О коммунизме и марксизме — 152
Я вовсе не намерен свести всемирно-историческое значение коммунизма и марксизма к узкопонимаемому «русскому фактору», приравняв в каком-то смысле собственные рассуждения к рассуждениям господина Бердяева. Ничуть не в большей степени я стремлюсь и к обратному — к тому возвеличиванию отдельного от «русского фактора» великого коммунизма и марксизма, который осуществляют враги России, утверждая, что «ничтожные русские сначала исказили великое учение Маркса, а потом выкинули его на помойку».
С моей точки зрения, речь идет о двуединой всемирно-исторической значимости, то есть о том, что всемирно-историческое значение «русский фактор» обрел лишь при соединении с марксизмом и коммунизмом, которые столь же всемирно-исторически значимы.
Чудесным образом соединившись, эти две всемирно-исторические значимости сотворили чудо под названием «сокрушение уже казавшегося всесильным нацизма».
В первом и самом простом, а потому не окончательном, но существенном приближении, сошлись два мессианства: русское и коммунистическое.
Мессианством именуется вера того или иного народа в свою особую спасительную всечеловеческую роль. Такая роль может быть сформулирована как то или иное спасение от погибели, а может быть сформулирована как то или иное обретение желанного благого бытия. Возможны и случаи, когда эти две формулировки соединяются, сливаются воедино.
Маркс, безусловно, считал свое учение мессианским. А русский народ всегда относился к себе как к народу, призванному сыграть особую роль в судьбе человечества, спася человечество от погибели (концепция православного катехона) и при этом соединив такое спасение от погибели с обретением рая земного (хилиастическая концепция).
Во всех христианских конфессиях ждут второго пришествия Иисуса Христа, являющегося мессией для христиан.
В 381 году на Втором Вселенском соборе была принята строгая догматическая формула вероисповедания.
В 451 году на Четвертом Вселенском соборе эта формула была утверждена, причем считается, что в основе этой формулы находится полное раскрытие учения о Троице, предложенное христианам отцами Церкви — Великими каппадокийцами (Каппадокия — область на востоке Малой Азии, на территории современной Турции, где проживали почитаемые верующими Великие отцы Церкви: Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский и их сподвижники).
То, что было разработано этими святыми отцами, оказало влияние на Никео-Цареградский Символ веры, в 7-м члене которого говорится о том, что христиане веруют в Иисуса Христа, «паки Грядущаго со славою судити живым и мертвым, Егоже Царствию не будет конца».
Но таким же ожиданием Спасителя проникнуты и иудеи, ждущие своего мессию, и буддисты, ждущие Майтрейю (Будду второго пришествия), и мусульмане, ждущие пришествия Исы ибн Марьям аль-Масих, который должен победить приходящего перед концом света злого демона Аль-Масих ад-Даджаля.
Ожиданием прихода мессии, как мы видим, проникнуты самые разные мировые религии. Иногда этот приход рассматривается как самодостаточное событие. И тогда вопрос о спасительной роли того или иного народа отходит на второй план. А иногда утверждается, что мессия придет к какому-то народу или какой-то социальной группе с тем, чтобы через спасение этого народа или социальной группы осуществить спасение человечества.
Достаточно часто надежда на приход мессии вдохновляла те группы населения или те народы, которые находились в особенно бедственном положении. Уверовав в то, что их вождь является мессией, особо угнетаемые группы населения или народы откликались на призывы этого вождя и поднимали восстание против своих мучителей.
Евреи, страдавшие от римского господства, поднимали такие восстания в ходе первой и второй Иудейских войн. Их вождями были Иоханан из Гисхалы, Шимон бар Гиора, Шимон Бар-Кохба.
Мессианские по своему духу восстания, руководимые ими, носили не только религиозно-идеологический, но и социальный характер. Те же Шимон бар Гиора и Иоханан из Гисхалы опирались в своей борьбе с иноземным порабощением на так называемых зилотов. При этом Шимон бар Гиора, руководивший войной Иудеи с Римом в 66–70 годах нашей эры, освободил всех рабов, аннулировал все долги на подконтрольных ему территориях.
