Граждане германского Рейха: восприятие себя и мира
Объявленными целями начатой в феврале 2022 года специальной военной операции были денацификация и демилитаризация Украины. С тех пор был принят ряд решений, явно не входивших в цели операции изначально, но от намерения демилитаризовать и денацифицировать Украину никто не отказывался. С пониманием того, что же означает демилитаризация, больших проблем не возникало, но по поводу сути денацификации единого мнения до сих пор, спустя два года операции, нет. Можно лишь предполагать, что изначально под денацификацией понималось уничтожение имеющихся на Украине структур типа известного полка «Азов» (организация, деятельность которой запрещена в РФ).
Однако ход операции показал, что и само понятие нацизма, и то, насколько нацистская идеология проникла в сознание рядовых граждан Украины, оказались гораздо глубже, чем предполагалось. Поскольку III Рейх считается родоначальником самого понятия нацизма, то в попытке разобраться, с чем же именно мы столкнулись на Украине, рассмотрим в качестве сравнения как обстояло дело с нацификацией сознания обычных обывателей III Рейха, как надевших военную форму, так и оставшихся в тылу.
Бытует мнение, что за многочисленные преступления, творимые гитлеровцами во время Второй мировой войны, отвечают только разного рода специальные подразделения германской армии того времени, но не сам вермахт. Чаще всего преступными считаются созданные в начале 1941 года охранные подразделения, предназначенные для выполнения полицейских функций, а также созданные еще в 1938 году после аншлюса Австрии специальные айнзатцкоманды, а также зондеркоманды, деятельности которых были посвящены отдельные заседания Нюрнбергского трибунала.
В состав этих команд входило около трех тысяч человек, комплектовались они из числа рядовых сотрудников германской полиции (OrPo) и службы безопасности НСДАП (СД, SicherheitsDienst), куда брали прежде всего тех, кто имел опыт участия в карательных операциях. Входили в состав айнзатцкоманд и подразделения пособников из местного населения, которые носили название «шуцманшафты» (Schutzmannschaft). Заместителем командира одного из таких «шуцманшафтов» был, например, современный национальный герой Украины Роман Шухевич.
Командирами айнзатцгрупп, в отличие от рядового состава, который комплектовался всяким отребьем, были представители элиты тогдашнего германского общества. К примеру, одной из групп руководил Эрнст Шимановски, который до войны был пастором.
К лету 1943 года айнзатцкоманды убили на территории СССР свыше 1 миллиона гражданских — женщин, мужчин, стариков, детей.
Самая кровавая операция, организованная айнзатцкомандами, была проведена 29–30 сентября 1941 года недалеко от Киева. В эти два страшных дня в овраге Бабий Яр усиленные двумя полицейскими батальонами фанатики из зондеркоманды «4а» айнзатцкоманды «С», которой руководил штандартенфюрер СС Пауль Блобель, расстреляли более 33 тысяч евреев.
Бок о бок с нацистами в Бабьем Яру «трудились» и украинские националисты.
Преступления айнзатцкоманд, а также персонала многочисленных концентрационных лагерей и лагерей уничтожения в настоящее время хорошо известны, они были предметом разбирательства Нюрнбергского трибунала.
А вот солдаты и офицеры вермахта, по распространенному до сих пор на Западе мнению, ко всем этим преступлениям якобы не имеют никакого отношения, они о них во время войны даже не знали, будучи полностью погружены в выполнение выпавшей на их долю «благородной» миссии — освобождению планеты от «жидобольшевиков».
Тем более, как утверждается, пребывали в блаженном неведении по поводу мрачной изнанки гитлеровского режима, принесшего поначалу гражданам Германии даже определенные блага, мирные жители III Рейха.
Забота о «благе немецкого народа» характеризовала, например, и «генеральный поселенческий план Ост», вырабатывавшийся с 1939-го по 1942 год. В самом общем виде он был широко известен в Германии. В своей окончательной форме он предусматривал вытеснение из европейской части СССР «в сторону Сибири» до 50 миллионов жителей Советского Союза, чтобы освободить место для германских колонистов из Тюрингии и Рудных гор, которых набиралось не менее 700 тысяч.
В начале сороковых годов XX века германские дети играли «в вооруженных крестьян на черноземных пространствах», невесты солдат мечтали о «рыцарских имениях» на территории Украины.
