Скорая помощь

Речь С. Е. Кургиняна на XX международном конгрессе «Здоровье — основа человеческого потенциала: проблемы и пути их решения» 19 ноября 2025 года

Сергей Кургинян: Я начну с ответа на вопрос уважаемого Сергея Александровича Варзина по поводу оптимизма, пессимизма и всего остального.

Мне всегда было очень важно понять, где начинается момент обобщения, после которого можно об этих проблемах говорить иначе. Мы можем бесконечно перечислять недостатки уже потому, что люди бьют тревогу по их поводу… А должен ли больной знать о том, в каком состоянии его здоровье? Или не должен? И где начинается момент, когда врач не должен ему что-то говорить? Но если больной не лечится или не происходит каких-то серьезных процессов, то воздействия на него по принципу «слушай, ты что творишь?!» — не работают, он так и будет продолжать жить. Это же так.

Если воспитательная работа не действует и человек продолжает неверно питаться или избыточно потреблять вредные вещи, то вы демократическим путем это не решите, он все равно будет это делать. И большинство в определенном состоянии общества проголосует за то, чтобы продолжать есть не то, что нужно, и пить вредное, да побольше. Но тогда перед регулятором возникает не процесс голосования, а хирургический стол, на который ложится больной, или скорая помощь.

Если вы не можете вовремя отреагировать на какие-то неблагополучия, понимая, что это все плохо кончится, то тогда вам приходится уже реагировать совсем иначе. И, может быть, и не вам. Это же зависит от того, как именно дальше развивается ситуация.

Нация безропотно умирать не будет, она начнет так или иначе дергаться, и в этих дерганиях может добить себя. Это же не обязательно, что дергания будут хорошими. Но если говорить об обобщении и пытаться все-таки за цифрами медицинскими, экономическими, промышленными, культурными увидеть некое целое, то приходится задать себе один вопрос. Вот более или менее верный метод исторических формаций — рабовладение, феодализм, капитализм и так далее, в каком-то смысле мы можем оперировать понятием перехода от одной формации к другой. И тогда первый возникающий вопрос — какая нация, в какой точке земного шара при переходе из одной формации к другой разрушала свои наиболее высокотехнологические производительные силы? Вот, к примеру, осуществлялся очень небезболезненный переход от феодализма к капитализму во Франции. И был такой человек, чьей биографией я довольно много занимался, Лазарь Карно, который принял военно-промышленный комплекс феодальной Франции в свои руки и управлял им в ходе французской Великой буржуазной революции на каком-то промежутке времени, связанном с этим переходом от феодализма к капитализму. Он за это время развил военно-промышленный комплекс в несколько раз, на чем, кстати, базировалась и победа революционной армии Франции, все эти маршалы — Гоши и прочие. И, конечно, вся деятельность Французской империи при Наполеоне, которая завоевывала другие страны, в том числе и потому, что военно-промышленный комплекс очень сильно развился благодаря трудам господина Карно.

Но не было же ситуации, что в феодальной Франции военно-промышленный комплекс был такой, а в капиталистической он стал сильно меньше. А вопрос ведь не только в военном или в другом конкретном виде развития. Вопрос в развитии в целом, и прежде всего в его высокотехнологической части. Ни одна нация, ни один народ, ни одна цивилизация (я не люблю это слово, потому что цивилизация — это все же монорелигиозная система) при переходе из одного уклада в другой не уничтожали свои высокотехнологические производительные силы.

Каждый переход от одного уклада к другому реализовывался, если нация хотела жить и развиваться, с помощью наращивания прежде всего высокотехнологических компонентов. Более того, сами переходы из одной формации в другую осуществлялись потому, что застревали — феодалы не могли по-настоящему развивать индустриальные силы, они понимали, что уже начинают проигрывать другим странам. Происходила революция, начиналось ускоренное развитие — чего? — наиболее высокотехнологических производительных сил. «Прогнав из Тюильри Фултона, я потерял свою корону», — эти слова Бонапарта о том, что он недостаточно развивал паровые двигатели для судостроения.