В своей книге «Революция в Иудее (Иисус и еврейское Сопротивление)» британский ученый Хаям Маккоби (1924–2004), внук раввина Хаима Зунделя Маккоби (он же — Магид из Каменца), утверждает, что римляне видели в Шимоне бар Гиоре «угрозу всякому упорядоченному обществу», то есть «второго Спартака». То есть это был представитель именно самых радикальных зилотов, который соединял религиозные мессианские ожидания с ожиданием социальной справедливости и социального равенства, то есть с тогдашним коммунизмом.
Могут сказать, что такие настроения являются характерными только для еврейского народа, причем именно в определенную эпоху. Но это совсем не так.
Да, мессианство Шимона бар Гиора носило отчетливо иудейский характер и вспыхнуло в определенную, совсем далекую от нас эпоху, каковой является первый век нашей эры.
Но восстание тайпинов в Китае происходило не в I, а в XIX веке нашей эры, то есть в гораздо более близкую к нам эпоху. Оно длилось с 1850 по 1864 год. К этому моменту Маркс уже написал «Манифест Коммунистической партии» (он был написан в 1848 году) и многие другие свои работы. А его «Капитал» был написан в 1867 году, то есть всего лишь через 3 года после подавления восстания тайпинов.
Вождем тайпинов был китайский мессия Хун Сюцюань (1814–1864), который чутко внимал проповедям обращенного в протестантизм священника и миссионера Лян Фа (1789–1855). Сам же Лян Фа был обращен в протестантизм и рукоположен в сан священника неким Робертом Моррисоном (1782–1834). Подробное обсуждение личности Моррисона и его связи с так называемой Церковью Шотландии увело бы нас в сторону от основной темы. Поэтому ограничусь констатацией того, что Хун Сюцюань, этот религиозный мессианский вождь тайпинов, впечатлившись проповедями ученика Моррисона, впал в религиозный транс. Ему были даны видения, в которых Бог Отец и Иисус Христос поручают ему бороться с демонами на земле.
Вдохновившись этими видениями, Хун Сюцюань начинает проповедовать свое вероучение, в чем ему помогают его родственники и друзья, подчеркивающие именно мессианскую роль Хун Сюцюаня. В это учение стремительно уверовали китайские христиане из ряда провинций. Они переходили в новую веру целыми деревнями. Очень быстро талантливый религиозный вождь обзавелся тысячами решительных сторонников. Его организаторский талант позволил ему создать из них военную группировку, которая называлась «Воины Бога». Группировкой достаточно быстро заинтересовались представители тайного «Общества триады», боровшегося с маньчжурским господством.
Что же касается самих «Воинов Бога», то они не ограничивались в своих действиях войной с иноземными поработителями — они требовали социальной справедливости, причем их требования были далеко идущими.
Победы «Воинов Бога» убедили сражающихся в том, что их руководитель является мессией.
25 сентября 1851 года Хун Сюцюань был объявлен Небесным Царем. А возглавляемое им царство названо Небесным государством великого благоденствия. Маньчжуры обрушили на «Воинов Бога» всю свою мощь. Но «Воины Бога» яростно сопротивлялись. И их мессианская направленность во многом повлияла на успешность этого сопротивления. Теснимые маньчжурами тайпины вовлекали в свою мессианскую веру огромное число обездоленных. Натиск маньчжуров обернулся тем, что отступавшая армия тайпинов превратилась из достаточно ограниченного по численности военного отряда в колоссальную, чуть ли не миллионную армию обездоленных, которую их религиозный вождь сумел и вдохновить, и должным образом выстроить.
К 1855 году тайпины, сделав перед этим своей столицей один из крупнейших китайских городов Нанкин, завоевали уже почти весь Средний Китай. Их миллионное войско одно время стояло в 100 километрах от Пекина. Через определенное время армия начала разлагаться. Маньчжуры, опомнившись, укрепили свои ряды. Мессианский вождь тайпинов впал в депрессию и слабоумие и в итоге покончил жизнь самоубийством в начале июня 1864 года.
Вскоре после этого Тайпинское государство прекратило свое существование. Но в данном случае для нас существенно только то, что мессианство возможно не только в Древней Иудее на основе определенных верований, но и у других народов в другие, гораздо более поздние эпохи.
В 1881 году религиозный суданский лидер Мухаммед ибн Абдуллах, объявив себя «Махди», то есть мессией (Махди — это потомок пророка Мухаммеда, который должен сражаться с властью злых сил), поднял восстание против колониального порабощения Судана.
