым (напоминаю, что в принципе передовое и авангардное — это одно и то же) нечто может быть лишь постольку, поскольку есть смысл в слове «вперед». То есть понятно, что надо идти вперед. Понятно в принципе, чем «вперед» отличается от «назад». Так было всегда. В античное время тоже был свой авангард, своя классика, свой фундаментализм. И вместе они образовывали единое пространство культуры.
Питер Брук мог называть это пространство пустым. Но пустое пространство — это тоже пространство.
Ужалившая меня мысль сводилась к тому, что нельзя допустить, чтобы некое состояние умов и вкусов, при котором передовым назовут то, что раньше называлось подворотенной похабелью, стало всеобъемлющим. И вдвойне нельзя допустить, чтобы этой псевдопередовой похабели противостоял охранительный примитив. Если начнут бороться два примитива: как бы передовой и как бы «антипередовой» — то примитив победит. Культура исчезнет. Не будет ни настоящего авангарда, ни настоящей классики, ни настоящего традиционализма.
«Наверное, я сгущаю краски», — оппонировала я себе, отмахиваясь от ужалившей меня мысли о возможном триумфе двух примитивов, которые, сталкиваясь, уничтожат всё непримитивное в театре, кино и культуре в целом. Но мысль, которую я гнала от себя, жалила меня снова и снова, и я в итоге решила начать ходить по театрам.
Сразу же оговорю два ключевых момента.
Во-первых, я ходила по театрам с тем, чтобы уловить определенную тенденцию или обнаружить ее отсутствие. Заранее соглашаюсь, что мною увиденное никак не может претендовать на всеохватность. Я описываю то, что реально увидела. Не только не сгущая красок, но и, напротив, стремясь не впасть в глубоко для меня неприемлемый охранительный примитив.
Во-вторых, даже если схваченные мною тенденции являются не частностями, а мейнстримом, этот мейнстрим еще не победил. И не победит, пока есть воля к сопротивлению примитиву.
Сделав необходимые оговорки, перехожу из жанра философско-эстетических размышлений в жанр сугубо описательный. Этакую «песню акына»: что вижу, то и описываю...
29 ноября 2016 года театр Ленком объявил о снятии с репертуара спектакля «Князь» режиссера Константина Богомолова «из-за большого числа спектаклей в афише». «У нас большой репертуар, 30 постановок... Мы стали смотреть, что можно убрать, что дает маленькие сборы... От «Князя» мы решили отказаться временно, «законсервировать» его до некоторой поры...», — так деликатно объяснил ситуацию художественный руководитель театра Марк Захаров.
Премьера спектакля «Князь» состоялась 16 апреля 2016 года, тогда же было заявлено, что эта постановка — авторское (т. е. К. Богомолова) прочтение романа Достоевского «Идиот».
В богомоловском «Идиоте» зрителю предлагается некий текстовый коллаж: режиссер цитирует не только «Идиота», но и «Братьев Карамазовых», и «Бесов», и Набокова, и Томаса Манна. А также в течение всего спектакля периодически звучат двусмысленные и скабрезные комментарии режиссера Богомолова.
Князь Мышкин в спектакле — это персонаж Тьмышкин (в исполнении самого режиссера). Тьмышкин приезжает на родину не из Швейцарии, а из Трансильвании (намек на то, что он — вампир) и влюбляется в портрет двенадцатилетней девочки — Настасьи Филипповны.
В спектакле множество возрастных (и временных) несоответствий: Настасья Филипповна — подросток, Аглаю играет актриса, которой 60 лет. Чуть позже Аглая с Мышкиным удочерят Настасью Филипповну, девочка Настя будет звать князя — дядей Мышкиным. Вскоре Аглая застает князя в постели с падчерицей, после разборок Настя убегает к Рогожину. Помещик Тоцкий, воспитавший в своем имении молодую любовницу — Настасью Филипповну, читает огромный монолог — Густава фон Ашенбаха из «Смерти в Венеции» Т. Манна, в спектакле он еще и депутат, который проводит отпуск с мальчиками на пляжах Таиланда.
