Дом (рассказ)

1

Перед нами небольшой умирающий поселок на окраине большого поволжского города. Всё тут имеет вид заброшенный и унылый. Вокруг домов, пожилых, как и их хозяева, дичают фруктовые деревья и ухоженные когда-то огороды.

Пыльная разбитая дорога. Это — улица Октябрьская. За ней уже и вовсе ничего нет — только сухая пустошь. Летом она дышит на поселок жарким ветром, а зимой бросает в него бесчисленные снопы колючего снега. Совсем недалеко, самое большее в километре, течет Волга. Сочетание близкой воды и степной пустоши объясняется просто — берег очень высокий, он обрывается у реки почти отвесным глинистым склоном. Речная вода просто не достает до жаждущих ее растений — даже во время разлива. Впрочем, это не приговор — когда-то в поселок был проложен трубопровод и шумные насосы снабжали его в обилии водой, позволявшей жителям высаживать у себя во дворах целые сады.

Сейчас всего этого уже нет. Трубы давно заржавели и прохудились. Насосная станция заброшена. Старые, мощные деревья еще стоят, еще зеленятся весной сочными кронами. Но когда-нибудь умрут и они, иссохнув от жажды, так и не увидев вокруг себя молодой смены.

Всё бы можно было вернуть: пустить насосную станцию, вновь проложить трубы — но делать этого тут некому. В поселке остались одни старики, молодежь уезжает из него. Выше по течению раскинулся на берегу Волги большой современный город — он будто высасывает молодость из поселка. Старики по привычке тянут на себе дряхлеющее хозяйство, что-то сажают, подлатывают. Но этого мало для борьбы с наступающей степью. А потому каждый год пустошь всё ближе. Когда-нибудь она поглотит поселок целиком.

Жарким сухим летом, в один из дней, которые нельзя отличить друг от друга, на улице Октябрьской появилась неказистая белая машина. Вздымая клубы пыли и сотрясаясь на колдобинах, она проехала до середины улицы и остановилась у одного из домов. Он ничем особо не отличался: каменные стены, крыша, покрытая шифером, деревянная иссохшая пристройка-веранда. Дом был такой же крепкий и приземистый, как и остальные — разве что состояние его отличалось в лучшую сторону. Видно было, что хороший у него был когда-то хозяин. Там, где у других расползались и толстели в стенах щели — здесь красовались аккуратные цементные швы. В общем, добротный был дом.

С минуту машина просто стояла, привлекая к себе взгляды пожилых соседей, по обыкновению коротавших вечер у окошка. А потом мотор заглох, и из нее показался невысокий мужчина плотного телосложения. Его звали Иван. Немного помешкав, он пересек улицу, открыл незапертую калитку и вошел в заросший травой двор.

Быстрым шагом Иван прошел по тропинке к крыльцу и поднялся по скрипучим ступеням. Забор, ограждавший дворик, был невысок, и с крыльца можно было охватить взглядом часть поселка и сухую степь. Знойный летний день подходил к концу, и на ярко-синем небе не было ни облачка. Пылающее солнце уже не так жарило землю, и с каждым часом все больше умеряло свой пыл, понемногу клонясь к горизонту. Белые, покрытые полопавшейся штукатуркой, стены дома сейчас отливали теплым вечерним светом. Стояла удивительная тишина, прерываемая лишь стрекотом насекомых. Иван достал из кармана ключ и, отворив дверь, вошел внутрь.

Не разуваясь, он минул веранду и оказался в широкой кухне. Кухня вела затем в большую залу и несколько спален. Комнаты казались одинокими и пустыми, старинная мебель, подготовленная к погрузке, стояла скученно посреди залы. То тут, то там виднелись белые пузатые узлы, в которых принято складывать вещи при переезде. Сквозь мутные, давно не мытые окна в дом проникал мягкий вечерний свет, придававший и без того странной обстановке окончательно таинственный вид. По всему видно было, что дом собрались покидать.

