За что Россия сражается в Великой Отечественной спецоперации на Украине
Фрагменты передачи «Право знать!» от 23 апреля 2022 года на канале ТВЦ
Дмитрий Куликов: На этой неделе образовалась диспозиция: Украине вообще не дают права голоса. Европа выдвинула местоимение «мы» ― «мы ведем войну», «мы не допустим мира». И Байден, и Америка стараются всем этим дирижировать, всячески показывая, что для них барьер третьей мировой войны неприемлем. Вот так выглядит это внешне. Ну, а если это проанализировать и вскрыть, Сергей Ервандович, то что внутри этой шкатулки?
Сергей Кургинян: Внутри шкатулки совершенно очевидным образом только одно: что эта война всё более становится гибридной, с участием Запада. И это очень ощутимо. Все эти разговоры о том, что там воюют только ЧВК, ― это для детей.
Конечно, туда переброшены элитные контингенты. Совершенно не ЧВК. Мы наблюдали и в предыдущие годы в Донбассе представителей парашютно-десантных войск Ее величества королевы, причем представителей вполне кадровых. Сейчас это всё усилилось. Контингенты укрепляются. Их можно назвать ЧВК, если хочется, или чем угодно. Под любыми крышами это можно реализовывать. Вся система космической разведки, электронные действия и всё прочее уже тоже определяются Западом. Фактически многими действиями если не командуют, то в существенной степени их координируют натовские офицеры, поставляется соответствующее оружие, всё прочее. Совершенно ясно, что это гибридная война, и Запад хочет воевать примерно так, как когда-то шутили в советскую эпоху: «Давай-давай, Вася, жми, покажем этим гадам, как корейцы воюют».
Так вот, нечто подобное уже возникает. Запад всё более и более втягивается в этот конфликт. Он готов финансировать его уже достаточно сумасшедшими деньгами, и в этом смысле совершенно непонятно, зачем украинскому руководству конфликт останавливать? Ведь денег-то будет всё больше и больше ― чем дольше он длится, тем больше денег. Можно частично разворовывать, частично что-то там показывать, что есть, а частично геройствовать под аплодисменты Конгресса или кого-нибудь еще. Зачем в этой ситуации нужно что-то уступать? Это было бы совершенно нелогично. А Запад будет всё больше и больше в это втягиваться, и, с моей точки зрения, узловой момент возник, когда вдруг заговорили о том, что надо «воевать» с Китаем.
Ну то есть останавливать Китай, сдерживать Китай и так далее. Ведь Китай долгое время был таким младшим добрым братом, да? И фабрикой для Запада, и чуть не равным субъектом в кооперации.
Вдруг резко — бац! Китай ― какой ужас! ― хочет завоевать какое-то место в мире, он нас победит и тому подобное. Под это была создана недооцененная, с моей точки зрения, концепция борьбы двух сил: демократии и авторитаризма.
Когда Россию впихнули в «полюс зла», полюс авторитаризма, стало ясно, что с ней хотят воевать.
Зачем создавать двуполярную модель заново, если не для того, чтобы так или иначе воевать?!
Дальше это всё начало очень сильно насыщаться оружием, беспрецедентно сильно последние полгода перед началом спецоперации, и милитаризовываться всё больше. Возник вопрос, что с этим дальше делать? И когда и что они выкинут?
В определенных точках, в Очакове и так далее, они уже собирались исполнять совсем «неприятные» номера, такие, после которых наше вмешательство уже было бы запоздалым. Поэтому и произошло то, что произошло.
Но оно произошло, я подчеркиваю, потому, что всячески, всеми средствами Запад втягивал Россию в эту войну, делая для нее недопустимым вялое неучастие в происходящем.
«Не будете участвовать, мы еще будем наращивать эскалацию. Еще! Еще!»
В их руках был регулятор эскалации. Они всегда могли бы довести эту эскалацию с Украиной до такого состояния, при котором всё равно пришлось бы отреагировать.
Зачем они это делают? Тут никак не одна Украина.
Во-первых, это «средняя война». Есть специальный такой термин. Когда крупные державы хотят выяснить отношения, не воюя друг с другом, они начинают войну на некоей средней территории. Ну, например, на территории Украины. И начинают как бы меряться, кто из них круче.
Они могут меряться довольно острым образом. Считаются допустимыми даже какие-то действия против отдельных судов или самолетов и тому подобное. После чего считаются очки.
Но, к сожалению, выяснилось, что такая средняя война на Украине ― это не как Вьетнам. Он был где-то там далеко, и можно было отчасти закрыть глаза на происходящее.
Здесь всё слишком в фокусе внимания.
Во-вторых, это переформатирование мира. Под этот украинский «бэнц» произойдет очень резкое изменение всех мировых констант. Они будут меняться по принципу цепи связанных процессов: меньше продовольствия ― больше мигрантов из Африки, больше мигрантов из Африки ― более правые партии приходят, более правые партии приходит ― новая повестка дня… и так далее и тому подобное.
Я хочу напомнить: мне ведь не приснилось, что немцы заявили, что они 100 млрд евро вложат в свои вооруженные силы? Это надо себе представить, что такое 100 млрд евро ― это крупные деньги, серьезные. Мне не приснилось, что японцы требуют гораздо большего разворота своих военных возможностей? Значит, под это дело происходит неявное добивание Ялтинско-потсдамского мира, а это крупная задача, да? Потому что если Германия вложит 100 млрд евро в свои вооруженные силы, то это уже будет настоящий рейх. Этот рейх захочет еще чего-нибудь иметь, какое-нибудь место в Совете Безопасности и всё прочее. А структура Совета Безопасности определена Ялтинско-потсдамским миром.
Если Япония захочет вернуться к какой-то военной полноценности ―, а я не сомневаюсь, что при японских возможностях она немедленно окажется ядерной, ― если такое произойдет, то это будет значить то же: что Ялтинско-потсдамский мир летит кувырком.
Дальше возникает вопрос: если Соединенные Штаты хотят каким-то способом противодействовать Китаю, то кто, собственно говоря, должен это делать? Ну, наверное, если всех австралийских кенгуру одеть в форму и дать им очень серьезные автоматы, то они могут пострелять, но вряд ли мы считаем, что это остановит Народно-освободительную армию Китая. Индия откажется, Индия никогда не пойдет до конца, дабы стать антикитайским инструментом в руках Америки ― она будет довольно долго идти в этом направлении, но она остановится у определенной красной черты. Значит, получается, что либо Япония, либо никто. А американцы боятся Японии ничуть не меньше, чем Китая. Поэтому тут возникает много всяких проблем.