Единственный пример общества, которое целенаправленно, в лице своего руководства, уничтожило именно высокотехнологическую составляющую своей жизни, — это переход от Советского Союза к постсоветской России. Он шел под флагом деиндустриализации, разрушения именно высокотехнологических производительных сил. Сейчас опять вспоминают программы Бабаяна, «Эльбрусы» — электронные вычислительные машины. Но я же помню, эти «Эльбрусы» в 1989 году, или даже в 1986-м, уже тогда были в определенном смысле выше техники Hewlett-Packard. А теперь я опять слышу про «Эльбрусы»… Но прошло минимум 40 лет! И эти «Эльбрусы» начинают обсуждать так, как будто бы они являются чем-то крайне передовым. У меня работал Александр Нариньяни, это программы «Старт» новосибирские по софтверу, программному обеспечению. Ну конечно, они опережали мир. Они были полностью свернуты.

Значит, еще раз, если взять самый общий и ясный показатель — высокотехнологические производительные силы, то никогда и никакой переход от одной формации к другой (например, мы начали строить капитализм) не сопровождался ликвидацией высокотехнологического сегмента, а сопровождался ростом именно этого сегмента.

Кому-то Ленин нравится, а кому-то нет. Свое отношение, свою оценку, что это гениальный человек, я неоднократно давал. Но сейчас это не так важно. Было ясно одно — Ленин и большевики в целом, которых при желании можно во многом обвинить, грезили индустриальным развитием. Они ничего другого, кроме этого развития, не видели. В 1918 году — эсеровский мятеж, сам Ленин ранен, власть висит на волоске, а он на строительство Волховстроя отправляет последние военные части, строительные материалы, продовольствие и все прочее, не зная, что будет завтра. Про программу ГОЭЛРО все знают.

Господин Маниковский, который руководил Главным артиллерийским управлением в армии Российской империи, — а артиллерия тогда была именно высокотехнологическим сектором, — пришел на прием к государю императору. И положил перед государем программу индустриального развития Российской империи. Государь поговорил с господином Маниковским, вежливо попрощался, потом сказал: «Что это за сумасшедший? Что он такое говорит?! Во-первых, это невозможно. Во-вторых, для того, чтобы я начал это делать, я должен расстрелять свою семью и большую часть аристократии Российской империи. В-третьих, чьими руками я буду расстреливать?»

А затем этот же Маниковский попал к Ленину и к Сталину. И программа индустриализации послереволюционной России стала буквальным повторением программы Главного артиллерийского управления, которое вышло за свои пределы и занималось не артиллерией, а чем-то бо́льшим. Потому что пришедшие на смену царю большевики грезили только развитием, понимали, что удержать страну могут только на этом.

Значит, изменение общественной формации не привело в данном случае к разрушению высокотехнологических сил. Оно привело к форсированному развитию. И так происходит всегда, если исторический процесс или, как говорят, прогресс продолжается.

Как только вы при формационном переходе уничтожаете высокотехнологический сегмент, вы запускаете процесс очень известный, который называется регрессом, то есть альтернативой прогрессу. И при очень важном деле обсуждения цифр — этого, этого, этого, этого — нужно прежде всего ощутить, что мы обсуждаем единый комплексный регресс всего — медицины, промышленности и так далее. Говорят, некие отдельные производства шарикоподшипников где-то еще есть, или на бумаге числятся, но на самом деле, скажите спасибо, что есть Белоруссия, поставляющая нам шарикоподшипники.

Что говорилось по этому поводу? Говорилось, что если мы продадим нефть и газ, то есть опустимся до сырьевого развития, то все остальное мы купим. Ну и как? Купили?!

Говорят: «Какие войны? Конкуренция! Мы продадим газ по более дешевой цене, у нас его купят, и мы будем просто завалены деньгами и возможностями. Народ обогатится офигительно».