Иван вошел в просторный зал, остановился. А затем неожиданно для самого себя произнес: «Ну, здравствуй». Это «здравствуй» прозвучало так странно в пустом доме, что он вздрогнул. Иван и не знал, зачем он сказал это, с кем поздоровался? С домом ли, или с его хозяевами? А может, со своим прошлым? Прошлое...

2

Это был дом, в котором он провел свое детство. Хозяевами были родители его матери — добрые, но строгие старики. Они приютили их молодую семью в самые тяжелые для нее годы. Отец бросил их, когда Ивану был всего год, а его сестре, Лене, должно было исполниться пять. Мать ушла под крыло к родителям, залечивала раны, поднимала детей, как могла. Дедушка, крепкий еще мужчина, ветеран, был Ивану и Ленке вместо отца. Бабушка будто стала «старшей мамой». Это было хорошее детство. Старики крепкой еще рукой держали немалое хозяйство. Дед следил за насосной станцией, латал трубы, в свободное время рыбачил, часто захватывая с собой и внука.

Иван и его сестра были записаны в одну из школ на окраине города, и вместе с поселковыми детьми ездили в нее на автобусе. Ватага соседских детей стала им второй семьей — зимой они строили в обильной снегами степи целые крепости, а летом проводили дни напролет на Волге… Это было славное детство!

Жизнь под крылом хозяйственных стариков текла спокойной теплой рекой. Менялась страна, пустел их поселок, но они словно и не замечали происходящего вокруг.

После окончания школы ему пришлось покинуть ставший родным дом — он поступил в университет и ему выделили комнату в общежитии. Старшая сестра уехала еще раньше — она вышла замуж, и супруг вскоре увез ее в свой город, далеко отсюда.

Иван учился на инженера долго, 6 лет. Поначалу часто приезжал в гости, но со временем всё реже и реже выбирался в поселок. Всегда бранил себя за это, но иначе не выходило. Лето он, конечно, проводил в родном доме, однако с каждым годом ему всё тяжелей было там. Ребята, с которыми он рос, уезжали, старики всё чаще болели, а мать грустила. Когда он был на третьем курсе, она сошлась с одиноким мужчиной и стала жить у него, в городе — позже они расписались. Он был только рад этому — новый отчим был порядочным, работящим, да и ему всю жизнь было обидно за материно одиночество.

Хворающих стариков уговаривали продать дом и переехать в город, в квартиру, но они отказывались. Не обращая внимания на болезни, они по-прежнему вели хозяйство, хотя это давалось им всё тяжелей. Мать Ивана часто навещала их, жила у них периодами, ухаживала. Но с каждой новой такой «вахтой» она все больше мрачнела — старики болели серьезно, но лечиться отказывались. Она даже ругалась с ними, но всё было без толку.

Прошло несколько лет такой тягостной жизни. Потом произошло то, от чего все всегда убегали в словах, но что болью назойливо всплывало в мыслях. Старики ушли из жизни — быстро, один за другим. Они будто стали уже единым целым и не могли жить друг без друга.

Уход стариков был ударом для семьи, особенно для матери Ивана. Он хорошо помнил похороны — угрюмую сестру, приехавшую издалека с мужем и маленьким сыном, мать с красными, сухими от бессонной ночи глазами. Помнил себя, свою ноющую боль в груди... Это была настоящая скорбь, без тени дежурного траура и притворства. Все помнили, чем обязаны ушедшим, чувствовали, что потеряли что-то очень важное, то, что долго являлось фундаментом, опорой жизни. Крепкими стенами их общего дома.

Но время лечит. Постепенно жизнь наладилась и пошла своим чередом. Дом пустовал — никто не знал, что с ним делать. Мать приезжала туда иногда, наводила порядок, не давала воцариться запустению. Летом его использовали как дачу — там собиралась вся семья. Приезжал Иван со своей невестой и мать с мужем, иногда даже привозила издалека свою семью Лена. Тогда в нем снова загоралась жизнь, скрипели половицы, стучали двери. Где-то шумел старый телевизор, звенел смех. В такие вечера, когда семья собиралась на дворе, казалось, что всё совсем как прежде. Что сейчас и бабушка выйдет из дома, держа в руках какое-нибудь особое варенье, а с наступлением темноты вернется от соседа слегка хмельной дед...