Конечно, такая эпатажная трактовка романа в стенах «Ленкома» возмутила и театралов, и просто зрителей, — многие называли спектакль издевательством над классикой, над театром, зрители пачками уходили со спектакля, не досмотрев до конца, писали возмущенные отзывы.
Блогер Мария (17.04.2016): «Богомолов не актер — просто от третьего лица сухо читает текст — нет Мышкина в спектакле... Да конечно он и назван иначе... Но тогда зачем дословно использовать текст Достоевского... Это просто плагиат и воровство... Я уверена, режиссер должен уважать своего зрителя... А я вышла из театра с ощущением, что меня как зрителя режиссер презирает...»
Журналист «МК» А. Минкин назвал спектакль «похабщиной на сцене «Ленкома». Он пишет: «Если вам хочется получить чувство омерзения за деньги, то вам очень надо пойти в «Ленком» на Богомолова» и призывает зрителей не поддерживать деньгами эту «тупую, бездарную, холодную, выученную и отрепетированную похабщину... и не ходить на подобные представления».
Почти все спектакли режиссера К. Богомолова являются «авторским прочтением» того или иного классика — Чехова, Достоевского, Уайльда, Пушкина, Дюма. И уже можно обозначить методы, которыми он «препарирует» классические тексты. Текст классика разбирается на куски, потом складывается в произвольном порядке, при этом разбавляется произвольными философскими, религиозными, медицинскими текстами, современными песнями и песнями советского периода. И всё это сопровождается его собственными комментариями.
За всеми этими манипуляциями с текстом стоит некая новая театральная философия. Так, в интервью журналу GQ в 2015 году Богомолов объяснял: «...Есть люди, которые и в культуре, и в жизни занимаются сносом предыдущих построек... Разрушение — важная вещь. Восприятие людей зашорено, забетонированы дырки, в которые должна проходить информация. Эти дырки нужно пробить, чтобы дать доступ новому. Надо сначала уничтожить сложившиеся у человека структуры восприятия».
Интересно, что после первых спектаклей Богомолова («Ифигения в Авлиде» — 2005 г., «Много шума из ничего» — 2007 г.) за ним закрепился имидж «интеллигентного мальчика из приличной семьи». Здесь сказалось образование начинающего режиссера, который перед поступлением в ГИТИС в 2003 году закончил филфак МГУ.
Долгое время Богомолов работал помощником режиссера в МХТ. 9 спектаклей он поставил для Театра О. Табакова, сотрудничал с Театром им. Пушкина, Театром Наций, Театром им. Маяковского. (То есть «пометил» многие заслуженные театры.) За 14 лет Богомолов поставил около 30 спектаклей. С 2014 года Богомолов — режиссер театра «Ленком».
Скандальная слава Богомолова началась со спектакля «Wonderland-80», поставленного в 2010 году по повести С. Довлатова «Заповедник», со вставками из сказки Л. Кэрролла «Алиса в стране чудес». В этом спектакле впервые появились необычные герои, такие как белый кролик в форме сотрудника КГБ.
В 2011 году в петербургском театре «Приют комедианта» Богомолов поставил спектакль «Лир» по мотивам трагедии Шекспира «Король Лир». Постановка представляет собой свободную композицию по произведениям Ницше, Варлама Шаламова и стихам Пауля Целана (европейский поэт, сидевший в концлагере). В шекспировский текст вставлены цитаты из С. Маршака и отрывки из Апокалипсиса Иоанна Богослова. Действие пьесы перенесено из древней Британии в СССР и Германию 1940–1945 годов.
