В метель (рассказ)

1

Одно время мне нередко приходилось ездить из родного Волгограда в небольшой областной городок Котово. Путь лежал на север вдоль Волги, до Камышина, а затем трасса поворачивала на запад. Всего на дорогу уходило часа четыре. Я выезжал обычно вечером, в пять. К девяти приезжал на место, а утром принимался за дела. Так всё было бы и в этот раз. Если бы не одно происшествие.

Стояла ранняя пасмурная весна. Хоть март и не радовал нас солнцем, но было уже довольно тепло, и укутавший город снег таял на глазах. Изредка зима еще напоминала о себе буйной, но скоротечной пургой да колючими ночными морозами. Но это случалось нечасто.

Согласно привычному уже порядку я приехал на автовокзал к четырем часам дня. Зал ожидания полнился людьми — впереди были выходные, студенты и рабочие из области стремились попасть домой. Автобус уходил только через час, и я спокойно встал в очередь за билетом. От нечего делать глазел по сторонам, рассматривал людей. Народ в область ехал по преимуществу небогатый, все в простых куртках и ботинках, за спинами объемные спортивные сумки и рюкзаки. Мое внимание привлекла одна женщина лет сорока, стоявшая в соседней очереди. На ней была строгая опрятная дубленка, блестящие, словно только что начищенные, зимние сапоги. Женщина была красива, но выглядела суровой, очень уж деловой. Я такими всегда представлял себе школьных директрис в жизни. Женщина сильно нервничала. Она переминалась с ноги на ногу, с тревогой посматривала на окошко кассы, и, поджав губы, следила за табло отправлений. Женщина была налегке, с одной только черной сумочкой, которую она то и дело нервно перекладывала из одной руки в другую. Периодически она все порывалась сказать что-то впереди стоящему угрюмому мужчине, но, видно, не решалась, будто побаивалась его. Наконец, отважилась:

— Простите, пожалуйста… Скажите, а сколько мест в уходящем автобусе? Не написано просто, сколько еще свободных в продаже и…

— Все влезем, — не повернувшись, буркнул в густые усы мужик.

— Ясно, спасибо, — видно было, что ответ не принес ей особого облегчения, и она продолжила нетерпеливо переминаться на ногах.

Мест действительно хватило всем. В рейс выходил старенький уже, здоровенный «Икарус». Где-то в полпятого он подкатил на площадку перед вокзалом. Купив билет, я подкрепился каким-то дешевым пирожком с сомнительным содержимым и направился к автобусу. Водитель потягивал зажатую в зубах сигарету, хмурился и проверял у входящих билеты. Он периодически посматривал на небо, затянутое серой пеленой облаков, и явно был чем-то недоволен.

— Прогноз плохой. Метель обещают, — сказал он как бы и никому, просто в воздух.

Будто в подтверждение его слов с неба сорвались несколько снежинок и закружились перед нами.

— Ладно… все зашли? Кто еще? Отправляемся! — водитель бросил в урну окурок, сплюнул и уселся за баранку. Все курильщики быстро забежали в теплый салон. Приятно заурчал мотор, и машина слегка задрожала. Двери закрылись, и мы поехали.

2

Город с его серыми громадинами остался позади. В окне замелькали небольшие пригородные домишки, а скоро пропали и они. До самого горизонта развернулась безграничная плоская степь. Снег, поначалу срывавшийся невесомыми редкими хлопьями, теперь летел наискось, гонимый гуляющим по степи ветром. Снега было больше.

Однообразный пейзаж за окном нагонял сон. Прислонившись головой к прохладному стеклу, я задремал. Не помню, что снилось, какая-то мутная ерунда, которую и не вспомнишь при пробуждении. Периодически я просыпался, глядел в окно — снег за ним шел всё сильнее. Когда на равнину начали опускаться угрюмые сумерки, снег валил уже сплошной стеной. Я спал.

Проснулся я от громкого разговора рядом со мной. Автобус стоял, свет в салоне был потушен, горела лишь одна лампочка перед водителем. В темном проходе мелькали чьи-то фигуры, светили экраны мобильников. Я не сразу вынырнул из забытья, с минуту тупо наблюдал и слушал, ничего не понимая. Разбудивший меня разговор загорелся с новой силой.

— Вы набирали МЧС? И что? Что говорят?

— Сказали, что все в курсе, мол, работаем, ждите. Так, отбрехались… А, вообще, говорят, Антиповка в Камышинском районе, звоните дальше туда.

— А Вы звонили?

— А как же. Говорят, Антиповка в Дубовском районе, звоните туда… А дальше, ну в общем то же самое.

— Вот уроды! Ну, хоть сказали, когда, когда приедут?

— Да нет, говорят, все в курсе, вся трасса встала. Ждите, расчистят, поедете.

— Да сколько ж ждать!

— Да хрен его знает…

Наконец до меня дошло. Разыгралась метель, дорогу замело и движение встало. Я слыхал о таком, хоть сам ни разу не попадал в подобный переплет. Посмотрел на часы — восемь часов, уже должны быть в Камышине…

— Долго мы уже стоим? — спросил я у говорунов позади меня.

— Да час уже точно.

— Понял.

Дело было глухо. В надежде узнать ситуацию получше я пошел по темному проходу к водителю.

— Здрасьте, а долго будем стоять, не знаете?