Но в остальное время года, когда люди покидали дом, он стоял одинокий, смотрел на степь холодными, потухшими окнами-глазницами. Казался мертвым…

О том, чтобы продать дом, поначалу никто не говорил. Мысль эта казалась какой-то неудобной, постыдной что ли. Да и кому нужен он на окраине полузаброшенного поселка?

Но всё изменилось, когда Иван женился. Своего жилья у молодой семьи не было, и оно даже не маячило на горизонте. Посовещавшись на семейном совете, решили-таки выставить дом на продажу. Авось купят — можно будет взять ипотеку, а до того копить деньги. Как и ожидалось, желающих приобрести хоть и исправное, но старое уже строение у южной окраины города сразу не нашлось. Так прошел год. Казалось уже, что на этой идее можно ставить крест. Но что оставалось делать? Ждали…

Однажды мать завела странный разговор. Это был какой-то семейный праздник, Иван на кухне намывал посуду. Мать незаметно покинула гостей, присоединилась к сыну. Она начала с какой-то глупой темы, а потом вдруг резко спросила — не хотел бы Иван взять опустевший дом на себя? Он растерялся. Честно говоря, он и сам иногда вертел эту мысль в голове, без особой, правда, серьезности. «Что, если, — думал он, — найти в поселке каких-нибудь бодрых мужиков-старичков, купить с ними в складчину насос, кинуть трубу до Волги — будет вода, хозяйство, — но он тут же тормозил себя, — Да нет, как же работа… Да, это проблема. Ездить оттуда далеко, да и Соня (так звали жену)... Нет, не согласится она на такую авантюру».

И вот теперь мать с этим вопросом. Он ответил ей то же, что отвечал себе. Что работы там близко нет, а ездить с его завода — не наездишься. Да и жена наверняка будет против. Мать не настаивала. Она будто и не рассчитывала особо на его согласие, а словно просто хотела очистить совесть, убедиться в чем-то, успокоиться. Дескать, ну вот, я предложила, теперь ничего не остается — только продавать.

Когда все уже начали думать, что дом не удастся продать никогда, покупатель вдруг нашелся. Иван хорошо помнил то, как он впервые приезжал смотреть дом. Сухой, поджарый бизнесмен с нагловатым взглядом. Иван не любил таких. Покупатель расспрашивал всё больше про грунт, фундамент, как глубоко уходят в почву стены, какие проложены во дворе коммуникации. Иван сперва не понял, зачем такие странные вопросы, но потом мужчина сам рассказал, даже скорее похвастался. Дом был ему ни к чему, он собирался снести его и построить на освобожденном месте большой гараж — автомастерскую. Земля тут, на окраине, была в разы дешевле, чем в городе. Покупатель не впервые проворачивал подобную сделку, бизнес быстро развивался, у него уже были мастерские на северной и западной окраинах. Вот, теперь настал черед южной.

Во время разговора Ивана больно кольнула и долго потом не отпускала мысль о том, что дом будет снесен. Он снова и снова возвращался к идее оставить его, переехать, проложить трубы, взяться за хозяйство. Сказал даже об этом жене. Она не высмеяла его, как он боялся, а выслушала внимательно. Но у нее были свои доводы: работа, его и ее. Детский сад и школу, куда Иван ходил в детстве, который год грозились закрыть из-за нехватки детей. В общем, он от идеи вновь отказался, да и не защищал ее толком. Так, закинул удочку, совсем как его мать во время их давнего разговора.