Классическую трагедию Шекспира Богомолов превратил в черную комедию, наполнив актерскую игру всякими сценками-ужасами (типа выкалывания глаз), потоками крови и другими подобными аттракционами (добавив в оформление спектакля иконы и ночные горшки). К тому же роли женщин исполняют мужчины, и наоборот. Короля Лира играет актриса Роза Хайруллина. На сцене красная стена и искусственные елочки типа кремлевских. На стене висят два портрета Лира: на одном он похож на Сталина, на другом — на Гитлера. Звучит песня «День Победы» в стиле группы Rammstein (тяжелый рок).
Некоторые критики (Анна Ананская) посчитали, что провокационным «Лиром» Богомолов заново «открывает в российском театре забытый со времен любимовской Таганки жанр острого политического памфлета».
Спектакль «Лир» разделил театралов Санкт-Петербурга, а потом и Москвы на два лагеря. В одном либеральная пресса бурно восхищалась попытками Богомолова «найти новый театральный язык». В другом — режиссер подвергался критике за издевательства над классикой и памятью народа и оскорбление чувств верующих.
И пока одни писали, что «впервые для русской сцены была предпринята совершенно беспощадная деконструкция отечественных мифов» (А. Пронин, журнал «Театр»), другие писали жалобы на режиссера в прокуратуру.
В заявлении, написанном гражданином Д. Тимофеевым на спектакль «Лир» в полицию, указано, что постановка содержит элементы экстремизма, а также неуважение к религии и истории России.
А вот более осторожное мнение профессора ГИТИСа А. Бартошевича: «Тут Шекспир ни при чем. С одной стороны, это производит довольно сильное впечатление, а с другой — я вижу, что это набор банальностей».
В 2013 году Богомолов поставил в МХТ политический фарс «Идеальный муж. Комедия» в жанре трэш — отбросы, хлам, мусор (англ.) — модное ныне направление в современном искусстве. Текст постановки составлен из частей пьесы «Идеальный муж» и фрагментов романа «Портрет Дориана Грэя» О. Уайльда, а также отрывков из чеховских «Трех сестер» и текстов из жизни больших чиновников, звезд шоу-бизнеса и бизнес-вумен, написанных самим Богомоловым.
В спектакле присутствует всё в куче и на злобу дня. И батюшка со штопором-распятием и исполнением песни «С чего начинается Родина?», и гей-отношения среди чиновников, разрушающих собственные семьи, и коррупция в особо крупных размерах, и блатные хиты в Кремлевском Дворце съездов, и стриптиз, и распятие с голой женщиной, которое оскорбило православных активистов (они даже попытались сорвать спектакль). Местом действия становились конкретные кафе, рестораны (например, «Пушкин») и торговые центры.
В своих лекциях Богомолов утверждает: «Я вообще не верю в театр как таковой... Ушло время, когда актеры были небожителями, когда театр был храмом, кафедрой, иллюзией, утешением или чем-то еще... Театр должен быть бесстыдным, он должен быть карнавалом».
Вот и в постановке «Карамазовы» (МХТ, 2013 г.) Богомолов соединил разные театральные жанры — психологическую драму и фарс, пародию и водевиль, трагедию и капустник (этакий карнавал). Богомолов связывает главы романа с современными событиями. В спектакле Федор Карамазов владеет сетью соляриев в городе Скотопригоньевске, его деньги лежат в Скотском банке, с похорон старца Зосимы ведет свой репортаж Скотское ТВ. Грушенька пляшет под «Калинку-малинку», а потом звучит попсовая песня «Я люблю тебя, Дима!». Два мента фабрикуют дело Мити Карамазова под песню Верки Сердючки «Всё будет хорошо», позже Митя будет повешен в тюрьме. На плазменных экранах, развешанных по всей сцене, демонстрируется лесбийская сцена Грушеньки и Катерины Ивановны.
Соответствующие либеральные критики (Н. Берман в «Газете.ру», Ж. Зарецкая в «Фонтанке.ру») даже заговорили, что Богомолов в своих спектаклях дает масштабный портрет сегодняшней России. «Картина мира и общества, написанная Богомоловым, поражает своей убийственной адекватностью происходящему в стране», — написала К. Ларина в The New Times.