Кто это будет делать в Европе? Что именно возникнет в этой Европе? Куда она будет двигаться? Что такое реальная нацификация Украины? Не разговоры об этом в легкомысленном таком идеолого-пропагандистском ключе, а реальность. Она же существует! Я обращаю внимание еще и еще раз: господин Арестович мобилизует ведьм, чтобы они совершали обряды, сокрушающие российское государство.
Дмитрий Куликов: Это с одной стороны, а с другой стороны есть реальность со всем многочисленным аппаратом насилия и репрессий. Потому что ты попробуй только скажи, что ты не согласен с обрядом ― над тобой проведут обряд, тебя примотают к столбу, спустят штаны и будут пороть. Это в лучшем случае, если не убьют. Есть с одной стороны ложь, обряды (и даже совсем не смешные), а с другой стороны ― аппарат насилия, который не позволяет не то что противопоставить что-то этому, а просто даже поставить ложь под сомнение.
Сергей Кургинян: Есть еще третья и четвертая стороны. Третья сторона: кто-нибудь пробовал интересоваться всерьез обрядами «Азова»*, в том числе в контексте «Азовстали»?
Дмитрий Куликов: Было очень интересно, когда они потребовали пасхального перемирия.
Сергей Кургинян: Пасхальное перемирие ― это вообще комедия, потому что происходящее там не имеет никакого отношения к христианству. А вот готы, «Азовсталь», подземелья, культы в подземельях, значимость этого места с точки зрения оккультной мировой истории… Но мы же знаем, что это всё существует. Что мы будем дурака валять, будто там этого нет? Там этого ― вот так! [очень много] И это ядро украинского общества, такое нацистско-бандеровское ядро.
Оно небольшое, но вполне достаточное, чтобы сильно работать. Это больше миллиона людей, это пара миллионов точно. Эту пару миллионов поместили в школах, в военных частях и где угодно еще, и машина заработала. Украина ― это идеологическое, идеоцентрическое государство, в отличие, кстати, от Российской Федерации, и в этом смысле идеологически оно очень эффективно.
Украина проиграла всё: экономику, социальную сферу, военную и прочее, но она идеологию ведет жестко, и это бандеровская идеология, которая отработана вплоть до технологических карт: как мы придем к власти, что мы будем делать: а, б, в… Она была развернута очень серьезно на протяжении последних восьми лет, да и еще раньше это всё играло. Значит, мы имеем дело с весьма специфическим трендом крупного европейского государства с серьезной армией и техникой.
Дмитрий Куликов: Я еще бы добавил к этому то, что происходит в Западной Европе в это время: нацизм возвращается на родину. Начиная от массового поругания памятников нашим солдатам и заканчивая тем, что тебя преследуют и избивают просто за то, что ты заговорил по-русски.
Сергей Кургинян: Значит, мы говорим о том, что там поднимается новая волна. Они перестраивают мир, идет глобальная трансформация под совершенно новые задачи. Украина здесь этакий рычажок, нужный, чтобы этим всем играть, и она оказалась очень успешной. Дальше возникает вопрос о финансовой и прочих системах. И наконец, последний вопрос: скажите, пожалуйста, а почему, собственно говоря, произошло Беловежье?
Я что имею в виду? Все говорят, что вот как ужасно, что было право наций на самоопределение, виноваты большевики и так далее… Я не буду это обсуждать подробно. Просто я знаю, что Австро-Венгерская империя без всякого права наций на самоопределение распалась, и Османская ― тоже. Я хочу ближе к современности, поскольку это всё ― про времена царя Гороха.
В Советском Союзе уже была демократическая власть, которой был демократический Съезд народных депутатов СССР, где представлены были все: прибалты, украинцы и так далее. Съездом был принят закон о выходе союзных республик из состава СССР. Он же был принят абсолютно всеми. Согласно этому закону, выход нужно было проводить через референдумы во всех малых частях республик. По принципу «если делима Канада, то делим и Квебек». Вы хотите выходить? Проведите на востоке Украины референдум, и те, кто захотят остаться, должны остаться в СССР. Тяжелая промышленность советская остается в СССР.
Так вот, я спрашиваю: если бы республики выходили по этому закону, то были бы какие-то проблемы или нет? И почему, собственно говоря, этот закон не был исполнен? Я не понимаю, почему.
Ссылаются на ГКЧП. Это люди, с которыми я дружил, я считал, что они мягкие люди, вполне себе порядочные. Предположим, они ― исчадия ада, чудовища, мятежники. Ну так расстреляйте! При чем тут Съезд народных депутатов СССР, при чем действующие законы, при чем референдум о сохранении СССР?!
Значит, нужно было обеспечить выход этих частей не по закону, не в соответствии с Хельсинкскими соглашениями, не в соответствии со всем, что определяло международный порядок, а на основании какого-то странного произвола. Выпили ― не выпили, не знаю, но произошло то, что произошло. А это к чему привело? Это привело к тому, что «обрубки» империи ― я говорю об империи со знаком «плюс», о Советском Союзе ― оказались в статусе государств. А никто не сказал, что они ими могут быть. Они не Франция, не Испания, не Италия, не Великобритания ― они начинают строить свою идентичность как государственной нации с нуля. А тогда она сразу, если она вдобавок антирусская и антисоветская, становится нацистской. Всё, это ― мат. Значит, нацификация происходит, как только этот обрубок единого тела начинает дергаться, отталкиваясь от русского прошлого, от советского прошлого. Куда он приходит? Он приходит в «зиги», а куда ему еще приходить? И в резко прозападную, пронатовскую позицию. Дальше ― всё то, что происходило в последние десятилетия.
Почему мы считали, что в момент, когда эти обрубки окажутся в статусе национальных государств, они не будут дергаться? Да они всюду дергаются. Кроме того, они всегда аппетитная пища для разных государств. На востоке, на юге это и Китай, и Турция, и Большой ислам ― все они хотят этого приза, а в Европе свои дела. И тоже очень разные. Уверяю вас, что Польша смотрит на Украину вполне плотоядно. А Германия смотрит плотоядно на Польшу. Это всё единая система безумия, которая сочилась кровью все 30 лет и наконец взорвалась большой кровью.