Делать нечего, начали оформлять документы на продажу. И вот скоро должны были разобраться с последними формальностями. Новый хозяин перечислит обещанную немалую сумму — и они навсегда распрощаются с домом. Тяжесть лежала на сердце у Ивана. Как проще было бы, если бы это была семья, если бы в нем поселились, пусть и чужие, но люди. Дом бы жил… Но всё будет иначе — пригонят тяжелую технику или наедут рабочие с отбойными молотками и ломами, стены будут долбить, курочить. Дом умрет. Точнее, его убьют.

Иван с женой и матерью приезжали сюда несколько дней назад, чтобы выбрать ценное из старых вещей. Что-то хотели увезти в квартиру молодых, что-то заберет мать. Они стащили оставшуюся в хорошем состоянии мебель в центр зала, обшарили все комнаты в поисках фотографий, бумаг, тетрадей с записями. Нашли даже пачку старых виниловых пластинок. Весь нехитрый скарб был собран по старинке в узлы, для которых пригодились старые простыни и покрывала. На выходные была заказана грузовая машина.

А теперь он приехал сюда один. Завернул после работы, сказав жене что-то неопределенное, что будет позже, потому что… он и не помнил уже сам, что выдумал. Еще когда они все вместе собирали вещи, к нему пришла эта идея — как бы проститься с домом, но наедине. Чтобы никого не было, чтобы никто не мешал воспоминаниям… И вот он здесь.

3

Некоторое время он стоял при входе в зал, будто в нерешительности. Давно он не был тут совсем один. А было ли вообще когда-нибудь, чтобы Иван оставался с домом наедине? Он попытался вспомнить, но не смог. Всегда тут кипела какая-нибудь жизнь. Стряпала на кухне, часто напевая под нос, бабушка. Во дворе или на крыльце мастерил что-нибудь дед. Сестра его вечно не давала ему покоя, призывно кричали с улицы друзья, за что-то выговаривала мать. Нет, не помнил он, чтобы был тут один. А теперь вот — наедине, накануне конца… Странное чувство охватило Ивана. Грусть — не грусть, вина — не вина. Что-то защемило под сердцем. Даже влага замутила глаза. Он разозлился на себя — что он, реветь сюда приехал? Нет, он приехал за другим.

Он медленно пошел вдоль зала, заглядывая в прилегающие к нему комнаты: вот та, в которой спали старики, вот их, детская, вот материна. Под ногами негромко поскрипывали ссохшиеся половицы — дом будто зашептал, проснулся. Иван вспоминал.

Какие-то смутные обрывки из далекого и не очень прошлого всплывали в его памяти. Как он ребенком бегал тут слишком быстро и бойко, сшибал что-то, и мать бранила его, норовила поймать и отшлепать. Как пацаном прокрадывался ночью, после лихих гулянок, в свою комнату. Половицы скрипели под ним, совсем как сейчас, выдавая полуночника. Мать или бабушка вставали, отчитывали, дед ворчал что-то из темноты, а он, делая виноватое лицо, пытался протиснуться к своей двери. Как уже почти взрослым мужчиной он приезжал сюда с города, навестить болеющих стариков. Это были тягостные свидания. По дому распространился запах болезни, слабости, немощи. Старики всё больше лежали в своих кроватях, много спали, но, завидя внука, бодрились, стряхивали с себя сон. Они не жаловались, вообще о себе почти не говорили, спрашивали его. Как он учится, живет, есть ли невеста? Он помнил, как просияло лицо бабушки, когда он однажды признался: «Да, есть... невеста». Она улыбнулась, и на минуту показалось, что болезнь отошла от нее, что она снова стала той суетной подвижной бабушкой из его детства.

Воспоминания… Ими полнилась голова, они перекрывали друг друга, соревновались в яркости, важности. Временами он будто даже слышал какие-то отголоски, звуки, которые сейчас никак не могли тут быть. Но это, конечно, только пробивалась в реальность его взбудораженная память. Так он бродил достаточно долго, погруженный в прошлое. Не замечал, как время шло и солнце успело коснуться горизонта, окрасив небо багрянцем. Красный луч проник в дом и упал на белую простыню одного из узлов. Это яркое алое пятно вырвало его из чего-то, похожего на сон. Он удивленно оглянулся вокруг. Сколько же прошло? Он посмотрел на телефон — больше часа. Еще есть время.