Лауреат Нобелевской премии по литературе 1972 года и Международной премии «Балтийская звезда» 2018 года (посмертно) известный германский писатель Генрих Бёлль, будучи в войсках вермахта на Восточном фронте, писал родителям в конце 1943 года: «…я часто думаю о возможности колониального существования здесь, на Востоке, после выигранной войны».
Как вспоминали после окончания Второй мировой войны ее ветераны, Гитлера в Германии вплоть до 1944 года все очень любили, он был невероятно популярен в народе. Женщины — так вообще его просто боготворили.
Теперь уже невозможно опросить тех, кто жил в Германии в сороковых годах XX века, как они воспринимали действительность, по причине того, что мало кто из них еще не ушел в мир иной, а те, кто еще остался в живых, вряд ли смогут адекватно об этом рассказать. Мало полезна и мемуарная литература, поскольку отраженная в ней действительность чаще всего существенно корректировалась, пройдя через фильтр сложившихся после войны представлений о том, «что такое хорошо и что такое плохо». Но сохранились письма, которые писали во время войны солдаты вермахта своим родным в Германии, и письма, которые писали солдатам в ответ простые германские обыватели тех лет. Множество этих писем стало предметом анализа историков и писателей. Например, только в расположенной в городе Штутгарте библиотеке Новой истории (Bibliothek für Zeitgeschichte) хранится коллекция примерно из 25 000 писем, которые были собраны германским писателем Рейнгольдом Штерцем, автором книги «Другое лицо войны. Немецкие письма полевой почты 1939–1945 годов» (Das andere Gesicht des Krieges. Deutsche Feldpostbriefe 1939–1945).
Хранятся письма и в других архивах, а также в германских семьях, которые, кстати, достаточно часто готовы продать их всем желающим.
На основании этих писем оксфордский профессор, один из самых авторитетных исследователей нацизма Николас Старгардт написал книгу «The German War: A Nation Under Arms, 1939–1945», в русском переводе она стала называться «Мобилизованная нация. Германия 1939–1945».
Переводом писем германских солдат на русский язык плодотворно занимается русская писательница, историк, доктор политологии, длительное время прожившая в Германии Ксения Чепикова, о содержании около двухсот этих писем она рассказала на канале YouTube «Цифровая история».
На основе анализа 22 тысяч писем германский писатель Ханс Бер написал книгу «Kriegsbriefe gefallener Studenten. 1939–1945». В 2022 году перевод этой книги был опубликован в России под названием «На фронтах Второй мировой войны. Военные письма немецких солдат. 1939–1945».
Это далеко не полный перечень публикаций, посвященных германской переписке на фронт и с фронта во время Второй мировой войны, ознакомление с ними дает представление о том, как воспринимали германские солдаты и германские обыватели действительность войны. Надо отметить, что в руки исследователей попали лишь письма, прошедшие военную цензуру. Известно, что солдаты и офицеры вермахта должны были сдавать письма в полевую почту в незапечатанном виде, и те письма, которые содержали запрещенную информацию, просто уничтожались. Цензура была простая: письмо либо проходило проверку, либо не проходило и тогда уничтожалось, поэтому в руки исследователей попали письма, отражающие распространенное видение действительности той поры рядовыми немцами.
Коснемся прежде всего наиболее разработанной темы — темы холокоста и того, знали ли жители Германии что-нибудь о судьбе своих сограждан еврейской национальности в предвоенные годы и в годы войны и как они реагировали на это знание, как они обсуждали между собой это в письмах.
Опираться будем в основном на исчерпывающее исследование Николаса Старгардта, который и попытался в своей книге «Мобилизованная нация» показать, о чем говорили немцы и что думали они о своей роли в геноциде в то время. Старгардт спрашивает, до какой степени они выражали готовность обсуждать свое участие в войне на стороне проводившего геноцид режима и насколько сделанные ими выводы меняли их видение войны в целом.
На основании анализа большого количества немецких писем, написанных в конце тридцатых и первой половине сороковых годов XX века, Старгардт сделал вывод о том, что «послевоенные заявления немцев, будто они ничего не знали и ничего не делали, — не более чем удобная отговорка». Он показал, что в письмах, например, лета и осени 1943 года, когда территория Германии подвергалась активной бомбардировке со стороны авиации антигитлеровской коалиции, немцы уже открыто обсуждали убийства евреев. В одном из писем, посланном на фронт из Гамбурга, например, отмечалось, «что простые люди, представители среднего класса и прочие граждане между собой, а также и при собрании людей постоянно высказываются, будто налеты союзной авиации на города Германии — это возмездие за то, как мы обходимся с евреями».