Мухаммед ибн Абдуллах не ограничивал начатую им борьбу только освобождением от гнета турецко-египетских чиновников и их английских кураторов. Он выдвинул и ряд далекоидущих социальных задач. Так что и в Судане, где мессианство приобрело относительно исламский характер, мы вновь имеем дело с движением бедняков, требующих социальной справедливости и сочетающих эти требования с мечтой о построении Царства Божьего.
Англичане с трудом подавили восстание суданских махдистов, которое на определенном этапе грозило обернуться крахом английского господства в Африке.
В июне 1885 года Мухаммед ибн Абдуллах, создавший к этому моменту огромное африканское централизованное теократическое государство, умер от тифа. Но государство, им созданное, худо-бедно продержалось до начала XX века.
С невероятным трудом англичане сокрушили махдистское государство, сделав главным карателем, осуществившим колоссальные по своему масштабу антимахдистские акции, аж самого генерала Китченера, которому в дальнейшем Великобритания поручила войну с бурами и который вел эту войну столь же безжалостно, сколь и войну с махдистами.
Таковы несколько, казалось бы, страшно далеких от России, мессианских эксцессов, в которых сливаются воедино некие предельные метафизические чаяния Царства Божьего и требования социальной справедливости. Список этих эксцессов можно было бы существенно расширить. Но моя задача в данном случае не в этом. Я всего лишь хотел привести примеры, говорящие о том, что мессианство глубоко укоренено в человеческой природе. И что, возможно, оно вообще не может быть из этой природы изъято без непоправимого ущерба тому, что Маркс назвал родовой человеческой сущностью, а мне хотелось бы именовать глубинной человеческой сущностью.
Именно эта сущность определяет устойчивость и масштабность того, что я предлагаю именовать мессианской мегатенденцией.
Есть тьма охочих до того, чтобы оторвать эту мегатенденцию от исторического начала, определяющего человечность как таковую. А в последнее время появилось еще и немало желающих разорвать нерасторжимую связь между историчностью и человечностью. Впрочем, эти «расторгающие нерасторжимое» умники не слишком обеспокоены возможностью потери человечности при таком «расторжении нерасторжимого».
«Ну, исчезнет вместе с историей и человек, — говорят они, — И, что с того? На месте человека узрим нечто другое, именуемое постчеловеком. Может, это новое качество того, что прежде именовалось человечностью, будет не таким ужасным, как кажется? В любом случае коли суждено состояться именно этому, толку ли роптать? Надо обустраиваться в том, чему суждено состояться».
Но почему суждено состояться этому самому постчеловеку? Откуда вытекает неизбежность его появления на месте человека? С чем связана исчерпанность сущностного человеческого начала, в чем бы оно ни состояло?
Совершенно очевидно, что такую исчерпанность связывают именно с исчерпанностью некоего «исторического горючего». Мол, есть некая машина, в которой ехали определенные существа, именуемые людьми. Эти существа были людьми, то есть носителями человеческой сущности, лишь постольку, поскольку ехали в этой «машине». Их делала людьми, дарила им человеческую сущность именно эта «езда». Она же — историческое движение.
То ли те, кто ехал в «машине», ощущали, что они именно едут. То ли такая езда порождала тонкую вибрацию, питавшую собой человеческую сущность. То ли в «машину» при езде проникал некий «ветер», который будил склонное к засыпанию сущностное человеческое начало. Не важно, какие еще тут могут быть метафоры и насколько эти метафоры (а без метафор, между прочим, никакая наука невозможна) близки к тому, что мы сейчас лицезрим. Важно, что «машина» не катилась под гору, используя силу, сходную с гравитацией. Она, напротив, двигалась наверх, преодолевая ту гравитацию, которая тянет вниз. В данном случае, как мы понимаем, речь идет не об обычной гравитации, а о той «антропогравитации», которая тянет вниз нечто сущностно человеческое.
Что это за «антропогравитация» — понятно. Имя, которое она носит с незапамятных времен, — природа.
Человек, вырвавшись из природы, всё время испытывает ее мощное возвратное воздействие. Для того чтобы это возвратное воздействие, оно же — «антропогравитация», было преодолено, человеку надо двигаться в направлении, противоположном этому воздействию.