Иван вдруг вспомнил кое-что. Когда они перебирали вещи пару дней назад, то одной из самых ценных находок, конечно, были альбомы с фотографиями. И совсем старые, хранившиеся с молодости стариков, и более поздние — запечатлевшие время его детства. Он примерно помнил, в каком узле они должны быть — потому поиски не продлились долго. И вот перед ним два толстенных альбома — один старый, советский, с твердыми картонными листами, которым, казалось, не страшно само время. И второй, тоже большой, но новый, с глянцевыми мягкими страницами.

Он раскрыл первый. К крепким листам были приклеены небольшие черно-белые фотокарточки, изображавшие каких-то детей в неуклюжей, мешковатой одежде. Иван догадался, что это детские фотографии стариков. Он совсем не помнил их и принялся разглядывать с интересом. Вот фото 1933 года, на нем лысый мальчуган лет 9–10. Озорной взгляд, прямой нос — Иван узнал дедушку. Вот примерно того же возраста девочка, фото зимнее, она в пуховом платке, который придает ей слишком уже серьезный и взрослый вид. Это, понял Иван, бабушка. Он долго рассматривал небольшие потертые карточки. Надо же, он никогда и не пытался представить своих стариков детьми. Для него они будто всегда были пожилыми, с самого своего появления на свет…

Дальше шли другие фото, Иван разглядывал их внимательно, перелистывая увесистые страницы. Школьники, пионеры, затем студенты. Дедушка, еще угловатый подросток, стоит за станком в рабочем фартуке, защитных очках и слишком больших для него рукавицах. На другом фото бабушка, она была портной, раскраивала какое-то шитье. Вот они с друзьями, сначала по отдельности, затем вместе, общей гурьбой. Было сразу видно — шумные ребята. Из всех била молодость, бодрость. Взгляды смелые и прямые, немного даже дерзкие. Наконец, их первое парное фото. Сделано где-то на природе, за спиной пушится черно-белый лес, на одежду падают тени от ветвей. Стоят, счастливые, молодые.

Иван отвел взгляд от последней фотографии и заглянул в окно, на улицу. Солнце уже село, но, видно, только вот-вот, несколько мгновений назад. Небо всё еще было полно алого света. Из-за горизонта били вверх последние лучи, пронзали невысокие облака. В доме, и так довольно сумеречном, совсем уже становилось темно. Электричество в нем уже отключили, и старинные пыльные лампы не работали. Нужно было закругляться. «Еще немного», — подумал Иван и снова взялся за альбом.

Дальше шли фото, которые Иван смутно припоминал с детства. Фотокарточки с войны. Дедушка в солдатской форме, один и с сослуживцами. Фотографий было немного, всего штук пять, не больше, но они были, конечно, самыми ценными. Он помнил, как ему их показывал дед, водя огрубевшим пальцем по матовой поверхности карточек. Как он рассказывал истории о том времени. Дедушка вообще-то не очень любил вспоминать о войне, и фильмы про нее тоже почему-то не жаловал. Но, бывало, всё же находило настроение, и из него начинали бесконечным потоком литься истории. Странно, о самих боях он почти не говорил, рассказывал о всяких передрягах, что приключались на фронте и в походах, о причудливых происшествиях, о своих сослуживцах и командирах. Казалось, что вся дедушкина война и состояла из таких вот историй и приключений. Однажды Иван спросил бабушку, а когда же дедушка стрелял? Она усмехнулась, но тут же лицо ее стало серьезным. Сказала, это слишком тяжелые воспоминания, не нужно напоминать ему о них. Они и так приходят к нему слишком часто, по ночам. Он не очень понял тогда, о чем говорит бабушка, понял лишь, что дело нешуточное.