— О, еще один. Да я-то откуда знаю?! Пока не расчистят, не поедем, — водитель был явно на взводе.

— Ясно. Да я не паникую, не спешу особо. А что, затюкали что ли вас?

— Да вон, дамочка только отцепилась. «Что» да «когда», «принять меры», «к кому обратиться». Я тебе что, Шойгу? Бери телефон да звони! Сижу тут такой же, как вы, — бурчал шофер. Я почему-то сразу понял, что он говорит о той самой нервной женщине, что я видел на вокзале.

— Ну, а так, по прошлому опыту, попадали уже в метель, наверное?

— Не знаю, может, скоро тронемся, а может, полночи прокукуем. Всякое бывает. Один раз я до утра стоял. Вон, свет уже выключил, обогрев потише сделал, соляру буду экономить.

Делать нечего, я направился обратно к своему месту. Глазами наткнулся на освещенное экраном мобильника уже знакомое взволнованное лицо. Женщина звонила куда-то, чего-то допытывалась. Из трубки доносился возмущенный голос диспетчера: «Женщина, я вам в сотый раз говорю, техника выехала, она будет чистить всю трассу, вы что, думаете, вы одна там сидите! Потерпите!»

Началось томительное ожидание. Проходили минуты, часы, но всё было без изменений, только периодически вспыхивали пространные разговоры, всё более сдобренные паникой. За окном почти ничего не было видно, лишь мешалась какая-то темная серая каша — стремительно несущийся по степи снег. Слышно было, как воет за окном ветер.

Небольшая группка пассажиров, человек пять, столпилась у выхода. Собирались выйти покурить. Я накинул куртку и рюкзак, присоединился к ним.

На улице бушевала метель. Ноги тут же провалились в глубокий свежий снег, ветер засвистел в ушах, ударил в лицо, бросил за шиворот пригоршню ледяной крупы. Оказалось, что наш автобус был зажат в длинной колонне, скопившейся на трассе. Голова и хвост ее терялись где-то в снежном мареве.

Мы быстро оббежали автобус, встали с подветренной стороны. Тут было тише. Подкурили, молча пыхтели табаком. Я заметил среди куривших и нервную женщину. Она стояла чуть поодаль и размышляла о чем-то, нахмурившись и глядя в снег. Наконец она будто приняла какое-то решение. Женщина подошла к нам, верно, чтобы что-то сказать. Но вдруг растерялась. Видно, не знала, как обратиться, то ли «друзья», то ли «мужики». Я догадался, что она не привыкла разговаривать так вот, по-простому, с незнакомыми людьми. «Точно, какая-нибудь начальница», — подумал я. Наконец она решилась.

— Слушайте, давайте сходим к голове колонны, может там что-то знают.

— А что там могут знать? — недоверчиво спросил один мужик.

— Ничего там не скажут, — протянул другой и добавил: — Только в ботинки снега наберем. Да автобус свой потом найди, все фары повырубали.

— Ну, можно хотя бы попробовать. Всё же лучше, чем сидеть тут… — женщина взволнованно смотрела на нас в надежде на поддержку, но курильщики отнекивались, отмалчивались.

Она постояла немного в неловком ожидании, затем словно обиженно промолвила:

— Ладно… я тогда сама… я пойду, — и, повернувшись, действительно побрела в глубоком снегу в ту сторону, где терялась в темноте голова колонны. Мне стало обидно за нее. И правда ведь, это лучше, чем бесплодно ждать. Впереди могут знать больше. Да и равнодушие мужиков разозлило. Я нагнал ее:

— Давайте я с Вами.

Она удивленно повернулась ко мне, в тревожных глазах засветилась благодарность:

— Спасибо…

Мы брели в снегу, близко прижавшись к машинам с подветренной стороны. Где кончалась дорога и начиналась степь, в которой снегу было, наверное, уже по пояс — было непонятно. Сильный ледяной ветер дул сбоку, с востока. Он нес с собой горсти белых хлопьев, бил ими в борта и стекла машин, сеял их в степи.

Пройдя, наверное, метров сто, мы увидели истинную причину такого большого затора. Здоровенный длинный автобус развернуло на трассе, и он съехал носом в кювет. Бампер и передние колеса полностью погрузились в глубокий снег, середина и задняя часть машины перегородили трассу. С наветренной стороны у автобуса скопился уже немалый сугроб, доходивший чуть не до окон. Свет в автобусе не горел, но мы догадались, что причина не в отсутствии пассажиров. Просто экономят аккумулятор.

Это сильно усложняло дело. Расчистить дорогу — это одно. А вытащить такую махину из кювета — совсем другое. Я обернулся, хотел спросить, что будем делать дальше. Но промолчал — взгляд уткнулся в искаженное отчаянием лицо женщины. Увидев, что я смотрю на нее, она тут же попыталась принять привычный деловой вид, но получилось это неважно. Я в первый раз только подумал, что у нее, верно, стряслось что-то серьезное.

— Давайте всё же спросим кого-нибудь, — сказала она, и я еле услышал ее сквозь вой ветра. Мы подошли к первой после развернутого автобуса машине. Это была новенькая маршрутка, мест на двадцать пять. В ней было так же темно, будто она стояла пустая. Женщина постучала в окно со стороны водителя. Никто не открыл. Она забарабанила сильнее. Наконец, дверь отворилась, и оттуда высунулся мужик с помятым лицом. Видно, спал.