Но, простите, конкуренция — это когда вы снижаете издержки и повышаете качество. А когда у вас взрывают трубопроводы, это не конкуренция, это война. А что, их не взрывают?! «Северный поток» не взорвали?.. Сейчас огромная надежда на то, что не взорвут «Южный». А почему, если можно было взорвать «Северный»? В чем логика? Значит, все эти разговоры, что «мы возьмем в специализацию нефть и газ, а все остальное купим», были построены на том, что к нам будут относиться в рамках глобализации как к равному игроку и никаких дискриминаций не будет.

Но это же была изначально некая установка, которую я даже не буду оспаривать с точки зрения того, хороша она или плоха. Пусть она хороша, но она невыполнима. Она построена на твердой уверенности людей, что их никто не собирается уничтожать. Что они вот сейчас построят разумную жизнь и будут вместе с другими гармонично сосуществовать. И ничего плохого с ними не случится. Эта утопия разрушила Советский Союз!

И главной силой этого разрушения на уровне макросоциального актора являлась интеллигенция СССР. Мы же помним, как вела себя интеллигенция. Она сейчас протестует против того, что получила. Но она же яростно требовала получить именно этот образ жизни. Так что сейчас спрашивать, почему это так? За что боролись, на то и напоролись. Это же есть результат определенного типа деятельности.

Я не помню, как Ельцина носили на руках, как кричали «Борис, борись!»?! У меня есть память. Рабочий класс хотел отстаивать завоевания социализма?.. Ельцин приехал в Ижевск, в город военно-промышленного комплекса. Так его автомобиль, «Москвич» там был или «Жигули», рабочие подняли на руки и понесли…

Если бы не шахтеры, то Ельцина сняли еще давно — на одном из съездов народных депутатов России. Но возникли шахтерские забастовки.

Как-то Тулеев меня приглашал в связи с трагедией на шахте Распадской. Я там в Междуреченске должен был перед большой аудиторией выступать. Что кричали шахтеры?

— Верните все, как было в СССР! — ордена Трудовой славы, профилактории, санатории, типы оплаты — всё, вот просто сделайте, как было в 1978-м.

Я выступаю, говорю:

— Я разве не в этом городе слышал, что это все надо разрушить?!

— Нас обманули.

Теперь все снизу доверху говорят о том, что всех обманули и все доверчивые. Включая Комитет государственной безопасности. Но на этом уровне нельзя разговаривать о надвигающейся трагедии — «оставьте ваш тон, возьмите человеческий».

Закрыт некий этап определенных упований — хорошие они были или плохие, — но хотя бы надо сказать, что с ними покончено! Заместитель министра иностранных дел говорит: «Дух Анкориджа умер». Выступают лица более высокие: «Те, кто говорят, что дух Анкориджа умер, — это негодяи, идиоты. Дух Анкориджа жив, движется»…

Так дух Анкориджа умер или жив?! Можно по этому вопросу получить хоть мало-мальски внятный ответ?! И если нельзя купить ничего на Западе за все эти деньги, а трубопроводы взрываются, значит, то, что говорилось, — это утопия, которую надо отменять! Это нельзя длить!

Уничтожить высокотехнологические производительные силы легко, как восстановить?! Ну вот как это сделать?!

Я приезжаю (довольно давно это было) во ВГИК. Мне рассказывают, что мы уже не можем на экзамене спросить, как зовут трех сестер из пьесы Чехова, потому что мы уверены, что никто не знает. Значит, мы должны восстановить в 8-м, 9-м, 10-м классах нормальные уроки литературы, потому что это пропущенные годы, и то, что там преподают — некондиция.

И меня спрашивает ректор:

— Так что, может быть, в этом всемирно-историческая роль ВГИКа?

Я говорю:

— А не вы это делали?..

Одно высокое лицо подробно описывает в крайне негативных терминах, что происходит в одном из наших блистательных учебных заведений с преподавателями и студентами. Пикантность заключается в том, что это описывает лицо, которое руководит этим вузом. Так, как будто бы он тут вообще ни при чем. Это якобы стихийный процесс!