Но вот профессор Щукинского театрального училища П. Любимцев считает, что Богомолов просто «присосался к известному произведению и поганит его, чтобы протащить свою третьесортную идею на плечах классики».
Вера Максимова, театральный критик, высказывается более сдержанно: «Вот все говорят, что это слепок нашего времени, но я видела и гораздо более глубокие суждения по поводу времен. Здесь всё как-то элементарно, я заранее знаю, что будет... Уметь совокупляться на сцене, совать пистолеты во все места — надоело, и противно... Серебренников, Богомолов, Писарев имеют свою, ограниченную аудиторию. Я не хочу прихода этих режиссеров на большую сцену, они для 30-ти пыльных искусствоведов (как у нас говорят)».
Однако Богомолов намерен учить своей философии молодых режиссеров и актеров, передавать им свои методы и приемы, свои знания, организовав для этого режиссерскую лабораторию, набор в которую открыт с ноября 2016 г. в МХТ. В учебной программе значатся мастер-классы, лекции, подготовка учебных спектаклей. Богомоловские лекции о необходимости реформы в современном театре, о новой системе актерской игры (курс «Работа режиссера с актером») распространены в Интернете.
Вот что утверждает Богомолов: «В русском театре, точно как в русской жизни, царит дичь и бесконечное ханжество... Начало театральной реформы сегодня — это нечто большее, чем реорганизация системы. Это идеологическая акция. Недаром всполошились поборники и ревнители.
Ханжа в России не меньше церкви полюбил посещать театр. И писать о нем. И руководить им. И надо честно сказать: идет война. Война с фарисеями. И не надо стесняться — пора сообща выгнать ханжей из театров».
Недовольства отдельных зрителей не волнуют решительно настроенного режиссера, он говорит, что после «Идеального мужа» и «Лира» на него в прокуратуре лежит 200 жалоб — «и что?».
Действительно, «чего стесняться в своем отечестве?». Тем более, когда тебя еще и поддерживают влиятельные элитные круги, например такие, как «интеллектуальный» «Клуб 418»? Вот не далее как 6 июня 2016 года при финансовой и организационной поддержке «Клуба 418» в Электротеатре (Москва) состоялся показ богомоловского спектакля «Лир».
«Клуб 418», основанный в 2013 году Ириной Кудриной (женой экс-министра финансов) и Надеждой Оболенцевой, представляет собой закрытое сообщество людей, «объединенных тягой к просвещению», или, как сказано на странице клуба в VK, — объединившихся «с целью возрождения утраченной культуры».
Клуб проводит лекции и творческие встречи, концерты, театральные и кинопремьеры, вернисажи и экскурсии в Москве и Петербурге.
Лекции читают известные представители современной культурной и общественной жизни: Эдвард Радзинский, Андрей Кончаловский, Лев Додин, Сергей Соловьев, Павел Лунгин, Михаил Пиотровский, Алексей Кудрин, Сергей Ястржембский, Ирина Прохорова, Анатолий Васильев, Александр Сокуров, Зельфира Трегулова, Диана Вишнева и многие другие.
И, вероятно, чувствуя их поддержку, режиссер К. Богомолов занимается активным переосмыслением театральных традиций. Но далеко не только он.
8 марта 2016 года в «Гоголь-центре» состоялась премьера спектакля «Машина Мюллер» режиссера Кирилла Серебренникова. В основе спектакля пьесы немецкого драматурга Хайнера Мюллера «Гамлет-машина» и «Квартет», а также его письма и дневники.