— Что? — он хмурился, морщил лицо от холодного ветра и залетавшего в салон снега.

— Слушайте, вы не в курсе, когда восстановится движение… — неуверенно начала женщина.

— Чего? Вы что, ослепли? Какое движение! Да тут трактор нужен. Ложитесь спать! — мужик был явно недоволен, что его разбудили и заставляют отвечать на глупые, по его мнению, вопросы.

— Ну, а трактор, его вызвали? В смысле, службы же уже едут, или нужно самой позвонить, или…

— Женщина, вы что, не понимаете? Какие службы? Вы что тут, начальник автоколонны? — мужик явно перебарщивал с норовом. Я хотел уже вмешаться, но она сама оборвала разговор.

— Ясно! — надрывно почти крикнула она ему в лицо и захлопнула дверь. За секунду я вновь увидел резкую смену чувств на ее лице. Поджатые губы, раздутые ноздри, затем лицо исказилось отчаянием, потом снова поджатые, почти белые губы.

— Пойдемте, бесполезно, — бросила она обреченно и, не дожидаясь ответа, побрела обратно. Я поплелся за ней.

Меня заразило ее гнетущее состояние. Я всё порывался спросить ее, что у нее за дело, что случилось, но почему-то не спрашивал. Не без труда мы отыскали свой автобус. Она предложила покурить, и мы зашли с той же стороны, что и прежде. Прикурили. Молча тянули дым. Мне было неловко, а она глубоко задумалась о чем-то. Было всё так же не темно, а как-то серо, ветер так же выл и гнал по степи снег.

— Ну… пойдемте в салон? — предложил я, бросив окурок в сугроб. Я уже порядком озяб.

— Да… сейчас, — она ответила, не выныривая из своих дум. Брови нахмурены, лицо строго. Капюшон дубленки весь густо усыпан белыми хлопьями.

Я постучал в дверь. Сначала тишина. Видно, водитель тоже уснул. Постучал еще. Дверь отворилась, я оглянулся на женщину, но она стояла на том же месте, словно и не собиралась заходить.

— Ну, Вы идете?

— Да, да, Вы заходите, я сейчас. Вы идите.

Я зашел в салон. Было уже не так тепло, как прежде, водитель почти выключил отопление. Пассажиры сидели в куртках, почти все дремали.

Я прошел до середины прохода, оглянулся, но женщины всё не было. «Куда она пропала?» — подумал я. Мне стало тревожно за нее. Что она еще придумает… Я почти бегом вернулся к голове салона, снова толкнул водителя:

— Слушай, открой.

— Да вы достали! Что не сидится, только тепло выпускаете…

— Там женщина, надо вернуть ее.

Он нажал кнопку, дверь отворилась. Бросил мне в спину:

— Потом по степи вас искать не будем!

Я снова оказался на холоде. Никого не было. У меня возникла догадка, я поглядел вперед, и она подтвердилась. Знакомая дубленка мелькала впереди, женщина снова шла к голове колонны, ступала по уже почти заметенным следам.

«Опять пошла разбираться. Точно драку устроит», — подумал я и стал догонять.

К тому месту, где стояла маршрутка с грубым водилой, я почти нагнал ее. Но, на удивление, она прошла мимо. Я закричал ей, но ветер унес слова в степь, она и не слышала их. Побежал снова догонять, ступал след в след.

Женщина брела уже в целинном снегу, ссутулившись под жестоким холодным ветром. Она обогнула развернутый на трассе автобус и пошла дальше. Я никак не мог понять, что она удумала? Идти навстречу МЧС?

Наконец я догнал ее, метрах в двадцати впереди злополучного автобуса. Запыхавшийся, схватил сзади за плечо:

— Вы куда?

Видно было, что ей было нелегко идти, но она посмотрела на меня, как ни странно, уверено. Тяжело дыша, молчала.

— Ну? — допытывался я.

— Я пойду пешком, — коротко сказала она и снова побрела вперед.

Я оторопел. Поплелся сзади.

— Как пешком, куда пешком? Вы с ума сошли?

— Всё в порядке. Мне идти не больше семи километров. За три часа дойду. Спасибо, возвращайтесь. Обо мне не волнуйтесь.

— Да откуда Вы знаете? Мы же в степи, вы замерзнете!

— Перед тем как встать, мы проехали поворот на Антиповку. От нее километрах в десяти два поселка, Белогорки и Вихлянцево, рядом. Мне как раз во второй и надо. Ничего, я дойду.

Я смотрел на ее уверенное лицо и никак не мог поверить, что она говорит всерьез. Да как она дойдет, одна, в такую метель, по глубокому снегу…

— Да Вы с ума сошли, по пояс скоро заметет! Давайте обратно к автобусу, давайте, давайте, — я взял ее под руку, немного повлек за собой. Она вырвала руку, сказала уже грубее:

— Молодой человек, оставьте меня в покое. Вы прекрасно знаете, что скоро это не рассосется. Может, и сутки простоим. Я всё прекрасно понимаю, что опасно. Я тут выросла, в этих местах. Дойду, ждать мне нельзя, время! Идите! — и снова побрела в снегу.

Ситуация распалила меня.

— Да что Вы за… Что у Вас там, помирает что ли кто-то?

Она вдруг резко остановилась. Обернулась, в глазах блестели слезы и гнев.

— Да! Мать умирает, ясно! — некоторое время она смотрела на меня, а потом снова пошла.