Теперь молодому человеку, который должен учиться, говорят, что идеологии нет. Как нет?! Идеология личного благосостояния. Вы должны стремиться к личному благосостоянию. Если каждый будет стремиться усилить свое благосостояние, состояние страны улучшится. Давно сказали. Господин Козырев сказал: «На Совете безопасности мы долго-долго обсуждали, какая у нас будет идеология. И потом решили: „Давайте деньги станут национальной идеей“. А что, господин Козырев не знал, что когда деньги становятся национальной идеей, это точная формула криминального, а не криминализованного государства? Это тождественно созданию криминального государства.

Господин Чубайс говорил, что наворовали, и слава богу, может быть, внуки их станут порядочными людьми (а может, не станут). Ну как же, они станут хозяевами и начнут управлять правильно.

Господин Ходорковский (настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Ходорковский либо касается деятельности иностранного агента Ходорковский) выступал в Финансовом институте в 1997 году, как сейчас помню. Сидела элита, детки элиты. Господин Ходорковский (настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Ходорковский либо касается деятельности иностранного агента Ходорковский) сказал: «Вот мы воровали, но я вам теперь хочу сказать, что вы не будете». Студенты заржали и стали толпами выходить из зала. Просто потому, что они понимали, что это глупость несусветная. Конечно, они будут. Как это они не будут?

Значит, смысл здесь заключается в том, что только в регрессивном обществе может быть так, ибо место этого интеллектуального класса научно-производительного, — а медицина есть часть этой интеллектуальной отрасли, — его место, прошу прощения, у параши.

На это место его загнали хозяева жизни, а сам класс с удовольствием орал и поддерживал то, что должно было ему обеспечить это место у параши. И теперь он там находится и говорит: «А какая-то не та параша, и как-то на ней не так». Миль пардон.

Дальше возникает вопрос, что именно происходит с регрессом. Если бы регресс был таким лавинообразным, как при Ельцине, страна бы рухнула примерно, я думаю, в 2002–2003 году. Историческая заслуга Путина заключается не в том, что он будто бы переломил регресс, а в том, что он лавинообразный регресс превратил в пологий и управляемый. И теперь эта точка конца находится между 2030 и 2033 годом. Регресс продолжается, но он упорядочен и переходит из состояния в состояние постепенно. Но это же касается всего.

А медицина находится в чудовищном состоянии и в столице. Но она как-то там еще дышит на ладан. Вам рассказать, что происходит в провинции? Я половину времени живу в медвежьем углу, Островский район Костромской области, там у меня коммуна. Рассказать, что происходит в провинции? Настоящей, вот настоящей провинции. Блок по этому поводу говорил:

На непроглядный ужас жизни
Открой скорей, открой глаза,
Пока великая гроза
Все не смела в твоей отчизне…

Но у него же, у этого ужаса, есть некоторая материальная основа — она называется «регресс».

Посмотрите на все — на медицину, на образование, на культуру, на промышленность, на что угодно. На антропологический тип личности. Это все носит регрессивный характер в том смысле, что мейнстрим регрессивен. Телевидение — дело не в том, плохое оно или неплохое — оно регрессивное.

Как быть с этим регрессом и что с ним делать? По Марксу, у каждой общественно-политической формации есть свой могильщик. Точно ли пролетариат — могильщик буржуазии — это вопрос спорный. А вот то, что буржуазия — могильщик феодализма, это было точно, со всеми чертами: высокотехнологические производства — мануфактурные заводы, тип одежды — коричневые сюртуки вместо расшитых камзолов, тип философии — просвещение, тип религии — протестантизм, жилища (посмотрите какие-нибудь флорентийские палаццо — это не дворцы, это совсем другое)… Буржуазия всё сделала и сконцентрировала, потому что феодализм вынужден был в силу исторического прогресса допускать всё это — ему нужно было развитие производительных сил для войны! Феодализм хотел побеждать! Нужно было собрать Генеральные штаты для того, чтобы дали деньги на войну. Потом Генеральные штаты, — клятва в зале мяча — отменили этот феодализм. Значит, могильщик отменяет всё! Классовый могильщик, который находится в ситуации прогресса. И так происходит до момента, пока не начинается регресс.

В регрессе нет классовой структуры общества. Классы существуют, борются и заменяются в пределах исторического прогресса. Если его нет, регресс — это совсем другое.