Максим Юсин, международный обозреватель ИД «Коммерсантъ»: Завтра исполняется два месяца с начала боевых действий, время подвести предварительные итоги. У нас очень часто приходится слышать фразу: «Всё идет по плану». При всем желании я в это поверить не могу. Более того, мне кажется, надо быть более честными с собственным населением и сказать, что не может всё идти по плану, потому что во всех военных академиях учат, что любой план неизбежно, в первый же день боевых действий, подвергается изменениям в зависимости от того, какое сопротивление встречено, и так далее. Поэтому я хочу Вас спросить: а что, может быть, пошло не по плану, который Вы себе построили в голове, проснувшись утром 24 февраля, узнав ту новость, которую узнали мы все. Наверное, Вы тогда выстраивали какую-то концепцию, как дальше будет продвигаться. Вот за эти два месяца что стало для вас неожиданностью, может быть, неприятной неожиданностью, с чем Вы не ожидали столкнуться? Поскольку Вы геополитик, стратег, и часто ваши прогнозы сбывались ― вот как Вы видите дальше развитие событий?
Сергей Кургинян: Максим, если Вы следите за моими выступлениями хоть чуть-чуть, то Вы знаете, что сказал я сразу же: «Шесть месяцев». Я сразу произнес эту цифру, она во всех передачах, я непрерывно это повторяю. И было большое возмущение по этому поводу. Виталий Товиевич Третьяков изумился: «Да что ты такое говоришь, я на июль взял билеты в отпуск, в Ялту». Я говорил: «Шесть месяцев, не меньше это будет длиться». Поэтому, если говорить о «моем плане», то я никогда не считал, что это будет блицкриг. Первое.
Второе, у меня довольно скептичное отношение ко всему, понимаете? Я достаточно скептично отношусь к процессам, происходящим в нашем образовании, в нашей культуре, в нашей науке, в нашей экономике и везде. Поэтому я лично считал, что будет хуже. Я считал, что наша армия более гламурная, для фотоотчетов, чем есть. Я не считал, что эти ребята начнут медленно, спокойно, уверенно и в таком масштабе времени продвигаться, прогрызаясь сквозь бетонную толщу ― там иногда, в Авдеевке, например, 4–5 метров железобетона. Я не считал, что это будет так. Дальше, я довольно быстро посчитал объем мобилизуемых украинских военных ресурсов. Они, конечно, разного качества, совсем. Я не хочу приравнивать тероборону к нацгвардии. Но тем не менее я понял, что это возможность мобилизации примерно до 600–700 тысяч. И тогда я себя спросил: «А что же происходит у нас с так называемым ограниченным контингентом? Он чем ограничен-то опять?»
Я спрашивал это в эпоху афганской войны, и теперь спрашиваю: «А чем он ограничен?» Контингент должен быть достаточным.
Но когда этот контингент, резко меньший по численности, чем то, что ему противостоит в плане живой военной силы, начал каким-то способом какие-то части фронта отодвигать, стало ясно, что он дееспособен. А я не считал, что он настолько дееспособен.
Кроме того, всё-таки Воздушно-космические силы оказались не [только] вполне себе красивой декорацией для сирийской пустыни. Они оказались достаточно дееспособными. Нельзя не отметить, что воздух мы выиграли, и украинцы вряд ли когда-нибудь что-нибудь тут восстановят, потому что у нас еще есть всё семейство Ту-22, 95 и дальше. И вряд ли есть возможность в исторически короткие сроки создать авиацию Украины, которая бы противостояла в этом нашим Воздушно-космическим силам.
Разве что будут просто воевать натовские летчики в натовских самолетах и говорить, что они украинцы ― это уже другой разговор. Но мне пока это не видится.
Значит, я увидел несколько позитивных точек на фоне того, что всегда существует на войне: бардака, самонадеянности и всего прочего. Я не знаю, кто говорил, что это будут две недели. Я считаю, что люди, которые это говорили, неадекватные, и они либо совсем out of, либо рассчитывали на то, что при первом ударе рассыплется украинская политическая система, все побегут, ―, но это очень странно.
Далее происходили вещи, которые у меня вызывали глубокое недоумение. Я прекрасно понимаю, что украинское общество распропагандировано не только за восемь лет, но и перед этим. И что слова о том, что все украинские граждане воспримут наше появление как братство и придут с шампанским и цветами обнимать русского освободителя, мне казались странными. Все расчеты говорили: 30% готовы при победе русских поддержать их, 30% будут держаться в «нейтралке» и 30% будут против. А это значит, что есть еще и мобилизационная база ― для тех.
И было ясно, что это очень большой конфликт. Министерство обороны хочет его называть спецоперацией, а я предложил термин «Великая Отечественная спецоперация». И я уже не первый раз это говорю. Это ― судьбоносная война, при этом судьбоносная война с Западом и со всеми прочими. Пусть она будет «спецоперацией», я не хочу полемизировать с Министерством обороны. Я просто говорю, что это огромный судьбоносный конфликт, в котором решится, быть или не быть России. Какова будет русская судьба. Это что-то вообще совершенно запредельное с точки зрения остроты и масштаба.
И, наконец, последнее, что я тут хочу сказать, это то, что многие процессы оказались не такими мрачными, как мы думали.
Смотрите ― пустых прилавков нет. Ну, нет их!
Саудовская Аравия и прочие отказываются снижать цены на нефть так, как они их снижали тогда, когда разрушали Советский Союз.
Часть мира готова с нами продолжать торговые отношения, а это не казалось очевидным! Я понимаю, что это всё с большими оговорками ―, но это же есть! Цена на нефть повышается, а не снижается в результате всего этого дела.
Вдруг оказалось, что выстояла финансово-политическая система, к которой я отношусь очень скептично. Но она же выстояла!
Дальше оказалось, что это всё, естественно, в долгую. А как это могло быть иначе? Что имелось в виду, полное сжигание городов, их стирание с лица земли?
Были ли какие-то изменения в ходе военной операции? Были.
Есть ли политическое лобби, которое очень хочет, чтобы побыстрее договорились и всё свернули? Есть оно. Оно очень мощное, только я думаю, что мнение президента России ― как мне кажется, как я вижу по телевизору ― оно другое. Так что…
И, наконец, Горбачев начал выводить войска из Вильнюса через несколько дней. Вы видите, как себя ведет глава российского государства теперь, и это есть решающий фактор во всем, что происходит. И на Западе, с одной стороны, что-то «попискивают» о наших неудачах, но с другой стороны, они поняли, что теперь этот выигрыш будет. Да, он будет куплен дорогой ценой, он будет небыстрым, но он будет! Где-нибудь за лето разберутся с донбасским котлом, так же как (безусловно, раньше) с Мариуполем. Потом наступит черед юга, а потом начнется следующая фаза.
Конечно, прозападное лобби, которое отнюдь не сведено к нулю, огромно, и я даже не буду его перечислять, чтобы не огорчать людей. Оно хочет примирения. Мы всё это видели. Но в глазах главы государства я читаю некую другую установку, и мне кажется, что она возобладает. Хотя никто ничего твердо не знает.