Я не ожидал такого ответа, остолбенел. Вот как, оказывается. Да, это причина… Я стал вдруг дико злой на всю эту ситуацию, на метель, на снег, и на проклятую степь.

— Да что б это всё! — я выругался и сплюнул. Что делать… Побрел по следам назад, возвращаться. Периодически поворачивался, смотрел, как она брела в снегу, удаляясь всё сильнее. Сердце было не на месте.

В очередной раз я приостановился и посмотрел ей вслед. Ее фигура уже почти терялась в сером мареве ночной метели. Вдруг она пропала из виду, будто провалилась сквозь землю. Сердце у меня ушло в пятки. «Упала!» — подумал я, и эта мысль больно хлестнула меня изнутри. Несколько мгновений я стоял, мучительно вглядываясь в трепещущую серость впереди. Наконец она поднялась, видно, просто ноги запутались в глубоком снегу. Внутри меня все отлегло. Но это падение стало последней каплей. С трудом вытягивая ботинки из глубокого снега, я побежал за ней следом. На душе стало как-то сразу спокойно, оттого что решение было наконец принято.

Через пять минут я нагнал ее и подошел сбоку. Она шла с трудом, но упорно. Снег не давал ступать широко, его было уже по середину голени. Руки держала в карманах дубленки, капюшон натянут на голову, лицо нахмурено, сосредоточено. Она тяжело дышала от такой непростой ходьбы. Не сразу увидела меня.

— Опять Вы! Слушайте, я Вам уже всё сказала, и даже больше! Я иду пешком и в этом нет ничего ужасного!

— Отлично, а я просто иду вместе с Вами! — задорно ответил я, и на душе у меня и правда было очень легко.

Она сперва будто не поняла того, что я сказал, собралась опять что-то яростно доказывать, может, даже грубить. Но потом до нее дошло:

— Вы… что?

— Иду с Вами. Вместе веселее будет. Вы же говорите, что ничего нет опасного, что тут часок только прогуляться. Как раз меня чаем напоите, спать уложите, а утром я и пойду на автостанцию. У меня дело не такое уж срочное.

Женщина всё изумленно смотрела на меня. Никак не могла взять в толк, что говорю всерьез. Наконец, кажется, поверила.

— Ну… ну ладно, пойдемте, — потом добавила: — Спасибо.

— Отлично. Давайте я первый пойду, буду дорогу прокладывать, как ледокол, — я слегка обогнал ее, пошел впереди. Услышал сзади снова какие-то слова, но толком даже не разобрал.

— Что говорите?

— Вас как зовут?

— Саша… То есть Александр.

— А меня Елена. Кстати, Александровна…

Ну вот, наконец-то и познакомились.

Так мы и шли, всё дальше удаляясь от занесенной снегом автоколонны. Скоро автобусы совсем пропали из виду. Вокруг были только белая степь и серое небо, мешавшиеся друг с другом в каком-то смутном, неясном мареве метели. Воющий ледяной ветер, ставший уже как будто привычным, упругие снопы снежных хлопьев и больше ничего…

3

Идти было тяжело. Ноги вязли в глубоком снегу, ледяной холод набивался в ботинки, сводил ступни. Ветер хлестал порывами справа, бросал в лицо хлопья. Но, как ни странно, в целом не было холодно. Движения давались непросто, приходилось делать усилия, и от этой работы тело согревалось. Я даже немного вспотел. Только лицо немело от ветра, да ноги щекотал проникающий в обувь снег. Идти было тяжело… Но ходьба уже стала какой-то автоматической, шаг, еще шаг, снова шаг…

Мы брели уже долго, часа два. Размеренно шли, смотря под ноги. Впереди пустота — только колеблющаяся снежная серость, скрывавшая в себе даже горизонт. Смутно угадывалось направление дороги — по небольшому возвышению, да по тому еще, что я два раза провалился по пояс в снег, выйдя с трассы. Ветер свистел так, что речи было почти не слышно, и потому мы молчали. Я просто периодически оглядывался на свою спутницу, смотрел на ее опущенную голову. Но мог бы и не поворачиваться — я будто спиной чувствовал, что она по-прежнему там. Было заметно, что идти ей очень тяжело. Иногда, когда силы у нее кончались, она немного отставала. Пару раз даже приседала в снег. Я ждал, пока она отдохнет, помогал подняться, и мы продолжали путь.

Шли. На ветер уже и не обращали внимание, как и на снег в ботинках и сапогах. Я погрузился в мысли. То, что я не попал в срок в Котово, — не волновало. «Подумаешь, отложу на день, — думал я, — а вот у нее… Жива ли мать? И кто сама эта женщина? По виду — какой-то мелкий начальник. Была бы крупной шишкой, ехала бы на такси, а не на автобусе. Но среда для нее непривычная. Сторонится людей, побаивается, робеет. А мать в деревне… Как так? Сказала — провела тут детство… Неужели и вправду? Потом, наверное, учеба, работа… Так! Что там у нас впереди? Ничего. Степь, муть и снег, один снег… Опа! Что это там такое?» — вдали, чуть в стороне от дороги, действительно мелькнули едва видные, мерцавшие из-за валившего снега желтые огоньки. «Может, это машина, а может… деревня, тот поселок, как его… Белогорки?.. Стоп. Что-то не так».