Так вот, Римскую империю поколебали не восстания рабов и колонов. Не низы восстали. Восстаёт могильщик — тот, кто держит высокопроизводительную часть. Он подключает низы! Он. Если его нет, революции нет. Есть бунт. Или, как говорят, зверь из бездны.

Что же спасло Римскую империю на какой-то период времени? Христианские катакомбы — контррегрессивные зоны, которые от всего римского регресса отказались. Когда стало ясно, что воруют и разлагаются так, что держава сейчас погибнет, Константин принял христианство, продлил жизнь Рима на пару столетий, чуть меньше, чуть больше, — не важно. Византии — на тысячу лет, а Москва эстафету переняла у Византии и началось все это дело тут.

Когда вы запускаете регресс, то не классы борются и не революции происходят. Возникает контррегрессивное оформление. Источником блага становится контррегрессивное оформление жизни. Люди хотят жить, разговаривать между собой, и они разговаривают [имеются в виду участники Конференции — прим. Ред.] — и из этих мелочей, из желания разговаривать, из того, что, прошу прощения, западло деградировать, возможно, родится контррегресс. Большинство захочет деградировать, а кто-то не захочет. Все, кто захотят, они и разложатся. Все, кто захотят слушать «Мурку» и глядеть порнографию, будут смотреть, и никакие законы этого не изменят. Хотят оскотиниваться — и будут, но этого не захотят все!

Те, кто не захочет, должны получить возможность культурного и другого бытия, которое не будет регрессивно. Тогда общество может выйти из регресса и даже двинуться к каким-то более высоким уровням существования.

Я после начала СВО снял все претензии к существующей системе, потому что просто стыдно все это слишком очевидное описывать, в том числе то, что творится там. А в этот момент мы все понимаем, что от простого русского парня, который бежит с автоматом и стреляет, зависит, будет здесь конференция или бандеровцы.

Но это же не означает, что фундаментальные характеристики ситуации переломлены. Они не могут быть переломлены, пока не будет сказана правда и не будет по-человечески признано, в чем мы живем.

Значит, вопрос заключается в том, что мы все живем, потому что вы есть. Потому что кто-то берет скальпель и проводит операцию. И жизнь существует. И эта жизнь героична. Она вдвойне героична, когда собираются люди и что-то обсуждают, и проговаривают что-то. Они хотят жить! Теперь это все происходит в пределах нашего общества.

А теперь давайте посмотрим, что происходит в мире. Просто очень коротко. Вы говорите «человеческое здоровье». Замечательно. Я спрашиваю только об одном — а человек? Он как бы оставлен. И мы можем говорить, что вот он есть, и все путем?! В XIX веке Блок говорил:

Но тот, кто двигал, управляя
Марионетками всех стран, —
Тот знал, что делал, насылая
Гуманистический туман…

А ниже: «А человек?  — XIX век! — Он жил безвольно…» — и так далее. Потом снова:

Что ж человек? — За ревом стали,
В огне, в пороховом дыму,
Какие огненные дали
Открылись взору твоему?
О чем — машин немолчный скрежет?
Зачем — пропеллер, воя, режет
Туман холодный — и пустой?

На человеке высшие элиты мира поставили крест.

Вы посмотрите на ООН, что они обсуждают, и что обсуждают в Казани. В ООН не нравится нам, и мы обсуждаем что-то в Казани. Мы обсуждаем криптовалюту, мы обсуждаем цифровую цивилизацию, но мы человека не обсуждаем вообще! Вам не кажется, что когда его так не обсуждают, на него забили болт?

Кто по существу руководит-то сейчас Западом? Ну вот в том виде, в каком он есть. Трамп, не Трамп, это отдельная история. Но мы же знаем, что одним из таких руководителей является Питер Тиль. Кстати, официально объявивший, что он гей. Он с юности «вел» вице-президента Вэнса, который — будущий президент. Так что обсуждает Тиль? Тиль обсуждает только Антихриста и Апокалипсис. Он ездит по университетам Америки, все время обсуждая это! Потому что говорится на самых высоких уровнях, что вид Homo sapiens заканчивается: «Это оказался короткоживущий вид». Я это слышу из уст людей уровнем выше Трампа.