То же касалось и других населенных пунктов III Рейха: «Ужасные налеты есть следствие мер, принимаемых против евреев», «Если бы мы не поступали так плохо с евреями, нам бы не пришлось выносить эти ужасные налеты» и так далее.
В 1943 году немцы, отмечая «отвратительные, но, по-видимому, верные подробности о том, как мы уничтожали евреев (от детей до стариков) в Литве», начали рассматривать эти и другие страшные слухи с точки зрения морали и задаваться вопросом, кого же законно убивать на войне. Они стали робко осознавать, что эти акции были не просто уничтожением воюющих с германскими войсками евреев, но стремлением «вырезать этот народ под корень как таковой!».
Тем не менее, даже задаваясь такими вопросами, немцы в массе своей продолжали верой и правдой служить режиму до последних дней войны. Робкое понимание преступности правящего в Германии режима не противоречило для них вере в якобы «возложенную на Германию цивилизационную миссию идти на восток ради защиты Европы от большевизма». В общем и целом принималось также внушаемое властями объяснение сопряженных с жертвами среди мирного населения Германии авианалетов антигитлеровской коалиции как «еврейский бомбовый террор», а русские продолжали восприниматься как безбожные варвары. Тем более германские обыватели, мирные или одетые в военную форму, в первые годы Второй мировой войны, когда ни у кого из них не было ни малейших сомнений в скорой победе, не спешили винить себя в причастности к преступлениям, которые творил персонал многочисленных концентрационных лагерей и лагерей уничтожения.
Ни в 1939, ни в 1941 году у населения Германии не было больших сомнений в необходимости новой войны в России до победного конца якобы ради безопасности на будущее: «чтобы следующему поколению не пришлось пройти через всё это снова». Практически все немцы, от ветеранов Восточного фронта 1914–1917 годов до живших с родителями подростков, считали своим долгом идти на войну не столько за нацистский режим, сколько во имя так понимаемой ответственности одних поколений немцев перед другими, что и являлось, по мнению Старгардта, в то время прочнейшим фундаментом германского патриотизма.
Старгардт цитирует типичное письмо, в котором один германский солдат подбадривал свою подругу в феврале 1940 года перед французской кампанией: «На следующий год мы всё наверстаем, не так ли?» Два года спустя другой немец в своем письме уже с территории Советского Союза клялся «нагнать попозже, потом, всё то, чего нам пока не хватает». Мощнейшим стимулом одержать победу или, уже к концу войны, избежать поражения были мечты о лучшей послевоенной жизни, как писал один солдат жене: «Тогда, наконец, заживем».
Начиная войну, немцы верили, что они выполняют высокую миссию: как офицеры, так и простые солдаты часто использовали в своих письмах геополитические категории, объясняя поход германской армии на восток стремлением к достижению окончательной независимости Европы. Рассуждая о смысле войны и ее длительности, гитлеровские солдаты выдвигали разные версии. Основной была выпавшая на долю Германии необходимость навести в России новый порядок, истребив «еврейских» комиссаров, которые пистолетами гонят людей в бой. Необходимо было, по их мнению, возвести восточную стену от азиатских орд. Украина же нужна была как продовольственная база, чтобы воевать дальше.
По мнению солдат, провидение избрало Германию, чтобы уничтожить советскую власть, последнего врага на континенте, чтобы получить постоянный источник продовольствия, освободив Украину от большевистского диктата и поставив ее под германское влияние. Будущее Германии виделось немцам в построении империи, в которой Украина, Чехия и другие станут колониями.
Вплоть до последних дней войны немцы как военные, так и гражданские — восхищались даром фюрера, который, по их мнению, как истинный немец, делал всё для того, чтобы уничтожить на корню большевизм. С первых дней войны отмечается отношение к русским как к недочеловекам, «монголоидам». Красная Армия в их представлении ассоциировалась с ордой Чингисхана, которая только и стремится поработить Европу, и лишь гениальность фюрера позволила, по их мнению, упредить коварные планы «жидобольшевиков» вторгнуться в Европу. Многие из солдат понимали, что война с СССР не война рас и народов, а война идеологий, а также то, что поставлен на колени должен быть именно русский.