Василь Вакаров: Сергей Ервандович, Вы сказали о денацификации. Причем Вы заявили о денацификации на Украине не теоретической или пропагандистской, Вы сказали о реальной денацификации. В этой связи у меня к Вам вопрос. А может ли Россия серьезно заняться денацификацией Украины, не проведя денацификации у себя, в России?
Дмитрий Куликов: Что Вы подразумеваете под этим? Просто поясните.
Василь Вакаров: Объясню. Я читаю средства массовой информации. Очень многие люди, богатые люди в Российской Федерации, интеллигенция заявляют о том, что они не поддерживают спецоперацию России на Украине. Наоборот, они поддерживают украинскую сторону. Они поддерживают нас.
Дмитрий Куликов: Причем здесь денацификация? Ну просто термин «денацификация», Василь!
Василь Вакаров: Я бы его в кавычки взял.
Сергей Кургинян: Вы говорите о чем? Вы говорите о том, может ли Россия в нынешнем ее состоянии, завершив операцию на всей территории, включая Киев, Львов и так далее, после этого обеспечить какие-то политические трансформации? Я считаю, что в нынешнем своем состоянии Россия обеспечить эти трансформации не может. Но я считаю, что Россия меняется и что к тому моменту, как надо будет их обеспечивать, будет новая Россия, потому что уже есть новый мир. И та Россия, которая хотела входить в Европу, быть ее частью, и мечта президента России о том, что это будет настоящее, сильное европейское государство и так далее ― всё это рухнуло. Россия будет медленно или быстро осуществлять трансформацию, и на ее месте будет возникать новая Россия. Я надеюсь, что это будет происходить плавно и конструктивно. Никто не хочет эксцессов. Но это будет происходить. Если это произойдет, всё будет сделано. Если всё останется по-прежнему на уровне разговоров, то мы столкнемся с огромными проблемами по ту сторону победы. По ту сторону победы проблемы будут покруче, чем были у Лаврентия Павловича в 1945–52 годах. Они будут гораздо круче, и они будут поддерживаться Западом. Поэтому, конечно, для того чтобы реально осуществить денацификацию так, как ее осуществляли союзные войска с Германией, для этого всего нужна принципиально новая Россия. Я верю, что она возможна, и для меня она всегда была желанна. А теперь я могу сказать, что она еще и необходима.
Дмитрий Куликов: Ну и более того, обстоятельства складываются таким образом. Я всегда говорил, что не надо недооценивать то, что мы можем назвать условно «естественным» ходом событий, я говорил: извините, жизнь будет развиваться таким образом, что многое, что Вы считаете проблемой, просто исчезнет. И Вы окажетесь на пустом месте, и вот там будет самый страшный вызов. Потому что надо знать, что положить на пустое место ― вот это проблема: знание о том, чем заполнить образовавшуюся пустоту.
Сергей Кургинян: Я с вами полностью согласен.
В подтверждение вам. Во-первых, это будет происходить мягко. Будет сказано: Иван Иванович, мы тебя очень любим, но как твое «Роснано»? Оно там уже «нано» делает или оно в основном «ням-ням» делает? Вот давай, милый, за шесть месяцев, чтобы там было «нано», а не «ням-ням». Иван Иванович говорит: «Как-то я не могу». «Ну не можешь ― слезай». И это будет происходить, во-первых, в достаточно мягком режиме.
Во-вторых, надо запомнить: только сумасшедший может сейчас призывать к демонтажу существующей политической системы и системы управления. Это нужно сойти с ума для этого. А как жить-то мы будем? Эту машину мы разбираем и что ― сидим на ее обломках и рулим в патриотическую сторону? Это невозможно.
В-третьих, естественный процесс, о котором говорит Куликов, будет происходить в том смысле, что непригодные к этой новой жизни будут разбегаться. В достаточно большом количестве.
Ну и наконец, эти новые, непрерывно возникающие конструктивные задачи кто-то должен решать! Это не могут быть люди, которые хорошо знают, как завышать цену при покупке западной продукции, а потом делить маржу. Это должны быть люди, которые могут работать, ловить мышей. И главный, судьбоносный вопрос заключается в том, как быстро и в каком объеме будут рекрутированы эти люди даже не на высший уровень, понимаете, а на средне-высший ― туда, где надо работать.
И вопрос действительно в том, можно ли будет чем-то заменить эту пустоту. У нас очень много проблем. Нам предстоит восстанавливать и форсированно развивать свою электронику. Мы не можем без этого выдерживать долговременный конфликт. И это только один из пунктов.
Разговоры о том, что надо поднимать в школах флаг, это очень мило, я бы даже сказал трогательно, но нужна идеология полноценная, а не это. Можно так поднять флаги, что только хуже будет. Вот ваши на Украине сумели это сделать в отвратительном, в моем понимании, ключе. А в каком ключе и куда будем двигаться мы? Зачем, например, нам Болонская система? Или вот мы долго говорили: надо выходить из ВТО. Нам отвечали: а зачем мы будем выходить, ведь там металлургия и прочее, нам же выгодно остаться! Теперь сказали, что эту металлургию опустят. Мы спрашиваем: «Ну, а как же ВТО?» Они: «А вот так!» Неужели непонятно, на каком языке сейчас говорит с Россией Запад? Всё будет меняться постепенно. Надеюсь, что успешно.
Сергей Мардан, ведущий «Радио КП»: По поводу идеологии я хотел бы задать Вам вопрос. В моем представлении война ― это такая идеальная питательная среда для формирования, кристаллизации национальной идеологии. Тем не менее в течение двух месяцев, ну я, по крайней мере, так вижу, мы не в состоянии сформулировать и нарисовать даже систему национальных символов. То есть вместо красных звезд на танках мы видим Z, при всем уважении. Если это формат гибридной операции ― хорошо, пусть будет Z. Если это Специальная Отечественная операция, цитирую Вас, ― тогда там должны быть звезды, тогда там должны быть орлы двуглавые везде абсолютно. То есть два месяца идет настоящая война, героическая война, где сражаются десятки тысяч русских солдат ― и за два месяца не появилось ни одного узнаваемого героя. То, что Минобороны скороговоркой через день или каждый день публикует, вот эти вот коротенькие справочки с фотографиями из паспорта ― это не образы героев. У меня к вам риторический вопрос. Я знаю, что Вы ответите примерно, но почему не воспользоваться идеальной ситуацией для того, чтобы хотя бы обрисовать образ обновленной политической российской нации, который просто из всего этого вырастает?
Где Гастелло? Где Зоя Космодемьянская? Где Покрышкин?