Пьеса «Квартет» (по мотивам «Опасных связей» Шодерло де Лакло) — история двух постаревших любовников, которые на протяжении всей пьесы выясняют друг с другом отношения. Их роли играют режиссер-«реформатор» К. Богомолов и теледива Сати Спивакова. В течение спектакля контратенор периодически исполняет вокальные произведения в диапазоне от «Мьюзик» Перселла (камерная музыка XVII века) до шлягера Аллы Пугачевой («Миллион алых роз»), и грохочет ансамбль современной музыки.
Но основным «Ноу-хау» спектакля является безгласный хор из восемнадцати голых юношей и девушек, которые постоянно (в течение двух часов) присутствуют на сцене, исполняя незамысловатые эротические па. Зритель уже перестает понимать, где он находится: в стриптиз-клубе или интеллектуальном борделе? Ему трудно сосредоточиться на тексте, поскольку напыщенные режиссерские заявления и указания на приближение апокалипсиса тонут в сумбурной музыке и разбиваются о вихляющиеся голые задницы.
Не случайно спектакль идет без перерыва (вероятно, чтобы не было массового свала зрителей в перерыве), а перед началом спектакля диктор по громкой связи строго предупреждает, что фото- и видеосъемка во время спектакля запрещена, и администрация оставляет за собой право прекратить спектакль и вывести нарушителя из зала.
Демократическая пресса рукоплещет спектаклю:
Журнал «Сноб»: «Вызывающая, сложно сконструированная форма, уйма смыслов».
К. Ларина («Эхо Москвы»): «Спектакль произвел невероятное впечатление!».
Театральный критик А. Хитров: «Отказ от стыда, критика телесных стандартов, размывание гендерных ролей — это мейнстрим мировой культуры!».
Как тут не вспомнить пресловутые демонстрации 1920-х годов под лозунгом: «Долой стыд!», гневно осуждаемые хором постсоветских современных «демократов» как уродливые перегибы, которые они почему-то приписывают государственной политике большевиков. Но то были, по сути дела, спонтанные немногочисленные уличные шествия неких, как сейчас бы сказали, экстремалов, которых быстро призвали к порядку.
А в наше время голые актеры на сценах государственных московских театров — это уже и норма, и мейнстрим, и «высокие образцы культуры». А главное — воспитание нового взыскующего зрителя и, безусловно, коммерческий успех.
Спектакль «Ивонна, принцесса Бургундская» в постановке польского режиссера Гжегожа Яжины в «Театре Наций» уж тем более находится в «мейнстриме мировой культуры». И здесь тоже раздеваются, совокупляются, скачут неглиже по сцене. Надо отметить, что польским театральным режиссерам всегда была свойственна подобная «смелость».
19 декабря кинорежиссер, народный артист С. Говорухин на парламентских слушаниях, посвященных театральной деятельности, заявил: «Выйти на авансцену, расстегнуть ширинку, а потом, отвернувшись от зала, опорожнить мочевой пузырь — это нормально сегодня. Или произнести монолог, состоящий только из слов, не совместимых с нормами литературного русского языка, тоже обычное дело. Власть не вмешивается. <...> Но все-таки, когда отец с 16-летней дочерью боится пойти в храм искусств, опасаясь нарваться на подобную историю, — это значит, что общество беззащитно перед своими художниками».
Полностью разделяю позицию Говорухина в том, что касается защиты культуры от примитива. Могу добавить к этому, что защищать культуру придется не от примитива, а от примитивов. Потому что если отец с 16-летней дочерью сначала побоится войти в храм искусства, справедливо обнаружив в нем порнопримитив, а потом побоится зайти в кинозал, где показывают Висконти или Бертолуччи, то враг, безусловно, победит. А окончательно он победит, когда этот отец поведет дочь в культурный храм охранительного примитива, где ему покажут нечто из разряда «два притопа, три прихлопа» в туземно-примитивном стиле а-ля-рус. Так что отец должен не бояться, а сопротивляться. И не шарахаться из стороны в сторону, а понимать, что спасение дочери — в руках отца, поднявшего знамя высокого культурного сопротивления.