Вступая в Польшу, немецкие солдаты в своих письмах оправдывали жестокость вермахта величием стоящей перед ним задачи. Так, один из германских солдат рассказывал, как солдаты 30-й пехотной дивизии вермахта, теснимые польской кавалерией, поджигали дома, из которых, как они полагали, по ним стреляли: «Скоро горящие здания тянулись за нами по всему пути, из огня доносились крики тех, кто прятался внутри и не мог спастись. Скот мычал от страха, собака выла, пока не сгорела, но страшнее всего становилось от крика людей. Это было жестоко, но они стреляли, а потому заслужили смерть».
Уже в Польше вермахт начал широко применять способ ведения «тотальной» войны нового типа, включающий прочесывание из пулеметов и осыпание бомбами колонн беженцев, беспощадные бомбежки городов и проведение массовых казней военнопленных и гражданских лиц. Солдаты описывали всё это в своих письмах, не выражая ни малейшего сомнения в том, что все средства хороши для быстрого и полного уничтожения сил противника. Они писали о ходивших в армейской среде слухах о «снайперах», «партизанах», «бандитах» и прочих гражданских из числа «нерегулярных» отрядов, которые якобы действовали в тылу у немцев, не приводя при этом никаких конкретных подробностей.
Уже через неделю после вторжения в Польшу берлинский ежедневник Deutsche Allgemeine Zeitung опубликовал посвященную международным законам войны статью, в которой утверждал, что Германия имеет полное право «прибегать к жестким, но действенным мерам», оставаясь при этом в признанных рамках международного права. В эти меры, по мнению еженедельника, вполне укладывалось применение подразделениями вермахта жесточайших карательных акций против гражданского населения в ответ на несколько выстрелов со стороны польских солдат, сделанных в попытках держать оборону на каком-нибудь хуторе или в деревушке. Германские солдаты простодушно рассказывали об этом в своих письмах, оправдывая действия германских солдат «звериным поведением противника». Они искренне считали: «Что бы ни творили немцы в действительности, поляки бы точно превзошли их в этом». Цензура не находила ничего предосудительного в этих письмах.
На протяжении четырех недель боевых действий и еще четырех недель военного правления немцев в Польше казни подверглись от 16 до 27 тысяч поляков, а количество сожженных населенных пунктов составило 531.
Расстрелы местных жителей начинаются с первых дней войны против Советского Союза, и солдаты чаще всего относятся к этому с удовлетворением, относя их к антипартизанским акциям. Многие из германских солдат, рассчитывая на скорую триумфальную победу над «большевистскими ордами», прихватили с собой фотоаппараты, фотографируя в том числе и казни гражданских. Сетуя на то, что в «варварской России», в отличие от цивилизованной Франции, в сороковых годах не было салонов, которые брали на проявку фотопленки, они отправляли непроявленную пленку домой, и цензура пропускала такие посылки, а домашние с любопытством рассматривали запечатленные их родственниками преступления. Ни в одном из писем, отправленных из Германии на фронт, не было осуждения деяний германских солдат, а зато широко обсуждался миф о комиссарах с пистолетами и советских заградотрядах, которые наряду с «животной природой диких русских» были причиной так удивившего немцев упорства, с которым сопротивлялись «дикие русские берсеркеры». «Комиссаров немедленно расстреливаем», — писали своим женам и подругам германские солдаты, утверждая, что «война против Советов суровая и жестокая. Никакой жалости и пощады».
Солдаты спокойно сообщали домой о том, как они участвовали или присутствовали при том, как были расстреляны «в качестве карательных мер многие сотни гражданских». «Сегодня расстреляли двадцать человек, из них трех женщин», — значится в одном из писем. «Сегодня расстреляли триста человек в качестве карательной меры», — пишет другой солдат, «сегодня утром расстреляли полторы тысячи евреев», — пишет третий.
Хотя в большинстве своем массовые расстрелы проводились скрытно, в лесах и на аэродромах, однако свидетелями их становились многие. К тому же, хотя исполнителями карательных акций выступали айнзатцкоманды, в большинстве случаев германская армия сотрудничала с полицией и СС, иногда предоставляя личный состав для расстрельных команд.
Нельзя сказать, что все эти преступления совсем не вызывали чувства протеста у немцев, но писем, содержавших их осуждение, обнаружено очень мало, хотя они вполне могли быть среди не пропущенных цензурой.