Я вдруг почувствовал, что за мной никого нет. Обернулся — и точно. Женщина сидела в снегу черным пятном, метрах в двадцати сзади.

— Вы чего там? — крикнул я. Молчание в ответ. Я пошел к ней.

— Устали?

Женщина подняла на меня лицо и посмотрела из темноты надвинутого капюшона. Мне стало страшно — отчаяние кричало в ее глазах.

— Она умерла, — еле расслышал я в вое ветра ее слова. Голова загудела, будто по ней ударили. Я не знал, что сказать.

— Она умерла, — громче произнесла женщина, — я чувствую. Оборвалось что-то внутри. Как струна, — она уже не смотрела на меня, а просто уставила глаза перед собой. Из них по щекам текли горячие слезы.

— Да бросьте, откуда Вы знаете! Вы просто устали. Сейчас отдохнем и пойдем опять, там, по-моему, уже деревня рядом… — пытался приободрить ее я, но получалось плохо.

— Я не могу больше идти, — обреченно сказала она, — сил нет. Да и зачем. Я чувствую, что всё, что конец, — она сжала покрасневшей на морозе рукой дубленку на груди, — сердце… Сводит.

Я понял, что дело плохо. Она бледнела на глазах. Еще несколько секунд — и упадет в обморок. Я присел перед ней на корточки, принялся тормошить за плечи.

— Хватит, я Вам говорю! Нам идти осталось — фигня! Сейчас кого-нибудь найдем, отогреемся, и дальше — к маме Вашей. Я уверен, она жива. Хватит ее хоронить!

— Я так устала. Не могу больше, — тяжело дыша, Елена смотрела на меня, но как будто и сквозь меня. Лицо было белым, на нем застыла маска отчаяния. — Мама, мамочка… — сказала она вдруг дрожащим голосом, и слезы новым потоком потекли из глаз. Он закрыла лицо руками.

Я сел перед ней. Надо было что-то делать. Но не сейчас. Пусть поплачет немного. Когда она отняла руки от лица, я поднялся, подошел сзади.

— Так, мы с Вами тут сидеть всю ночь не будем. Снегом заметет, — я взял ее под плечи, приподнял. Сначала она просто повисла на мне, будто была совсем без чувств, но затем более-менее встала на ноги. Но сопротивлялась:

— Александр, Саша, оставьте меня, хватит.

— Нет уж, решили идти, надо идти. Что Вы раскисли? Решили, что все? С чего вдруг?

— Чувствую.

— Я тоже много чего чувствую. Например, что поселок близко.

— Какой поселок… — обреченно бросила она.

— Как какой? Ваш, точнее, который первый, перед Вашим. Как его?

— Белогорки…

— Вот. Смотрите. Да посмотрите же! — я начинал уже злиться, — вон там, впереди огни, видите? Это он! Почти пришли!

Она наконец посмотрела вперед, куда я указывал. Впервые за эти несколько мучительных минут лицо ее немного прояснилось.

— Хорошо. Не надо, я теперь сама, — она отняла мою руку. Пошла, как и прежде, сзади.

«Слава Богу!» — подумал я. Слышал позади ее тяжелое дыхание, изредка всхлипы, но в целом был спокоен. Главное нам до тепла добраться, а то так можно и замерзнуть в степи. Я решил, что мы должны попытать счастья в поселке. Без отдыха точно не дойдем.

Вскоре мы добрались до поселка. С края стояло несколько стареньких хат, заметенных снегом. В двух мутные окна горели желтым светом. Я позаглядывал в один дом, ничего не смог разобрать, постучал в окошки, но никто не открыл.

Со вторым повезло больше. После первых же стуков за стеклом показалось маленькое сморщенное лицо старушки. Она несколько секунд всматривалась, кто это там стучит. Потом скрылась в глубине дома. Через мгновенье дверь дернулась и попыталась открыться, но тому помешал солидный слой снега. Я отгреб его ногами, руками, и бабушка смогла наконец приоткрыть дверь.

— Ой, да как же вы тут! Неужто в метель попали? Что, машину небось занесло или в кювет слетели? Заходите, заходите, да быстрее, не напустите снегу, — затараторила хозяйка.

Мы не успели опомниться, как оказались в маленькой полутемной прихожей. В руки нам был вручен веник.

— Снег весь чтоб оббили, мне в доме лужи не нужны! Жену свою тоже оббей, да не жалей, что ты ее гладишь! — бабушка приняла нас, верно, за супружескую пару.

— Спасибо, — я протянул веник обратно. Теперь на полу вокруг нас разбросан был тающий снег, — мы не на машине, на автобусе ехали, и дорога встала вся. А женщине, — я показал на молчавшую Елену, — быстро надо в соседний поселок.

— В Вихлянцево?

— Да, туда.

— Как же вы, прямо по снегу так и шли? Ой, у вас ноги небось все в снегу. А ну сымайте разом ботинки, да тоже отряхивайте, да ботинки оббейте, и вот на трубу, сюда, чтоб посушить хоть чуть. Так, кладите, я вам сейчас чаю наварю, — бабушка скрылась за боковой дверкой.

Я снял ботинки, а Елена сапоги. Сделали всё, как велела старушка. Как-то сразу хотелось ей беспрекословно подчиняться. Босиком и без верхней одежды мы прошли в небольшой зал, из которого и выглядывала в первый раз бабушка. Она сейчас суетилась с чем-то на кухне. Зашумел чайник на плите, загремели керамические кружки. Нам готовилось чаепитие.