Как-то странно сейчас было теперь смотреть эти карточки. Это были для него символы, маяки одновременно двух времен. Его детства, когда он, слушая дедушку, разглядывал их с любопытством. И той, далекой военной поры, которую он мог представить только по рассказам, книгам и фильмам.

Взволнованный найденными фотографиями, Иван вдруг вспомнил еще кое-что. Письма! Где-то в доме должны быть письма, те, что дедушка посылал домой с фронта. Когда-то давно в детстве, он нашел их, в одном из шкафов, недалеко от того места, где хранились фотоальбомы. Он помнил, как почувствовал тогда, будто отыскал древний клад, так его взволновала находка. Девятилетний Иван в тот день забрался в какой-то укромный угол дома, где его никто не мог потревожить, и начал осторожно их рассматривать. Прочесть было очень трудно — бумага пожелтела, во многих местах чернила совсем расплылись. Но что-то он всё же разбирал. Он смотрел на них с придыханием, как на священные реликвии. Как же Иван после мог забыть про них? Не потерялись ли они, целы ли?

Он отложил в сторону фотоальбом и начал судорожно перебирать оставшиеся в том же узле вещи. Времени оставалось мало, улица уже погружалась в сумерки, но он чувствовал, что должен отыскать эти письма, что это почему-то очень важно сейчас.

Он перебирал вещи, хотел уже высыпать все на пол, но, наконец, нашел. Вот он — затерянный меж старыми школьными тетрадями и детскими альбомами толстенький конверт. Тот, кто положил его сюда, должно быть, и не догадывался о его цене. Иван аккуратно взял пухлый конверт, вернулся на место. Он открыл его — да, всё верно, внутри тоненькие, сложенные треугольниками письма. С придыханием, совсем как в детстве, он медленно, осторожно, боясь повредить, вытащил их. Целая стопка. Он взял первое, раскрыл его — трудно было прочесть что-то, но отдельные предложения он разбирал. Дедушка описывал свой военный быт, он, должно быть, был тогда еще в «учебке», уверял, что у него всё хорошо. Больше спрашивал о том, как дела дома, как живет его любимая. В этих словах звучала такая невероятная нежность, что Ивану не верилось, что это писал его строгий дедушка. Дальше были другие письма — лето, осень 42-го. Дед воевал недалеко отсюда, под Сталинградом, но не в самом городе, а с севера. О тех боях потом говорилось гораздо меньше, чем об уличных, но по намекам бабушки и матери он понял, что там, в голой степи, где почти негде укрыться от пуль, снарядов и танков, война была не менее жестокой.

Те последующие письма, приходящиеся на время тяжелых кровопролитных боев, в которых довелось участвовать и выжить его деду-новобранцу, были другими. Нет, в них не описывалась кровь и смерть сражений, но настроение было иным. Были краткие, жесткие слова о ситуации на фронте, о том, как они готовы сражаться и ждут наступления. Он так же с любовью и нежностью спрашивал, как дела дома, описывал какую-нибудь историю из своего солдатского быта, часто забавную. Но во всём этом чувствовалась какая-то отстраненность. Он будто готовил себя, что вот эта жизнь, которую он оставил, которую горячо любил, может дальше идти, цвести… уже без него. Иван догадался — в этих фразах сквозили мысли о возможной гибели.

Иван перебирал письма. Проглядывал их, искал какие-то места, фразы, которые отзывались в его памяти, запечатлевшей глубоко в своих недрах то сокровенное детское открытие. Он заметил, что в последующих письмах неприятная, какая-то немного страдальческая отстраненность — исчезла. Казалось, написавший их человек уже не думал о смерти, об угрозе потерять близких и никогда больше не увидеть родимый дом. Он будто закалился, привык к постоянной опасности. Иван читал об этом где-то, что фронтовики переставали бояться смерти не от храбрости, а от того, что невозможно беспрестанно думать о ней, нависающей над тобой каждый день. В словах дедушки даже появилась какая-то небывалая раньше легкость, уверенность в благом будущем. Он будто писал домой с увлекательных учений, а не с горящего жестокими боями фронта.