Аргументируется примерно так. Дух должен где-то прорвать материю. На уровне антропоса не прорывает. Остановка. Нет великих открытий. Тупик вида заключается в том, что нет Эйнштейнов, нет великих открытий. Инноваций много, а творчество свернуто. И дух останавливается. «Значит, либо, если он здесь остановится, будет Антихрист, — говорит Тиль — глобальный Антихрист, либо дух где-то прорвется. Ну если он через человека не может прорваться, может, он прорвется через искусственный интеллект?»

Я вам твердо могу сказать, что никакого искусственного интеллекта пока нет. Его просто нет! Есть колоссальное быстродействие машин и невероятная емкость памяти. Это есть. На все на это натянуто что-нибудь типа формулы Байеса. Никаких по-настоящему больших прорывов с точки зрения того, что могло бы называться интеллектом, нет. Но он же будет!

Значит, уже говорится — а зачем нам человеческое здоровье? Зачем нам этот антропос? Не говоря о том, что в классовой структуре общества человек должен болеть. Почему он должен быть здоровым? Он прекращает потреблять лекарства? Он прекращает потреблять лекарства, и самая главная отрасль, как сказал господин Глазьев, начинает сворачиваться.

Значит, мы все живем, потому что вы есть. А интересы другие — какие?

Как из ничего вынырнули Хантингтон и Фукуяма?

Фукуяма сказал: «Конец истории», то есть прогресса нет. И Хантингтон сказал, что мы возвращаемся к конфликтам цивилизаций, то есть тоже — что прогресса нет.

Это же все не случайно! То есть когда правящий класс понял, что если история будет, ему хана, он сказал: «Я отменю историю». Когда было сказано, что развитие человека противоречит классовой структуре общества, было сказано: «Давайте перестанем развивать человека ради сохранения этой структуры!» И его перестали развивать! Его сознательно стали деградировать.

Это все то, на что, мне кажется, наряду с замечательными профессиональными проблемами, надо чуть-чуть посмотреть. Просто ради того, чтобы «внезапная гроза» все не смела — не только в твоей отчизне, но и в гораздо более широком мире.

Ситуация именно в том, что разворачивается медленная сладкая катастрофа, на которую люди, в силу ее медленности и сладкости, не могут отреагировать. Вопрос не в том, нужно ли беспокоиться, вопрос в том, что беспокоиться мало. А пока не начинают совсем беспокоиться, как я слышал у предыдущего докладчика, уважаемого руководителя данного конгресса, ситуацию изменить невозможно.

Благодарю за внимание.

(Аплодисменты.)

Ведущий: Спасибо, Сергей Ервандович. Прошу задавать вопросы.

Вопрос из зала: Сергей Ервандович, спасибо за блестящий анализ. У меня вопрос будет простой. Вот там написано: «От каждого из нас сейчас зависит то, что будет потом». На мой взгляд, к сожалению, ничего не зависит. Интеллектуальные, здоровые, патриотические силы, к сожалению, страдают объективно тем, что объединиться они не могут.

В нашей стране достаточно много таких сил. Чтобы беспокоить правящий класс, у которого, на мой взгляд, совесть никогда не проснется, потому что тому нет причин, нужно создавать инструментарий для того, чтобы его беспокоить, дергать и побеждать.

На мой взгляд, с точки зрения интеллектуального подхода, нам не хватает коммуникативных стратегий, которые могут побеждать всю ту ложь, фейки, которые сейчас существуют. То есть при существующих коммуникативных стратегиях говорить о чем-либо бесполезно, потому что не услышат.

Вопрос такой. На Ваш взгляд, нужно ли интеллектуальному здоровому сообществу создавать такие формы стратегии, которые не только бы заставили услышать, но беспокоили бы так, что не ответить было бы невозможно?

Сергей Кургинян: Спасибо большое. Я отвечу.