Елена молчала. Она странно изменилась. Отчаяние будто сменилось какой-то обреченностью. Она выглядела очень уставшей, потрепанной. Мокрые от пота и растаявшего снега волосы смешались на голове, падали в беспорядке на лоб. Мне было жалко ее. Но я не знал толком, что сказать, я не умел утешать людей. Схватить в снегу и потащить — это можно. А что сказать ей теперь… Не знал.

В зале работала одна только тусклая лампочка, свисавшая на проводе с потолка, без плафона. Елена присела на кушетку под этой лампой и тени легли на ее лицо. Оно стало красивым и загадочным. Странно, но мороз и горе будто омолодили ее. Я не знал даже, сколько дал бы сейчас ей лет, двадцать, тридцать, сорок… Тягостное молчание между нами продолжалось. Она, видно, чувствовала свою вину передо мной. А я просто не знал, что надо в таких ситуациях говорить.

— Слушайте, Александр, я там совсем… расклеилась. Простите, — наконец сказала она. Я заметил, что со мной говорила уже совсем новая Елена. Это была не та зажатая, собранная в тугой пучок деловая дама с автовокзала, но и не та сломанная женщина, что я видел всего полчаса назад.

— Да ничего. Всё нормально, — искренне ответил я. Сразу стало как-то легче.

Тут вошла в зал хозяйка. В руках у нее была заменявшая поднос доска, на которой стояли две дымящиеся кружки чая.

— Так, ничего еще не сперли? — бабушка увидела наши вытянувшиеся лица, — шучу! Пейте давайте. Я вам с шиповником заварила. Сил должен прибавить.

Я с удовольствием припал к горячему напитку. Просто сидели и пили чай. Как же было хорошо… За окном подвывал ветер, но я отметил про себя, что он стал тише.

— Ишь, как глотают. И чего вас занесло в такую погоду к нам? Сколько ж прошли? Переждали бы в машинах, а там, глядишь, вас бы утром выковыряли.

— Да срочное дело, тут у Елены мать, — произнес я и осекся, наткнувшись на ее вопросительный взгляд, — да, впрочем, наверное, она сама, — я заметил вдруг, как странно смотрит на забавную старушку Елена. Будто знает ее…

— Моя мама. Она в Вихлянцево живет. Я сама оттуда, там выросла… — промолвила тихо женщина.

— А как звать? Маму твою?

— Ирина Федоровна…

— Нет, не знаю что-то…

— Сегодня… Или, наверное, уже вчера, позвонила соседка. Приезжай, говорит, Лена, как можно скорей, мама твоя умирает, — подбородок Елены задрожал. Женщина вздохнула, с трудом продолжила:

— Она давно болеет, но я не думала, что уже… Я… — Елена упала лицом на руки, глухо заплакала, спина ее дрожала.

Бабушка не бросилась сразу утешать. Смотрела даже с небольшой укоризной на Елену. Потом сказала.

— Ну тише ты, тише. Что ты сразу ее хоронишь? Я вот знаешь, сколько раз так помирала, родных уже и не пугаю. Полежу немного, да и отойду, как кошка. Ты это брось. Ты так ей помогаешь? Знаешь, дочка, слово оно тоже не пустое. Возьмешь, да и угробишь мать? Ты зачем так, а?

Я молчал и удивленно наблюдал эту сцену. Женщины будто и забыли о моем присутствии.

— Я понимаю, знаю… Но что я могу с собой… Я чувствую. Как позвонили, так тут всё натянулось, — она снова, как тогда на дороге, прижала руку к груди, — а теперь словно оборвалось. Сердце упало… Я ничего не могу с собой… — она снова зарыдала.

Бабушка всё также немного сурово смотрела на женщину. Потом поднялась, шаркающей походкой подошла к ней и вдруг прижалась губами к ее поникшей голове, поцеловала. Потом отняла губы. Елена подняла удивленно голову.

— Она жива, дочка. Теперь я тебе скажу, что чувствую. Жива она, а ты нужна ей очень. И лучше ей своими рыданиями не сделаешь. Ты бы лучше к ней поторопилась. Тяжело ей одной.

Елена изумленно смотрела на бабушку.

— Откуда Вы…?

— Знаю, дочка, я знаю. Просто поверь. Она тебя очень ждет.

Елена молчала. Она вдруг изменилась в лице. Успокоилась, вытерла слезы.

— Да, Вы правы. Нужно идти, — она посмотрела на меня, — пойдемте?

— Конечно, — отозвался я, — тем более, по-моему, метель стихла.

Бабушка проводила нас. Мы одели всё еще сырую обувь, верхнюю одежду, шапки. Я взял рюкзак, подал Елене ее сумочку.

— Ну, давайте, поспешите, с богом. Куда идти, наверное, знаете. Так же по дороге еще всего километров пять, а потом направо. За пару часов дойдете. Так, ничего не забыли? Точно? Посмотрите хорошенько! Ну ладно, с Богом, пора.

Собрались уже уходить. Извинялись за беспокойство, бабушка всё что-то суетилась с новыми вопросами.

— Спасибо Вам огромное, — сказала Елена. Хозяйка уже без недавней строгости, тепло посмотрела на нее, подошла. Та, будто зная, что нужно делать, наклонилась, и бабушка снова поцеловала ее в лоб, перекрестила.