Иван читал долго и совсем забыл о времени. Наконец, он просто перестал различать то, что написано на старой ветхой бумаге — так стало темно. Иван отложил письма, посмотрел на время — прошло уже больше трех часов с тех пор, как он пересек порог дома. Вдруг тишину резко нарушил звонок телефона — это была его жена. Он сказал ей что-то почти машинально, что скоро будет. Какое-то время тупо смотрел на экран мобильника, заливавшего холодным голубоватым светом потемневший зал. Он думал. Он вдруг вспомнил, что через два дня, рано утром, сюда приедет небольшой тентованный грузовичок. Они с водителем покидают в него старую мебель, погрузят узлы с мелким скарбом. Машина уедет, и он больше никогда не увидит этого дома. Пройдет еще совсем немного времени, и его раскурочат, снесут, сотрут. Не только из их памяти — сотрут из этого мира полностью, до конца. И ради чего? Ради автомастерской? Чтобы тот сухой мужик с наглыми глазами смог зарабатывать чуть больше денег?

В голове крутились робкие планы по тому, как поднять старое хозяйство, его собственные возражения на это, и слова жены… Но теперь к этому примешались еще и фразы из прочтенных только что писем. «Как там наш дом, как поселок, держитесь? Держитесь, скоро конец войне!» — воодушевлял дедушка терпевших страшную нужду близких…

Происходившее и грядущее давило страшной, неумолимой несправедливостью. «Нельзя так!» — думал он, не знал почему, но чувствовал, что нельзя, что это… всё равно, что предательство.

Наконец всё сложилось. Решение, сейчас еще очень робкое, созрело. Но не только в его голове. Это решение будто выносил и родил весь дом. Как одно большое, живое существо. Не желавшее умирать.

Иван сложил письма в конверт, закрыл фотоальбомы — это он заберет с собой. Он встал, оглядел еще раз уже едва видимый в сумерках интерьер. Когда он только шел сюда, то представлял, как уходя, насытившись воспоминаниями, он на пороге скажет дому и всему связанному с ним «прощай». Это казалось ему грустным, но достойным финалом. Теперь же он понял, что не было в этом никакого достоинства. Что он не будет вот так вот прощаться, даже не попробовав… «Попробовав что?» — спросил он сам себя. И тут же ответил: «Спасти». С этими мыслями он вышел и закрыл дверь на замок. На улице было, конечно, светлее, чем внутри, но и тут всё стремительно тонуло в темных объятиях летнего вечера.

Он прошел обратно к машине, закрыл калитку. Отметил, что только в трех соседских домах горят окна, а остальные будто тоже покинуты жильцами. Иван кинул на заднее сиденье прихваченные из дома вещи и завел машину.

4

Он и не заметил, как доехал домой. Все время думал о своем решении, о том, что будет говорить, как станет убеждать жену. Да и еще этот бизнесмен. Наглый, начнет кричать, ругаться. Но с этим он как-нибудь справится, главное — Соня.

Когда он вошел в квартиру, жена встретила его на пороге, взволнованная. Чмокнула в губы, и тут же, явно торопясь, спросила:

— Где ты был?

Иван не стал врать, к чему это? Да и альбомы в руках сразу выдавали его:

— В поселок заезжал. Вот, — он протянул альбомы и конверт с письмами, — за этим.

Соня облегченно вздохнула, она, видно, выдумала в голове какой-то другой, гораздо более худший вариант, помчалась на кухню, бросила на ходу:

— Раздевайся и садись, ты голодный, наверное, как собака!

— Да, это точно, — Иван прошел в комнату, зажег свет, положил на тумбочку фотоальбомы с конвертом. Пошел мыть руки. Его охватило давно знакомое чувство, возникавшее всегда, когда предстоял непростой разговор. Хотелось убежать от него, отложить, перенести на завтра, послезавтра и дальше. Но тянуть было нельзя. Иван сжал губы — сегодня, сейчас.

