Их «маленький Париж»

«Наш маленький Париж». Спектакль о дореволюционном Екатеринодаре с таким названием идет в одном из главных театров Краснодара — Музыкальном театре.

Постановка молодого петербургского режиссера Николая Панина приурочена к 80-летию Краснодарского края и создана на основе популярной книги «главного» кубанского писателя Виктора Лихоносова «Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж». Речь в книге идет о дореволюционном Екатеринодаре и казачестве. Роман писался 10 лет и был опубликован в разгар перестройки в 1986 году, а в 1988 году получил Государственную премию РСФСР имени М. Горького.

Премьера широко освещалась в региональных СМИ, а постановку финансировал крупнейший региональный банк «Кубань Кредит» известного в регионе предпринимателя Виктора Бударина. Всё сделано с размахом: в постановке задействовано более 100 актеров!

Спектакль претендует на якобы новый жанр, который на сайте Музыкального театра охарактеризован так — «музыкально-драматический спектакль». И в самом деле, к классическим театральным жанрам отнести его трудно — в спектакль включены и драматические сцены, и исполняемые хором кубанские народные песни, и выходящий на сцену оркестр (помимо основного оркестра), и даже балет в исполнении артистов Театра балета Юрия Григоровича.

Одним словом, во всем чувствуется претензия на создание большого культурно-политического события регионального уровня. Именно регионального, поскольку содержание спектакля центрировано вокруг «кубанско-казачьей» тематики и вряд ли будет интересно жителям других регионов страны.

Вообще в последние годы усиливается ощущение, что в Краснодарском крае полным ходом идет выстраивание региональной идентичности. Две недели назад на Петербургском международном экономическом форуме был представлен бренд Краснодарского края. Всё чаще вместо «Краснодарский край» в выступлениях официальных лиц звучит «Кубань». В сфере образования проводится политика тотального оказачивания школьников, а региональной властью активнейшим образом конструируется «казачий народ». Культурным мейнстримом у нас стала «традиционная» кубанско-казачья культура и всевозможный псевдоказачий фолк... Одним словом, спектакль с его фокусировкой на «кубанстве» пришелся явно ко двору.

Похоже, что эта постановка — часть культурной политики нынешней «прокубанской» власти. Тем более есть смысл на ее примере присмотреться к современному «кубанству» поближе.

О формуле «наш маленький Париж»

Париж, как известно, был центром русской эмиграции, и именно в Париж привела судьба основных героев постановки, жителей дореволюционного Екатеринодара. Поэтому выведенная в название связь Екатеринодар — Париж вполне оправдана по сюжету.

Однако кроме сюжетных завязок есть и кое-что еще. И это «кое-что» броско представлено в цитате из книги В. Лихоносова, размещенной в программке к спектаклю:

«...Наш маленький Париж!..

Что было в этом?

Шутка? Злословие? Простодушное квасное настроение — так взлелеять свой отчий угол, чтобы легче его любить?

И не обронил ли те слова господин, который Парижа никогда и не видел, но ему уже одни названия гостиниц и погребков внушали форс? Малы у базаров и по улицам зашарпанные гостиницы, но сколько внушительности в вывесках и на какую заморскую жизнь они замахнулись: «Франция», «Нью-Йорк», «Тулон», «Трапезонд», «Венеция», «Константинополь»! Вноси тюки, чемоданы, живи у нас сколько хочешь. И все прочее в Екатеринодаре как в далеком великом Париже, но чуть наособицу, на свой южный казачий лад».

Здесь проводится параллель Екатеринодар — Париж уже вне контекста русской эмиграции, не так ли?

Дальше — больше: «Там, в Париже, площади, памятники и дворцы? Не отстали и мы. Вот Крепостная площадь с гордой Екатериной __II, вот триумфальные Царские ворота на подъеме от станции, обелиск славы казачества в тупике улицы Красной, и неприступный дворец наказного атамана... И так же, как везде, как в самом Париже, простолюдинам устроены чревоугодные толчки — Старый, Новый и Сенной базары, и для кого попало ресторанчики, трактиры, «красные фонари» с намазанными желтобилетными дуняшками... Чем не Париж в миниатюре?..»

А чем не Москва в миниатюре? А чем не Лондон в миниатюре? Чем не Стамбул в миниатюре или любой другой крупный город?

«Пусть смеются петербургские господа над нашим куркульством и вскрикивающей речью, пусть город ругают наши домашние газеты, пусть они чистят стальными перьями наши дворы и мостовые, проклинают владельцев ассенизационных обозов и с высоты пожарной каланчи морщатся на толкающихся по куткам хрюшек, но мы, его верные обыватели, рады, что кто-то выпустил слово на ветер: «...наш маленький, маленький Париж!»...

Так в чем же похожесть Парижа и Екатеринодара? Ведь эдаким методом можно приравнять что угодно к чему угодно, не правда ли?

Взять хотя бы одного моего знакомого: у него две руки и две ноги, двадцать пальцев и он любит играть на скрипке... ну, прям как Эйнштейн! Почему бы ему не называть себя «русский Эйнштейн»?

Верх самодовольства? Да! А с «маленьким Парижем — Екатеринодаром» нет? Но дочитаем программку до конца:

«И кому что! Благолепным старушкам — молебны, начальству — циркуляры, приемы и торжественные выходы на парадах, приказчикам — вечерние клубы с картами, орловскому бедному крестьянину — постоялые дворы, гимназистам — домашние спектакли, бесприютным — убежище нищих, калекам — тротуары и ограды церкви. Здесь, увы и ах, каждому сверчку свой шесток. Как и в Париже...»