— Всё хорошо будет, дочка. Ты верь.

— Верю.

Мы вышли на улицу. Ветер совсем стих. Снег срывался еще немного с неба, но кружился теперь спокойно, без прежней безумной гонки. Вокруг стояла поразительная тишина, непривычная до одури. Я глянул вверх и изумился. Сквозь темно-серую пелену проглядывало черное звездное небо.

Мы пошли к дороге, всё так же — я впереди, Елена сзади. Наши прежние следы уже замело, и пришлось прокладывать путь снова. Снег не скрипел, слишком он был глубокий и рыхлый.

4

Поселок остался позади. Мы оба смотрели на приютивший нас полускрытый снегом домик. Окна были мутные, и непонятно было, действительно ли бабушка стоит у окна, провожая нас взглядом, или нам это только кажется. Да и весь этот визит теперь казался каким-то сном, просто нереальным видением, которое принесли с собой метель и вой ветра…

Некоторое время мы шли молча. Хорошо было вокруг. Идти без ветра было гораздо легче. Грудь радовал чистый спокойный воздух, а глаза — снежный простор и мелькавшие в небесных прогалинах звезды. Елена заговорила сама:

— Она очень похожа на мою маму. Я как увидела, так и обомлела… Странно это всё… Не случайно. Я ведь выросла тут, знаете, в этих степях… — помолчала, потом прибавила: — Хорошо тут было… Особенно весной, степь так цвела…

— А почему уехали?

— Да жизнь так повернулась. Училась в школе хорошо, родители отвезли в Волгоград в институт поступать. А там студенчество… сами, наверное, знаете, знакомства, городская жизнь. В общем, осела в городе. Стала даже немного презирать деревню, зазналась, — она горько усмехнулась, затем мрачно сказала, — обидно было родителям…

— А что, вы одна у них?

— Да, только я… Отец у меня умер, давно еще, и мать одна осталась. Я все хотела ее к себе забрать, а она ни в какую. Она любила всё это — просторы, небо, степь, закаты… Не могла в городе жить. Душно ей в нем.

Я не знал, что говорить. Женщина изливала мне душу, а я как-то всегда терялся в такие мгновения. Молчал и только хмыкал в ответ.

— Я очень боялась, что не увижу ее больше. Всё время как вину перед ней чувствую, и всё надеюсь, что смогу еще оправдаться, искупить, что бросила там одну, что еще есть на это срок… А тогда, как подумала, что всё, что больше нет ее — так из меня будто всю душу вынули. Хорошо, что вы, Саша, рядом оказались… И эта бабушка. Она, правда, на мать так похожа. Мама никогда меня не сюсюкала, если плачу, сядет, смотрит строго. Чего, говорит, ревешь. Потом подойдет, поцелует раз в голову, и как рукой плач снимет…

— Да, интересно, прямо как магия. Совпадение, конечно.

— Да, просто совпадение… А вы, Саша, расскажите что-нибудь о себе. Вы куда ехали, зачем?

Я рассказывал. Так мы шли и говорили о разном. Елена стала другой за эти несколько часов. Я вспоминал ее вечером на вокзале. Строгие черты, поджатые губы. Где теперь всё это? Передо мной был совсем другой человек. Сильно уставший, измотанный, но будто раскрывшийся, снявший деловую маску. Я смутно догадывался, что видел сейчас ту давнюю, деревенскую «Ленку», что уехала из родных степей, и которую соблазнил и так изменил город. Эта простая женщина, пришедшая теперь на смену прошлой «бизнес-леди», была ближе. «Ленка» и раньше сквозила в ней, ее и стало жалко, ей и захотелось тогда помочь…

За разговором мы совсем не заметили, как вдалеке, справа от трассы снова замаячили огни. И точно, это было Вихлянцево, об этом поведал торчавший из снега знак, по которому лишь можно было понять, что мы бредем по шоссе. Свернули с трассы, еле нащупав поворот — нужно было пройти с километр в сторону. Когда подошли вплотную к поселку, небо уже начало слегка светлеть. В это трудно было поверить, но приближалось утро. Как только в голове появилась эта простая мысль, я почувствовал, как смертельно устал, и как хочу спать.

Теперь уже я брел вслед за Еленой. Она искала родной дом. Поселок был небольшой и поиски не продлились долго. Вот и она, заветная дверь. Так же занесена снегом. Елена постучала в окно. Ничего. Снова. Но она знала — в доме должна была быть соседка, присматривавшая за матерью.

Наконец что-то мелькнуло в окне. Внутри зажегся тусклый свет. Хоть мы и отгребли от порога снежный сугроб, но дверь отворилась с трудом.

— Лена, ты?

— Да, теть Кать, почему у Вас телефон выключен?! Я чуть с ума не сошла!

— Тише! Я что ль знаю, что с ним делать?! Да тише ты! Мать спит.

— Спит! — Елена зажала рот рукой, чтобы сдержать рыдания. Но это были слезы облегчения, — слава Богу, слава Богу! — она сжала молитвенно руки. Вдруг взгляд ее изменился, она словно вспомнила что-то, — Спасибо, спасибо тебе, — повторяла она торопливым шепотом. Тетка, стоявшая в дверях, удивленно смотрела на нее, но я понял, что Елена обращается к той бабушке, — спасибо, спасибо…

— Ну, чего стоите в пороге, проходите, — приказала тетя Катя, — Да быстрее, холоду напустите, — мы зашли в дом.