Сергей Кургинян: Во-первых, я твердо знаю, что они есть. Но и Вы это знаете.
Сергей Мардан: Конечно, есть.
Сергей Кургинян: Да, там они есть. Во-вторых, вопрос в том, о чем я говорил неоднократно: эта система была построена для вхождения в Запад, она с мылом, без мыла ли, но должна была туда как-то войти, понимаете? И на это ушло тридцать лет. Эти иллюзии и так далее… У власти нет языка, о котором Вы говорите. Возникает вопрос: кто это должен делать?
Теперь несколько косвенных вопросов. Я всячески строил отношения ― по предыдущим кампаниям и вообще строю всё время ― с консервативными, в том числе православными, силами, и со всеми ними у меня нет особых конфликтов. Я считаю, что в XXI веке их не должно быть у советской идеологии с религиозной средой, в этом и должна была быть реформа.
Но как только было сказано что-то в духе того, что, дескать, Ленин Украину слишком большую создал, сразу начались вопли «снести зиккурат!» и так далее. Я выступил, сказал: «Нам вот сейчас нужен раскол? Вот именно сейчас, да?» Мы знаем, что украинцы восстановили где-то памятник Ленину, на освобожденной нами территории. Начались сразу крики по этому поводу ― «упырь, не упырь…»
Не пора ли, черт возьми, договориться, прежде всего людям, говорящим на патриотическом, но, скажем, условном белом языке, и людям, говорящим на красном языке? Не пора ли им прийти к стратегическому фундаментальному компромиссу, при котором какие-то герои выбрасываются, какие-то остаются, и говорится какая-то правда о ситуации? Ленин собрал государство, которое было уже в обломках к ноябрю семнадцатого года. Поэтому разговоры о том, как он его разрушил, мне странно слышать.
Не пора ли изменить это и понять точно, кто в наших учебниках, какие наши писатели, может быть, являются избыточными, а главное ― какие-нибудь «архипелаги гулаги» с их фантастическими цифрами. Не пора ли цифры Земскова о репрессиях сделать официальными и окончательными? Ведь это же тоже трагические цифры, да?
Всё это можно было бы делать, если бы не было косности в существующих идеологических кластерах, в существующих языках. Проханов уже бог знает когда говорил об этом синтезе, а воз и ныне там, потому что налицо ригидность существующих сил, и отнюдь не только либеральных.
Нужен метаидеологический синтез, и нужно будущее, которое бы эти силы договорились иметь в качестве общего. Я не верю ни в какую идеологию, которую кто-то напишет, и ее начнут всюду насаждать: некому насаждать, и нет писателей, или их слишком много («много у нас диковин, каждый чудак Бетховен»).
Но есть же реальность, есть политические языки, на которых реально говорит общество. Почему их не нормализовать? Почему это не считать сейчас главной задачей? Как именно и каком «декоре» будет проходить парад Победы? Эти вопросы сейчас находятся в зоне самого главного конфликта текущего момента ― конфликта между людьми, стоящими на позиции окончательности победы, и людьми, которые хотят минимизировать всё, сделать произошедшее обратимым.
Как говорят уважаемые люди: Запад перебесится и всё вернется на круги своя… Сколько сейчас представителей политического класса, которые остались, не сбежали, но которые мечтают об этом «возвращении на круги своя», хотят вернуть ту реальность, что была, и которые ради этого готовы на действия, в высшей степени проблематичные с точки зрения интересов государства?
Эти же силы есть, они никуда не делись. И сейчас конфликт между вот этими «обратимцами», между этими минималистами и теми, кто понимает, что возникла новая реальность. Вот когда понимание остроты новой реальности будет окончательно внутри мозга каждого вменяемого человека, и когда будет понятно: «Ты забудь то, что было, и вписывайся в новую реальность», в ней будут и звезды, и орлы, и синтез, и всё остальное. И я надеюсь просто дожить до этого, понимаете? Я надеюсь увидеть наконец идеологический синтез в стране.
Это вопрос к интеллигенции и идеологической власти. Во-первых, к интеллигенции как таковой, занимающей достаточно странную позицию, а, во-вторых, к идеологической власти, для которой до сих пор любимцами являются те, кого от «матросовых» тошнит.
И это трагический момент нашей предыдущей истории, его не уничтожишь в десять дней или даже в десять месяцев. Его надо избыть, причем без потрясений.
Алексей Дзермант, директор центра изучения континентальной интеграции и развития «Северная Евразия» (Белоруссия): Сергей Ервандович, Вы упоминали уже о том, что идеология и практика, в том числе оккультная ― «Азова»* ― это достаточно серьезное явление. И пусть там есть некое ядро небольшое, но значительную часть украинского населения они этим увлекли, и ее возглавили. И это не только об оружии, это еще и метафизическая война.
Сергей Кургинян: Конечно.
Алексей Дзермант: У меня вопросы, в том числе в продолжение этих дискуссий. А мы, собственно говоря, что вот этой сложносоставной идеологии, у которой действительно есть образ и Украины, и Европы, и геополитическое измерение и метафизическое, что мы противопоставляем в смысле победоносном? Какая альтернатива этой чуме, которую мы там видим? Какова эта новая Россия, хотя бы общие контуры, в чем они, на ваш взгляд? И может ли она победить вот эту возродившуюся чуму?
Сергей Кургинян: Я считаю, что в этом смысле мы буксуем. Понимаете? Мы буксуем, потому что мы остались теми же. Мы позволяем себе какие-то перепалки, конфликты и всё прочее вместо того, чтобы наконец понять, что это ― в прошлом. Нужно договариваться фундаментально и окончательно. Никто не мешает договариваться этим силам. Никто, кроме них самих. Нельзя тут жаловаться ни на Министерство обороны, ни на власти, ни на кого. Но в других вопросах это действительно является в том числе и проблемой власти. Мне всё равно, как эту нечисть будут сметать: под идею о том, что Ленин ошибся с Украиной, или под другую идею. Но в зависимости от того, под какую идею это будет сметаться, будет разная идеология, понимаете? Этот вопрос заключается в том, восстанавливаем мы всё-таки СССР или империю? Как мы относимся к собственному югу и как мы видим перспективы?
Здесь для меня есть один принципиальный момент: и наше общество, и наша власть, и наши дежурные идеологи, ― все недооценивают проблему гуманизма в XXI столетии. Я когда-то сказал, и Петр Толстой потом всё время это повторял, что Россия ― это гнилое бревно, которым закрыта дверь, через которую рвутся в мир псы ада. Так вот, никто не понимает, что Россия оказалась на пике отстаивания именно гуманистических ценностей. Заезженное слово или не заезженное… Вот еще в наших православных кругах иногда любят говорить, дескать, светский гуманизм плохой… Но гуманизм был с эпохи Шумера, где Энки и Энлиль воевали за человека и против. Это самое древнейшее, что есть, — гуманизм весь, христианский, исламский, какой угодно.