Моя мать была довольно крупным советским литературоведом, и она, когда прочитала в самиздате в какие-нибудь 1970-е годы Солженицына, сказала, что все это, может быть, и любопытно, но только если бы все было совсем так, как он говорит, то в булочной не было бы хлеба, а я его сегодня покупала.

И в этом смысле каждый из здесь сидящих бесконечно ценен, хотя бы потому, что он работает.

Он работает — лечит, на своем месте создает микроареал какого-то рабочего достоинства. Можно сказать, что он этим спасает правящий класс. Он жизнь спасает этим! Жизнь — буквально! Жизнь социальную и всяческую. Это первое.

Второе — правящий класс. Я говорил несколько раз, на вполне официальных уровнях, что весь конфликт находится в одной голове, и это конфликт между неврозом благополучия и инстинктом самосохранения.

Так вот, если инстинкт самосохранения (а не совесть!) удастся пробудить, в том числе и с помощью интеллектуального класса, то, может быть, какие-то изменения возникнут. Потому что сейчас имеет место, сколько вы ни смотрите телевидение — невроз благополучия. Вот просто так: «Не смейте нам говорить что-нибудь, что плохо!» — «Нет, нет, все замечательно!»

Главное «действующее лицо» в элите, которое мне снится иногда по ночам, — это «шоколад». Ты начинаешь беседу, тебе говорят: «Все в шоколаде!» В каком шоколаде?! В каком смысле?! А в том смысле, что если вы сейчас скажете, что все плохо, ваши слова истолкуют: «А! Затеваться не надо было? Нет, все хорошо! От победы к победе!»

Значит, задача-то только в одном — разрушить этот невротический барьер и сделать так, чтобы разрушение невротического барьера не побудило к нажатию известной кнопки, а каким-то способом собрало в кучку мозги и стало ясно, что нам нужно осуществлять фундаментальный разворот. Что невозможно, если фундаментальные вещи не проговорены так, что их слышат!

И, наконец, конечно, может возникнуть ситуация, когда не слышат. Но только до определенного предела. А потом, к сожалению, возникает ситуация, с одной стороны, хаоса, а с другой стороны, — непроартикулированности, недоартикулированности базовых оснований, которые хотя бы к этому моменту должны быть безусловными. Регресс — так регресс, классовое общество такое или не такое… Ну какая-то теоретическая, концептуальная вещь должна быть в распоряжении! Она самоценна! Просветите! Вначале разговоры! Есть непроартикулированность.

И, наконец, когда Вы говорите о недостатке коммуникативных вещей, то, во-первых, он не абсолютен, потому что мы же здесь сидим, а, во-вторых, он же тоже регрессивен. Люди начинают сужать все свои потребности. Типа, я работаю в больнице, у меня растут какие-нибудь показатели — и хватит. Как говорил король Лир:

Сведи к необходимому всю жизнь,
И человек сравняется с животным.

Вот этот переход к необходимости, необходимости, необходимости, который и есть регресс, его и надо переламывать.

Вот люди теряют суть высказывания… Ведь когда Маркс говорил, что идет отчуждение не прибавочной стоимости, это отчуждение — частная вещь, идет отчуждение родовой сущности, всей родовой сущности, то есть жизни. «В холодной воде эгоистического расчета утопили они…» — и дальше он перечисляет жизнь. Это он сказал о духовной смерти.

Значит, когда мы позволяем себе «не быть», — мы работаем на регресс. Когда не хватает энергии или опускаются руки, — это значит работать на регресс. Вот когда говорится «бессмысленно» — а вот не бессмысленно! А даже если бессмысленно — еще нужнее. Как говорил Фолкнер, «оставить хоть маленький шрам на лике великого Ничто».

Поэтому, мне кажется, что и с экзистенциальной точки зрения, и с политической, и с интеллектуальной довольно ясно, что делать. Просто надо, чтобы хватило жизненных сил.

Ведущий: И последний вопрос. Пожалуйста.

Вопрос из зала: Сергей Ервандович, наш юбилейный конгресс в 20-й раз проводится под девизом обеспечения суверенитета России. Что Вы понимаете под суверенитетом? Существует ли в настоящее время государственный суверенитет, состоящий из дипломатического, экономического, социального, информационного, военного суверенитета? И что для этого нужно сделать?