Но прежде чем пройти на кухню, где его ждала за столом Соня, он снова вернулся в комнату к реликвиям. Открыл старый альбом. Посмотрел в лицо своего молодого деда — солдата. Ему казалось, что дед смотрит теперь иначе, будто с надеждой, и с каким-то вызовом. Но, наверное, это всего лишь его возбужденное необычным вечером воображение. Наверное…

Иван прошел на кухню, держа под мышкой толстенный альбом и конверт с письмами.

— Посмотри, что я нашел — он придвинул их к жене, — полистай пока. «А потом нам нужно будет поговорить», — закончил он про себя. Соня не без удивления приняла дары. И принялась листать, изредка что-то спрашивая.

Позже у них был долгий и непростой разговор. Начало его было точно таким же, как и прежде, но теперь Иван твердо отвечал на ее веские возражения. Он пытался донести главное — нельзя убивать дом. Он не сможет после этого нормально жить, и мать не сможет, он знал это. Это будет... предательством стариков. Он убеждал, что всё получится. Что сперва дом будет как прежде, летней дачей. А когда он постепенно наведет там порядок с хозяйством, и когда снова будут вода, свет — они переедут туда. Соня — учительница и найдет работу неподалеку, про закрытие школы — пока только слухи. Он какое-то время будет ездить на старую работу, пусть далеко, потерпит. Потом, может, найдет что-то ближе. Зато ипотека будет не нужна.

Соня сопротивлялась, начала даже немного ругаться, что он ее мнения не принимает вовсе в расчет. Он отвечал ей что-то умиротворяющее. Но она ушла с кухни. Иван вздохнул, но он был готов, знал, что будет нелегко, такая уж она, его Соня.

Разговор продолжился перед сном. Жена, видно, обдумала что-то и не была теперь так резко настроена. Может, смягчилась, а может, просто поняла его. Она отдала ему решение. Иван заснул со спокойным сердцем — главная победа была одержана.

5

Утром он собрался с духом и позвонил покупателю. Тот был взбешен.

— Как не продается! Да я уже технику, материалы заказал! Мы уже почти всё... Мужик, так дела не делаются!

— Я всё понимаю, действительно плохо вышло, простите, — холодно, морщась от кричащей у уха трубки, говорил Иван. — Появились новые... в общем, не можем мы его продать!

Бизнесмен еще что покричал, но что он мог сделать. Сделка официально не была завершена, никаких авансов или обязательств не было. Пришлось смириться. Иван подумал, что он всё равно купит участок, может быть, даже в том же поселке, но это было уже не важно.

Потом он позвонил матери. Как он и ожидал, она приняла новость так, будто ждала ее уже несколько лет — со вздохом облегчения.

— Это очень хорошо, Ваня, всё получится. Очень хорошо… — сказала она.

Дело было сделано. Дом оставался за ними. Впереди была куча проблем — что делать с работой, как налаживать там разваленное хозяйство, хотя бы провести воду. Но, чувствуя, что он только что сделал очень правильный поступок, Иван смотрел на эти преграды со смелостью. «Решим как-нибудь», — думал он.

Иван не знал еще, что буквально через год на юге города начнут строить новый небольшой завод, и на него будут массово набирать рабочих и инженеров. Что среди соседей найдется не пара, а добрый десяток боевых и крепких еще пожилых мужчин, готовых на скромные «подвиги». Вместе они купят новенький насос, проложат до поселка трубопровод, а во время работы станут настоящими друзьями. Что через два года весь поселок снова, как когда-то давно, расцветет пышной зеленью, а сюда хлынут семьи молодых заводчан, привлеченные дешевизной земли, доступностью воды и появившейся близкой работой. Что через шесть лет на улице Октябрьской снова зазвенит хор детских голосов, и среди них будет звучать такой родной, самый дорогой Ивану голосок.

Ничего этого Иван тогда не знал. Он готовился к трудностям. Но смотрел в будущее с оптимизмом.