Мы сейчас оказались единственной силой мира, которая противостоит тому, что происходит, объективно. А объективно происходит дегуманизация, и Украина на переднем фланге этой дегуманизации, в передних рядах ее. Мы не видим разве, как это происходит? А где дегуманизация ― там фашизм, это неизбежно. Если дегуманизация началась ― всё, не важно, под какими лозунгами она начинается. Что такое западный постмодернизм? Конец «проекта Человек», конец истории и так далее ― это не дегуманизация? Конечно, это дегуманизация, конец текста, нарратива, ценностей — всего. И что там дальше-то за этим, что там за этими бодрийярами, лаканами и за всем прочим?
Там уже вылезает такой фашизм, по отношению к которому Гитлер ― это, при всей его омерзительности, еще не последнее слово. А эти ведьмы… Вы знаете, что ведьмы на Западе уже говорят, что главная богиня будущего, которой надо молиться, ― это Лилит? Как православным людям, это нравится?.. Или не очень? А это же уже говорится во всеуслышание, и никто это не останавливает.
Мы все рассматриваем сегодняшний Запад как вялый и как-то пережевывающий жвачку потребления. А каким будет завтрашний? А что означают уже сейчас союзы центристских сил с ультраправыми? Они чем именно кончатся?
А Америка долго будет терпеть своего Байдена или даже республиканцев? Кто там вынырнет из Северного командования или откуда-то еще?
Мир идет к дегуманизации, она ему нужна, потому что, честно говоря, есть одно обстоятельство: если 300–400 миллионов людей через 20 или 30 лет будут удовлетворять все материальные потребности человечества, зачем нужны остальные?! Тогда возникает вопрос, что люди фундаментально не равны. Гностика ли это или что-то еще… но они ― люди второго сорта, недочеловеки. Это всё равно возникнет. И нигде это не вспыхнуло с такой мерзостью, как на Украине: «самка колорада» и всё прочее…
А все эти «не до конца свидомые»? Это деление людей на сорта и виды ― это кто изобрел? А то, что учинили с русскими в Прибалтике, ― это кто изобрел? Это всё не части большой репетиции того, чтобы в результате большую часть человечества назвать неполноценной и под это уничтожить, как кур, просто для оптимизации поголовья? Мы что, не видим, что дело идет к этому?
Что такое этот «инклюзивный капитализм», про который они ноют? Это уже называют технофеодализмом. Что дальше? Мы не видим, как стремительно сворачивается главное: уважение к человеку и вера в восхождение людей? И оказывается практически, что вот там сейчас, на украинских рубежах, наши ребята отстаивают эту веру, это восхождение и этот гуманизм.
Дмитрий Куликов: Даже добавить нечего. Но единственное, я очень надеюсь, что мы найдем решение, в котором будет всё: и имперский период, и советский период, полностью, без остатка. Потому что если имперский период несет в себе, например, принципы служилой элиты, то советский ― это народность государства, создаваемая специально и практически созданная. Уникальная ценность ― народное государство. Вот это нужно всё собрать без остатка. У нас нет возможности выбора. Империю выкинули, а красное знамя взяли? Красное знамя выкинули, а имперское подняли? Нет у нас этой возможности.
Сергей Кургинян: Только этого не хватало! А что сделал Сталин? Сделал практически? Он взял дворянскую культуру и передал народу. Вот ту дворянскую антибуржуазную культуру, которая была, он ее взял и передал народу. Посмотрите на все преобразования. Мы же еще вообще не исследовали ни советизм, ни сталинизм, ни все эти вещи. Мы сидим в каких-то предрассудках…
Максим Юсин: У меня вопрос про денацификацию, о которой много говорят последние два месяца, и Василь сейчас вспомнил, правда, к моему удивлению, как-то очень странно внутрь России повернул… В общем, что касается денацификации: у меня иногда возникает такое ощущение, что при расширенном понимании этого термина мы сами себя можем загнать в тупик, потому что денацификация ― это что, если ее максималистски понимать? Это снести все памятники Бандере и Шухевичу по всей Украине, в том числе где-нибудь в Тернополе и Ивано-Франковске. Ну, в общем, по большому счету, тогда почему останавливаться на Украине? А Вы Прибалтику упомянули, шествия факельные и марши потомков ветеранов СС в Таллине и в Риге: ну тоже, наверное, денацификацию надо проводить. А снесли на днях памятник советским солдатам на их могиле, между прочим, в Польше.
Тоже денацификация: надо и туда идти. Но и Польша, и страны Прибалтики ― члены НАТО. Вот готовы мы так далеко денацификацию проводить? Я просто к чему веду: может быть, нам постепенно готовить наших соотечественников к тому, что в какой-то момент нам придется заключать соглашение о перемирии, о прекращении огня с тем режимом, который нам абсолютно не мил, идеологически чужд, враждебен, но иногда (а это всегда так в войнах бывает) враждебные режимы договариваются об условиях дальнейшего сосуществования, ненавидя друг друга, но при этом имея какие-то гарантии. Может быть, постепенно к этому надо подходить и не понимать денацификацию максималистски.
Сергей Кургинян: Максим, я несколько раз говорил, что есть люди, для которых вот эти договоренности ― это всё. Без них просто конец жизни. Я не отношусь к числу тех людей. Я говорю совершенно о другом. Я считаю абсолютно невозможными такие договоры. Я не буду обсуждать, желательны они или нет.
Значит, первое: Украиной управляет Запад, полностью. Сейчас-то уж полностью. Он что, откажется от ее милитаризации? Не откажется.
Второе: сами эти украинцы, и, Максим, ну Вы бы встали на их место. Вот посмотрите на их физиономии: наконец их может хвалить Запад. Этот идиот, министр иностранных дел, говорит: «Это век украиноцентричный!» Вы его рожу видели? Он же счастлив! Ему какая разница, что где-то там воюют?
Третье: а денежки, Максим? Вот эти 50–100 миллиардов, их же разворуют на несколько карманов, правильно? И зачем же эту халяву останавливать? Ради чего? Ради того, чтобы какая-то тетенька где-то продавала помидоры или свеклу? Да плевать на эту тетеньку этим людям десять раз! Поэтому я не вижу сил, которые на что-нибудь тут согласятся.