Один германский солдат пожалел, что когда он находился с миссией освобождения народа России от «евреев-большевиков» в городе Харькове в конце декабря 1941 года, то рядом с ним не было его жены, которая могла бы тоже получить удовольствие, наблюдая колонну в «24 тысячи штук евреев», которые проходили по улице: «жалкий завшивевший грязный сброд». Он написал жене, что многие из этих евреев «околели еще по дороге к новому месту жительства». «Ничего, ведь эти свиньи виноваты во многих бедах и уже во время оккупации», — заключил он. Он написал об этом между делом, основным содержанием письма был рассказ о том, как германские солдаты радостно отмечали Рождество.
Германские солдаты писали своим семьям о том, что питаются хорошо, подробно описывая при этом, как они отбирали продовольствие у населения, обрекая его на смерть.
Знало гражданское население Германии из писем своих близких и о судьбе советских военнопленных, о том, как с ними обращались.
Нацист писал жене осенью 1941 года о лагере военнопленных под Витебском: «Судьба пленных ужасна, на свободном месте собрали пять тысяч человек и там они оставались целыми днями, под ветром, дождем, почти не получая пищи и питья, без подходящей одежды, хотя уже становится холодно и постоянно идут дожди. Некоторые пытаются бежать: кому удается, а кого расстреливает охрана». В другом письме рассказывается о встретившихся германскому солдату больших колоннах русских военнопленных, о том, что русские выцарапывали последнюю картошку из земли, собирали последние колоски, но от голода и холода каждый день умирало какое-то число людей.
И все эти письма вполне пропускала цензура.
Вплоть до последних лет войны, когда перед многими отчетливо встала неизбежность поражения Германии, картины геноцида евреев и русских отражались в письмах бесстрастно, безоценочно, и только к концу войны немцы начинают осознавать весь ужас войны не только с точки зрения собственных страданий. Можно как типичную привести цитату из письма германского офицера, ветерана Первой мировой войны, посланного жене в марте 1945 года: «Человечество, которое ведет такую войну, сделалось безбожным. Русское варварство на востоке Германии, кошмарные налеты британцев и американцев, наша борьба с евреями (стерилизация здоровых женщин, расстрелы всех от детей до старух, отравление газом евреев целыми вагонами)!» В этом письме нацист на одну доску ставит мифическое варварство советских солдат, авианалеты союзников и геноцид еврейского народа. Немцы к концу войны начинают осознавать преступный характер их отношений к евреям, но продолжают считать, что всё, что они делали с евреями «не хуже и не лучше, чем действия союзников против немцев».
Как сообщает канадский историк, автор книги об истории нацизма и Второй мировой войны «Народ за Гитлера: согласие и принуждение к согласию с режимом в нацистской Германии» (Backing Hitler: Consent and Coercion in Nazi Germany) Роберт Гелатели, германские газеты к концу войны начали публиковать сообщения о том, что происходило в концлагерях, опуская, конечно, самую шокирующую информацию о деятельности секретных лагерей смерти, таких как Треблинка, но о таких, как Дахау и Бухенвальд, какие-то подробности сообщались. Анализ сообщений СМИ того времени и переписки немцев даёт основания для заключения о том, что наличие таких учреждений, где, по мнению германских обывателей, изгои общества или преступники-рецидивисты проходят трудовое перевоспитание, вполне приветствовалось обществом.
Вообще, еврейская тема, тема расстрела гражданских и военнопленных вплоть до 1945 года в письмах отражены слабо, мимоходом, без малейшего осуждения. Сообщалось о расстрелах, еврейских гетто, принудительном труде и конфискациях имущества. Однако информация о событиях на Восточном фронте к германским обывателям как-то просачивалась, способствовали этому и фотографии, содержащиеся в присылаемых в Германию фотопленках.
Истории про расстрелы, изнасилования, грабежи относились к обычному, рутинному содержанию рассказов о войне, при которых почти никогда не возникало противоречий, обращения к морали или простых споров. Повествование текло вполне гармонично, чувствовалось, что солдаты и те, с кем они общались, вполне понимают друг друга, живут в одном мире, делясь рассказами о событиях, которые видели или в которых принимали участие.
Идеологией, политикой, мировым порядком и тому подобными вещами большинство из авторов писем не интересовалось, хотя антисемитами были многие. Антисемитизм большинства носил бытовой характер, а потому расстрелы евреев они поначалу не приветствовали.