Хочется подчеркнуть, что для того, чтобы двигаться в направлении, которое задает это воздействие, никаких особых усилий не нужно. Тут налицо полная аналогия движению машины: чтобы двигаться в гору, ей нужно затрачивать энергию, которую откуда-то надо взять, а для того, чтобы катиться под гору, ей ничего тратить не нужно. Потому что тут обычной машине начнет помогать обычная гравитация, а «антропомашине», которую мы обсуждаем, помощь начнет оказывать «антропогравитация», она же — возвратное собственно природное воздействие.
Вот только понятно, что под таким воздействием «машина» не съедет с горы человечности в долину природности благополучным образом. Человек слишком далеко ушел от природы. И, съехав вниз в природное начало, оно же — «долина» в том понимании, в каком мы ее здесь рассматриваем, он будет пожран обитателями долины.
Кроме того, никто не сказал, что ниже «долины» природности съехать нельзя. Ниже природности есть бездна, отрицающая жизнь как таковую. И туда-то «антропомашине» съехать гораздо легче, чем в совершенно чуждую природную «долину». Так что езда, под влиянием «антропогравитации» — дело крайне пагубное и вполне заслуживающее того, чтобы быть названным погибелью. Так почему нам говорят, что ей нет альтернативы и что по этой причине мы должны к этой самой погибели приспособиться? Как мы должны к ней приспособиться? Кто и зачем нам это говорит?
Говорят нам это те, кто по тем или иным причинам, или, говоря иначе, в связи с тем или иным ангажементом, убеждены в том, что у «антропомашины» кончилось историческое горючее. Констатация его отсутствия равносильна констатации неумолимости постисторической перспективы. А где постистория — там и постчеловек.
Итак, разговоры о постчеловеке и постистории — это не две беседы на две различные темы. Это одна беседа на одну тему. Нет постистории без постчеловека, и нет постчеловека без постистории. Это — первое.
И второе. Такие разговоры не есть абстракция, в которой задаются произвольные схемы. По сути, речь идет именно о том, что «антропомашина» то ли безнадежно поломана, то ли (и это скорее всего) не имеет соответствующего исторического горючего. А раз так, то она должна катиться вниз под воздействием природной «антропогравитации». И нужно попытаться этим движением управлять.
Ну не удастся управлять — что поделаешь. А ну как удастся? И какая, в сущности, разница, куда заедет эта «машина»?
А что такое горючее, которое в нашем случае можно назвать историческим? Оно-то и есть мессианство как мегатенденция. Если нет мессианства, то нет истории. Потому что если нет мессианства, то у «антропомашины» нет горючего, а если нет горючего, то и двигаться, то есть осуществлять историю, невозможно.
Всем, кто на этом настаивает, а также всем, кто это уныло оспаривает, говоря о каком-то окончательном равновесии, то есть о том, что «антропомашина» застрянет на подъеме, а вниз не покатится, абсолютно ясно, что последней мессианской мегатенденцией, позволявшей «антропомашине» двигаться, были коммунизм и марксизм. Ну никого нет, кто это не понимает, никого!
И опять же все понимают, что именно сплетение русского мессианства (которое мы пока что не рассмотрели) с мессианством марксистско-коммунистическим и создало последнюю на данный момент мессианскую мегатенденцию, ставшую «горючим» для исторического движения.
Все понимают также, что нацизм, с которым воевали коммунисты, был восславлением «антропогравитации», которая должна обеспечить движение «антропомашины» не в гору, а под гору. Куда именно — отдельный вопрос. И что именно поэтому столкнулись две тенденции: одна (русско-советская по своей сути) — «даешь движение в гору!», оно же — новый человек. А другая (нацистская) — «хайль природная гравитация!», она же — человекозверь.
Кто-то думает, что исчерпание горючего может сдержать новый позыв «антропогравитации»? Если так, то это очень наивный человек. Но я думаю, что таких наивных в числе тех, кто обсуждает данную проблему мало-мальски серьезным образом, просто нет.
Значит, нам негоже ограничиваться в нашем слишком важном, как мы убедились, обсуждении мессианства (оно же — «горючее») иудеями, китайцами, суданцами и так далее.
Нам самое время перейти к серьезному обсуждению русского мессианства и его связи с мессианством марксистско-коммунистическим. Притом что мессианское качество и русскости, и марксизма есть несомненный факт, детище которого — СССР.
Ну так и что же оно такое, это самое настоящее русское мессианство, попранное, осмеянное, погруженное одновременно и в грязь, и в патоку?
(Продолжение следует.)