Что касается денацификации, то вопрос заключается в том, что мы всё знаем, как проводили ее союзные войска на территории Германии. И я считаю, что с Бандерой следует поступить таким же способом, как с нацистским пособником. Нельзя разрешать эти дивизии СС «Галичина» и делать из них героев, надо запрещать эту символику и прочее.
Но главное ― надо в школах начать что-то человеческое преподавать. Вы меня спросите, верю ли я, что сейчас в существующем российском государстве есть силы, которое так могут принести это благо на всю территорию? Нет, не верю, что сейчас такие силы есть, но я верю, что они будут.
Дмитрий Куликов: И тут очень важно другое. Для меня уже совершенно очевидно, что любое заключение мира…
Сергей Кургинян: Это тоже война!
Дмитрий Куликов: Да. И оно могло бы произойти, но заключать его нужно будет с Вашингтоном, потому что сейчас, когда обсуждался мирный процесс, его сорвал Вашингтон и коллективный Запад, те, кто за ним стоят. Потому что они рассматривали это как свою капитуляцию. Не капитуляцию Зеленского и Украины, а свою, западную, капитуляцию. И они ее не допустили.
Сергей Кургинян: Ну и потом, что с возу упало, то пропало. Есть уже территории, которые изъявляют желание к нам входить, помимо этих. Мы что, всех отпихнем? И повторяю: как только будет подписан договор, через две недели начнется война.
И, наконец, я обращаюсь просто к людям: поймите, дорогие соотечественники, поймите, если победа будет окончательной, полной ― Запад будет вести диалог, и мы остановим скатывание к ядерной войне. А если он будет иметь хоть какие-то основания думать, что мы дали слабину ― нажим на Россию будет чрезвычайно нарастать, и мы приблизимся к той красной черте, за которой такой конфликт, которого ну совсем не хочется.
Я категорически знаю, что надо избежать ядерного конфликта. Зачем вся эта сволочь несет ахинею о том, что мы применим какое-то ядерное оружие? Они зачем это несут? Они же знают, что этого не будет. Они зачем эту ахинею несут? Они этим подталкивают к конфликту, который станет уже конфликтом с НАТО и который сразу перерастет в ядерный. Только если мы здесь оформим новую действительность, мы будем наслаждаться холодной войной. Иначе мы вкусим от горячей, а этого нельзя допустить.
Василь Вакаров: Сергей Ервандович, вопрос у меня о нас, православных. Завтра ― величайший праздник Воскресения Господня и на этой неделе случился такой факт. Митрополит Украинской православной церкви Онуфрий предложил сделать крестный ход от Запорожья в Мариуполь и таким образом освободить или помочь в освобождении тех людей, которые сейчас там находятся. Я говорю о людях. Президент Зеленский тоже, скажем, присоединился к этой идее, но Российская Федерация сказала: «Нет. Мы не верим украинскому режиму, мы не верим ни в какие перемирия, мы не верим ни в какие другие вещи, с режимом должно быть закончено».
Но православные смотрят на эту инициативу с точки зрения гуманизма, в целом. Украинская православная церковь говорит: «Давайте сделаем крестный ход, давайте помолимся, может быть, мы таким образом поможем освободить…»
Сергей Кургинян: А как мы этим образом поможем?
Василь Вакаров: Это уже военные будут решать, политики.
Сергей Кургинян: А они и так решили. Они говорят: «Ребята, мы не проводим штурма». Да, кстати, я могу описать, что будет вместо штурма. Всё-таки верхние этажи будут взяты до конца, вентиляция будет отключена и так далее, а значит, мы не проводим штурма. Они говорят совершенно правильно: «Мы всё время оставляем гуманитарные коридоры, мы вас просим и всё гарантируем ― пожалуйста, идите через них без крестного хода, выходите».
Они говорят: «Не будем!» А чем поможет крестный ход-то, я не понимаю. Чтобы там какой-то эксцесс произошел? Чтобы нацики долбанули «Градами» по этому крестному ходу, и чтобы было сказано, что это русская армия? Что он даст-то?
Дмитрий Куликов: Позавчера русская армия согласовала коридор в автобусы. Наполнили три из четырех. Всё это под камеры, чтобы все могли видеть. И выехали семьдесят девять человек. А вчера с утра Верещук заявила, что сегодня уже коридоров не будет. А ваш Зеленский ― сволочь, потому что он сообщает перед парламентом Португалии, что Российская Федерация насильно депортировала пятьсот тысяч человек на свою территорию, что все они находятся в фильтрационных лагерях, и что там насилуют женщин. Это говорит ваш Зеленский публично.
Василь Вакаров: Он не мой Зеленский, потому что он вовсе не православный.
Дмитрий Куликов: Ваш ― в смысле, украинский.
Сергей Кургинян: Василь, мы просто хотим сказать, что с той стороны делается всё, чтобы этого не было. А здесь сделается всё, чтобы это было. И никакие крестные ходы не нужны. Выходите, пока не поздно.
Дмитрий Куликов: Всё просто: вышел, сдался и отправился в приемлемые человеческие условия.
Сергей Мардан: Прозвучал тезис об окончательной победе, которая является единственным условием крепкого и надежного мира. С вашей точки зрения, украинское государство как политический феномен прошедших тридцати лет, может ли оно стать нейтральным, как официально провозглашено в качестве одной из целей этой украинской кампании? Или это такой Франкенштейн?
Сергей Кургинян: Мы все верим в то, что может. Мы все верим, что придут разумные люди. Мы все верим! Но есть такое:
Я верю, обещаю верить,
Хоть сам того не испытал…
Мы все верим в это. Но безумие велико. Поэтому, возможно, задача заключается в том, что какое-то время определенная администрация будет осуществлять денацификацию, а потом всё будет отдано в руки украинского народа, в свободном режиме восстанавливающего тот образ правления, который был зафиксирован в Советском Союзе и подтвержден всеми международными соглашениями. Пожалуйста! Я думаю, что в результате этого оформится довольно сложная реальность. Подобная же оформилась после денацификации Германии.
Боюсь только, что как только оформится сложная реальность, ту часть реальности, которая будет не наша, начнут лихорадочно милитаризовывать. И мы от набегов не упасемся. Но всё равно игра стоит свеч.
Дмитрий Куликов: Думаю, нельзя на такие вещи теоретически до конца ответить. Потому что очень много разных компонентов. Кстати, и степень нацификации разная по разным территориям. Мы ведь это всё обсуждали. А это значит, что если у них разная степень нацификации, западнизации или индустриализации (это тоже существенно на самом деле), то у них и разная направленность в будущее. И нужно сделать что-то такое, чтобы что-то из этих кусков собирало какую-то конфигурацию. Ответа на вопрос, что это такое и как именно это будет сделано, нет.