Некоторых потрясало наблюдение, что сотни тысяч русских военнопленных были обречены на голодную смерть, однако многие готовы были не задумываясь расстреливать военнопленных, если это представлялось им целесообразным.
Немецкие солдаты часто в своих письмах заявляли, что немцы «слишком гуманны», и одновременно подробно рассказывали, как уничтожались жители целых деревень. Во многих письмах рассказывалось, как солдаты хвастались своими крайне жестокими действиями: изнасилованиями, расстрелами, потоплениями торговых судов — стремясь произвести впечатление.
Экзистенциальный страх расплаты за содеянное превратил нацистскую пропаганду на тему «жидовского большевизма», коварных мирных жителей и опасных партизан в совершенно практическое явление. Как бы там ни шептала загнанная в подполье совесть каждого индивида, заставляя его внутренне ужасаться от того, каким он стал «жестким», «жестоким», «суровым» и «грубым», коллективная трансформация людей на Восточном фронте шла необратимо.
Верность и патриотизм жителей III Рейха были результатами не только внешнего воздействия — проповедей и давления режима; в формировании их срабатывали некие установки, которые пронизывали германское гражданское общество, разнося их по всем слоям его, особенно влияя на матерей, отцов, жен, невест и любовниц германских солдат. Возникшее в результате сопричастности к преступлениям упадочное состояние душ выражалось в основном в перепалках и мелких ссорах, насмешках и насилии, но не приводило к противостоянию режиму.
Как сообщали информаторы германской полиции, уже к началу 1942 года наблюдалось сильное снижение доверия граждан Германии к государственным СМИ и повышение доверия к «слухам, солдатским байкам и высказываниям людей с „политическими связями“, военной почте и тому подобным вещам, причем зачастую „поразительным образом без всякого критического восприятия», но поток добровольцев в вермахт не иссякал. Так же как и не прекращался сбор по всему III Рейху передач на нужды фронта.
«Немецкие женщины шлют такую волну любви и нежности их мужчинам на востоке, что вам должно быть легко сражаться за таких жен и матерей. Если победу можно вырвать силой любви и жертвенности, тогда победа будет нашей, без сомнения. Это святая, нет, это святейшая любовь, которую шлют вам женщины Германии», — пишет жениху-солдату одна из немецких женщин, хотя уже в то время по стране ходили слухи о нацистских зверствах: об отравлении газом пациентов немецких и польских психиатрических клиник, о массовых расстрелах поляков и евреев, о сожженных советских селах и городах, о голодной смерти пленных красноармейцев.
Эти слухи подкреплялись наводнявшим Германию потоком фотографических свидетельств.
Люди обсуждали происходившее открыто, задавая друг другу вопросы о дальнейшей судьбе погрузившихся на поезда еврейских соседей, строя догадки на основании информации о проводившихся на востоке акциях по уничтожению. Они не хотели верить в то, что их бывшие соседи-евреи были вывезены из немецких городов для того, чтобы быть уничтоженными, хотя к концу 1942 года по всей Европе хватало источников для получения информации об убийстве евреев. Существовали сотни тысяч, а то и миллионы свидетелей расстрелов на оккупированных советских территориях, включая республики Прибалтики, а также в восточных областях Польши. Не остались в тайне даже названия лагерей смерти в оккупированной Польше — Хелмно, Белжец, Собибор и Треблинка, равно как и нового лагеря в Верхней Силезии — Освенцим. Однако данные о происходившем в таких местах носили по-прежнему отрывочный характер.
Вытесняя из сознания мысли о судьбе евреев, немцы охотно приобретали изъятые у них вещи и заселяли оставленные ими квартиры. Слухи о массовых казнях советских граждан интересовали немцев существенно меньше.
Подводя итог, надо сказать, что отказ граждан Германии в первой половине XX века впускать в свое сознание факты, подрывающие их картину мира, подтверждает, по нашему мнению, то, что люди не воспринимают непредвзято то, что им встретилось, а всегда пропускают это через специфический фильтр. При этом бытие человека создает шаблоны восприятия и интерпретации, определяет восприятие и интерпретацию переживаний и событий.
Между тем, как воспринимают действительность современные граждане Украины, и тем, как ее воспринимали граждане III Рейха, есть много общего, а значит, и фильтры, через которые они воспринимают действительность, подобны. О том, как устроены эти фильтры и причины, по которым они сформировались, мы поговорим в следующей статье.
(Продолжение следует.)