Сергей Кургинян: Суверенитет сейчас есть у Китайской Народной Республики. Проблема суверенитета малых стран для меня вообще глубоко спекулятивна. Армяне могли выбирать только одно — кто именно их будет резать: персы, турки. Или они идут под русскую руку. Когда они орут, что у них будет суверенитет, ну хорошо…

У меня есть очень близкий мой друг, его отец получил один из первых орденов Ленина за авиацию, потом он был посажен, потом еще раз… Мать сына растила на гроши, а когда он говорил: «Мама, я хочу велосипед», отвечала: «Хоти».

Значит, так и здесь. «Мы хотим суверенитет». — «Хоти».

Прибалтика хочет суверенитета? Ну что же, прибалтийские народы будут абсолютно суверенны под эгидой Тевтонского ордена, который им объяснит, как они будут суверенны. И он уже объясняет.

Суверенитет — это государственная мощь, которая способна себя защитить и которая хочет этой защиты.

В этом смысле СВО, конечно, это то, что русские дернулись в сторону суверенитета, поняв, что их уничтожают до конца. И я скажу, как это и когда произошло. Это произошло в 2007 году, когда к нашей элите приехали люди и сказали: «Входите в Запад, но по частям». Ответом на это была Мюнхенская речь Путина. Потому что возьмите целиком — и мы войдем, и будем прямо счастливы, только возьмите. А вот по частям — нет. Это и некоторые экзистенциальные свойства главы государства, и какое-то понимание элиты, что сначала скажут по частям, потом всех вырежут. В общем, это не проходит. Когда речь пошла о том, что нужно входить во что-то по частям, на это не согласились.

Но у меня-то все же возникает вопрос. Если речь шла о вхождении в НАТО, Евросоюз, то о каком суверенитете шла речь? Ведь как только ты входишь в макрообщность, ты делишься суверенитетом. Так можешь ли ты в этом виде существовать и быть суверенным? Говорят, ядерное оружие, ядерное оружие — не в нем же дело. И не в автаркии, которая нужна. Дело в том, что будущее за полюсами, в которых должны жить минимум 300 миллионов населения! Ну есть тенденция в будущем вот этого укрупнения, когда все остальные пусть забудут слово «суверенитет»! Его не будет. Нужно быть очень большим. Суверенитет — удел немногих, и это дорогое удовольствие.

Россия — неудобная страна. Просто мы ее любим, мы хотим в ней жить. Но она раскинулась на слишком много поясов временных, здесь малая плотность населения. Поэтому в этом смысле суверенитет — это мечта.

И в нем есть еще одна очень важная вещь. Мы вписываемся в макротренд или заявляем свой?

Ведь мы же все время хотим вписаться в существующую макротенденцию! Ну какой суверенитет?! От русских, если чего-то ждут в мире, то это нового слова! Я знаю Индию, Китай, которые до сих пор ждут, что будет сказано что-то принципиально новое — и возникнет такой альтернативный мегатренд, который возникал при коммунизме. Лучше был коммунизм или хуже, но он говорил: «Мы другие. Они идут туда, а мы сюда». Вот когда возникает другой мегатренд, возникает полнота суверенитета. Суверенитет национального государства — в прошлом, как и оно само. В будущем суверенитет сверхдержав. Суверенитет становится принадлежностью сверхдержавы. Хотите суверенитета? Становитесь сверхдержавой. Неудобно, дорого, но зато суверенитет.

С русскими хуже всего то, что ни в какую общность, которая их оставит в нормальном состоянии, войти невозможно. Просто невозможно! Куда? Младший брат Китая — это ничуть не лучшая роль на историческую перспективу. Сейчас все хорошо, слава богу, но на историческую перспективу, чем это лучше, чем младший брат Соединенных Штатов? Нам придется отстаивать вместе суверенитет и сверхдержавность, которые исторически в ближайшие 20–30 лет станут синонимами, как мне представляется.

(Аплодисменты.)

Ведущий: Спасибо большое.