Сергей Кургинян: А можно я скажу два слова? Только свою позицию. Я хочу сказать, что для меня империя ― это наднациональное, идеократическое государство. Империя со знаком «плюс». Это не Британская империя, это не угнетение народов. И я верю, что империя будет восстановлена. И что это есть и веление истории, и знак судьбы, и историческая необходимость. Как это будет сделано ― отдельный вопрос.
Алексей Дзермант: На ваш взгляд, возможна ли украинскость, украинская идентичность, комплиментарная нам, без скатывания к нацизму, в бандеровщину, возможно ли это вообще?
Сергей Кургинян: А что это такое?
Алексей Дзермант: Ну язык, культура…
Сергей Кургинян: Нет, язык, какие-то культурные элементы ― наверное. А история-то в чем?
Алексей Дзермант: Украинства?
Сергей Кургинян: Да. В чем история Украины? Я могу вам рассказать, в чем история России, злосчастная, не злосчастная ― разная: великая, кровавая, абсурдная, разумная. Разная.
В чем история Украины? Я вам могу рассказать, что такое история Франции ― от галлов или раньше, я могу сказать, что такое история Британии ― Гальфрид Монмутский, книги о древней истории, все эти пикты, кельты, саксы и всё прочее. Я могу вам рассказать об истории Швеции и Италии, Испании ― Реконкиста и всё прочее, от древнейших времен, от иберов. Что такое история Украины? Я без всякой провокации. Это что?
Дмитрий Куликов: Потому что в идентичность ничего, кроме истории, положить нельзя.
Сергей Кургинян: А что тогда класть-то? Последние возможности были ― сделать ее просоветской, великая Украинская ССР, да. И перед этим сказать: «Единая с русскими». А тогда не объясняется, а чего отделяться, и зачем нужно это «це не Россия». А как только ты это уничтожаешь, что там остается ― Запорожская сечь? Что? Какие-то гетманы? Но это же невозможно! И если уж это возможно, то сразу скукоживается. Правильно?
Поэтому я говорю: на постсоветском пространстве есть много проблем двух типов. Тип первый: может быть, у Армении была история: Тигран или кто-то еще, но это было давно, а потом были всякие турецкие вилайеты или какие-нибудь там персидские сатрапии. Может, у Грузии была царица Тамар и царь Давид, но это тоже было давно. А потом их спасли русские. И ничего больше нет. И это маленькие государства ― их либо будут резать турки и персы, либо они будут с Россией. Что там происходит в Средней Азии, я даже комментировать не буду! Запрещено уже говорить, что Семипалатинск построил царь Петр Великий. Уже все указы есть ― все музеи надо уничтожить, нужно разорвать все связи с русской историей, и за счет этого построить какую-то идентичность. А что это за идентичность? Я не пойму ― Чингисхана? Чего? Что там будет лежать в основе?
Поэтому в этом смысле все эти постсоветские территории в странном состоянии. Что такое Прибалтика? Это Тевтонский орден, Ливонский орден? Это что? По существу-то?
Дмитрий Куликов: Двадцать лет националистической диктатуры, между двадцатым и сороковым. Именно это воспроизводится.
Сергей Кургинян: Вот тогда и начинается нацификация. Она происходит естественно: своей истории нет, надо создать суррогат. Суррогат надо создавать против русских и против советских ― этот суррогат становится нацистским. А каким он еще может быть, если за горло всех надо держать и репрессии проводить?
Просто никто до конца не понял степени трагичности распада СССР. Кровь началась еще при распаде, потом она усилилась, ею заливали территории. А теперь она стала совсем большой.
Дмитрий Куликов: Сергей Ервандович, сейчас вот в этом вопросе подвопрос. Интересно ведь как получается, Вы упомянули Запорожскую сечь, что-то из древней истории Армении или Грузии. А я ведь себя поймал на мысли, внимательно Вас слушая, что запорожское казачество, ну и вообще в этом смысле казачество малороссийское, сохранилось в истории, существует как некий культурно-исторический феномен только благодаря акту воссоединения с Россией, и тем, что это состоялось.
Внутри воссоединения с Россией возник культурно-исторический феномен малороссийского казачества. Между прочим, если бы не было спасения Закавказья Россией, никакого культурно-исторического воспоминания о царице Тамаре просто бы не было. И если мы не понимаем вот этого, то что они пытаются, то же самое и с прибалтами ― пусть никто не обижается, но история жестокая вещь, против нее не попрешь, но кроме нее ничего и нет больше. Так вот, я думаю так, что если мы сможем произвести восстановление исторического процесса, в котором эти сущности будут существовать ― малороссийскость, например, внутри большой империи ― то всё будет нормально. А что нужно бы для этого сделать, ну прямо сейчас или в принципе?
Сергей Кургинян: Я считаю, что нужно глубокое уважение к любой специфике, к любым историческим нюансам. Мы сами должны быть ко всему этому бережны, мы не должны топтать это сапогом. Мы верим в симфонию, мы верим в цветущую сложность. Мы верили в это в православной империи, мы верим сейчас. Это историческая судьба русского народа, народа-собирателя. «Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь» ― и это было сказано в Советском Союзе. Это способ нашего существования вместе. Армения получила максимум, когда была Армянской ССР, вот тогда она получила максимум государственности за всё исторически обозримое время.
То же самое со всеми остальными ― великие ценные культуры, национальные или этнические, назовите, как хотите, ― армянская, грузинская и другие ― возникали только в лоне империи. Грузинский режиссер Стуруа, его театр возникли в лоне империи. Кому он нужен сейчас? Все крупные писатели грузинские возникли только в лоне империи. Грант Матевосян и прочие возникли в лоне империи. Грузинское кино ― Серго Закариадзе ― возникло в лоне империи. Прибалтика в высшем смысле слова как культура возникла в лоне империи. Весь вопрос, как империя построена?
И второй вопрос, а Евросоюз ― не империя, с его будущим? А когда они туда залезли в качестве хуторян и гастарбайтеров ― они, значит, обрели свободу?! Нет, они обрели порабощение той культурой, которая их презирает заранее, и никаких там в итоге суверенитетов не будет. Там будут все ордена, которые только можно, и все прежние господа. Из той еще эпохи, когда мои родственники спрашивали: «А кто такие эти эстонцы? Это те, кого мы называли другим словом во время империи?»
Восстановится что-нибудь самое худшее, «счастье», которое они будут своими руками ковать себе… А уж если они еще и захотят быть форпостом нападения на нас НАТО… то вы знаете судьбу форпостов.
* — Организация, деятельность которой запрещена в РФ.