Снова, как в доме старушки, мы отряхнули с себя снег, сняли сырую обувь, поставили сушить. Женщины вполголоса разговаривали.

— Ночью ей плохо совсем было. Ой, Лена, я думала, совсем уйдет наша Ира… А она ничего. Полежала, поохала и отошла. Всё имя твое в забытьи повторяла. Видно, помогала ты ей.

Елена ничего не ответила. Молчала.

Елена отправилась в комнату больной. А меня усадили на кухню, налили горячего чаю. Я сидел, борясь со сном, и отхлебывал дымящего напитка, помешивал ложечкой. Вдруг услышал что-то. Будто плач. Точно. С той стороны, куда ушла Елена, доносилась приглушенная речь, мешавшаяся со всхлипами. В ней звучало одно только слово: «Мама, мама, мамочка…».

Меня положили спать в маленькой боковой комнатке. Я, не раздеваясь, рухнул на кровать и тут же провалился в сон, больше похожий на обморок, на беспамятство. Очнулся, когда в комнату уже проник яркий солнечный свет. Поглядел на часы — половина одиннадцатого. Всё происходившее вчера казалось странным видением. Странно было осознавать, что это была реальность. Робко, стараясь не скрипеть половицами, я вышел из комнаты. Наткнулся на кухне на ту тетку, что встретила нас вчера на пороге, Катю. Она что-то стряпала:

— А, проснулся. Сейчас Лена подойдет. Садись пока, завтракай, — женщина будто давно меня знала, говорила просто, без реверансов.

Я с удовольствием угостился гренками с чаем. Через несколько минут на кухню действительно вошла Елена. Лицо чистое, свежее, строгий макияж смыт. Одета она была в простой халат. Начавшееся вчера преображение завершилось окончательно.

— Доброе утро. Ну как, поспал хоть немного?

— Немного да. Хватит пока. Как ваша мама?

— Хорошо. Она спит. В порядке. Слушай, большое спасибо тебе.

Я не сразу понял, в чем дело, но мгновенно уловил какую-то перемену в разговоре. Стало как-то… гораздо проще. Через пару секунд только до меня дошло, что она впервые за время нашего знакомства обратилась ко мне на «ты». Я немного потерялся даже, ответил скромно:

— Да не за что.

— Нет, есть за что. Ты настоящий человек, спасибо тебе от меня, от моей матери. Я бы без тебя ни за что не справилась — так бы и пропала в степи…

Она подошла, обняла меня, поцеловала в щеку. Я смутился, что-то пробормотал. Позже только подумал, что мы стали совсем друзьями за это короткое время, несмотря на разницу в возрасте.

Я засобирался. Мне нужно было как-то добираться до Котово. Одного взгляда в окно, выходившее на дорогу, хватило, чтобы понять, что это будет непросто. Мне объяснили, как выйти снова на трассу и взять направление на Камышин, до которого оставалось всего ничего. А из Камышина уж как-нибудь можно добраться. Я распрощался и вышел на улицу.

Снаружи царило солнечное морозное утро. Природа словно и забыла про весну, про стоявший по календарю март, и снова, возвратившись вспять, оделась в зимнее платье. Небо было удивительно чистым и радовало взгляд яркой голубой краской. Солнечный свет отражался в белой степной бесконечности, слепил глаза. Легкий ветерок, пародия на ночную вьюгу, сметал снежную пыль с сугробов, закручивал причудливые, сверкавшие в лучах карликовые вихри. Стоя почти по колено в девственном снегу, я прикрыл глаза от солнца и осмотрелся, пытаясь понять, куда мне нужно идти. И вскоре направился в путь.

P.S.

Возвращался из Котово я через пару дней. Ехал обычным рейсовым автобусом, сидел у окна, глазел на степь. На улице снова был «плюс», снег быстро таял, и на полях виднелись черные прогалины, сквозь которые жадно дышала весенним воздухом почва. Мы проехали Камышин, слева мелькнул и скрылся поселок Вихлянцево, в котором я оставил своих новых друзей.

«Так, сейчас будут Белогорки, посмотрю на тот домишко, может, увижу нашу бабушку», — подумал я и стал внимательнее вглядываться в окно.

Поселок был прямо у трассы. Вот он показался вдалеке. Я внимательно смотрел. Вот и та крайняя улица, по которой рыскали мы в поисках убежища. Вот тот первый дом, из которого никто не вышел, а вот…

Я подумал сперва, что перепутал. Что это не тот поселок, не та улица. Но всё было верно. Два крайних дома быстро промчались мимо моего окна и скрылись позади. Я всё пытался разглядеть их получше, выкручивал шею, смотря назад.

Тот второй дом, в котором нас принимала гостеприимная бабушка, стоял скособоченный и грузный. Окна и двери были в нем наглухо заколочены иссохшими старыми досками, покатая крыша во многих местах просела, провалилась внутрь. Дом был заброшен. И, видимо, уже давно.

Долго еще я растерянно сидел в трясущемся салоне, думал, и иногда всё спрашивал у кого-нибудь из пассажиров:

— Это Белогорки сейчас проехали, да?

— Да, они, они, тебе же говорили уже.

— Да, я просто… Ладно, — рассеянно отвечал я и погружался снова в свои мысли.

За окном неслась навстречу автобусу бесконечная степь.