Как и в Москве, Санкт-Петербурге, Берлине, Кельне, Манчестере, Праге и любом другом крупном городе.

«И чем же, скажите, не Париж? — такой же многоязыкий город, в котором издавна застряли, обжились и разбогатели армяне, турки, греки, болгары, евреи, немцы и даже персы.

И, говорят, на одной и той же параллели с Парижем уткнулся наш Екатеринодар.

А легенда о казаке, утонувшем посреди Красной в грязи с лошадью и пикой?

О, господи, ведь это всего-навсего анекдот, побрехенька, не больше. Во хмелю ли, в дни расставаний, в записках к барышням или в час беседы с иногородними мы не перестанем хвалиться и повторять на высоких нотах: «...наш маленький, маленький Париж!..»

Нет сомнений, самодовольно-прекраснодушное мещанское сознание сможет приравнять к столице Франции даже кубанский хутор Молькин (да простят меня жители Молькина).

Но зачем такое явно неуместное приравнивание делать центром спектакля о Екатеринодаре? Ведь оно, нисколько не унижая Париж, оскорбляет Екатеринодар, имеющий свою собственную историю, свой собственный дух, свое лицо!

В приведенной цитате нет ничего, кроме быта, который, что в Краснодаре, что в Париже — всегда остается бытом, банальным и пустым, если он не пронизан чем-то еще. О подлинном Краснодаре, по сути, не сказано ни слова. Вместо признания в любви к родному городу — какой-то слащавый лепет.

Разве не с таким же надрывом нынешние украинцы кричат «Україна — це Європа!»? С одной стороны, лозунг банален. С другой, можно ли представить, чтобы, к примеру, немцы яростно выкрикивали на площадях «Германия — это Европа»? Здесь скорее уместен обратный лозунг «Европа — это Германия» (Франция, Италия и т. д.) или «Мы и есть Европа». Но зато никак невозможно представить лозунг «Европа — это Украина».

Иллюзорная мечта о «европейскости» Украины втискивается в сознание вопреки всему — реальной истории, культуре, генетическому родству, альтернативной версии христианства.

Но соблазн так велик, что граждан Украины насильно потчевали прекраснодушными фантомами типа украинского «магдебургского права» и «Україна — це Європа», противопоставляя реальной Украине — несуществующую Украину «европейскую». Быть собой запрещено!

Будучи физически частью Европы, Украина никогда духовно не входила в Запад. Нео-Украина создается на пустоте.

Еще более невнятным и пустым «Екатеринодаром-Парижем» нас кормят сегодня в спектакле Краснодарского Музыкального театра.

Романтизация дореволюционного Краснодара

Спектакль «Наш маленький Париж» претендует на эпическое повествование о времени, о судьбах людей, попавших в жернова смены эпох, когда рушится старый мир и в муках и борьбе рождается новый.

Парадоксально, но в постановке к 80-летию Краснодарского края, возникшего в советские годы, этот самый Краснодарский край отсутствует начисто, в центре внимания — дореволюционный Екатеринодар. И то, как он показан, говорит о многом.

В годы революции на Кубани произошел чудовищный взрыв социально-политических противоречий. Трещина разлома прошла не только внутри региона, но и по границе с остальной Россией — часть кубанской казачьей элиты возжелала «самостийности» и отделения от России. Возник сумасшедший по ожесточенности конфликт между иногородним крестьянством и зажиточным казачеством, между бедными казаками и казачьей старшиной. Гражданская война на Юге России была страшной, а противоречия, приведшие к взрыву, копились не один десяток лет.

Однако в спектакле все наоборот. Дореволюционный Краснодар и Кубань показаны как заповедник счастливого благоденствия и благолепия: молодцеватые казаки-удальцы, добродетельные и целомудренные барышни, знойные казачки, рестораны и кафе, благородные чиновники, неугомонный удалой старик-казак Лука Костогрыз (ну, просто натуральный Париж!), государь-император Николай II, приветствующий бравых молодцов-казаков, а затем пишущий нежное письмо жене.., все так елейно и стерильно, что диву даешься!

Революционный взрыв происходит внезапно. И происходит он где-то там, в России, и именно оттуда на «благолепную» Кубань доходит взрывная волна. Ведь в самом дореволюционном Екатеринодаре все так хорошо и приятно, что революционному кипению просто неоткуда взяться... Лишь какие-то студенты и сомнительные личности время от времени «баламутят воду» и нападают то ли на полицмейстеров, то ли на самих себя, чтобы обвинить полицмейстеров.

Перед зрителем разворачивается не иначе как гесиодовский «Золотой век», отпадение от которого началось вместе с революцией. И какая же эпоха избрана в качестве «Золотого века»? Эпоха преддверия страшнейшего кризиса и развала государства, когда медленно, но верно смерть добиралась до горла державы!

И вот ЭТО нам будут втюхивать как идеал под сюсюкающее и самодовольное «наш маленький, маленький Париж»?! На ЭТОЙ гнили и пустоте хотят строить региональную самоидентификацию!?

Мертвящее безвременье, в которое была погружена дореволюционная Россия и Кубань, как ее часть, оставившее гигантский отпечаток в отечественных искусстве и истории, в спектакле просто отсутствует. Как будто не было великой русской литературы и живописи XIX — начала XX века!

И это симптоматично: сегодняшняя буржуазная эпоха, глядя в столетнюю глубь, не может учуять запах той мертвечины, потому что она сама мертва не в меньшей степени.

Об умирающем Датском королевстве шекспировский Гамлет, еще не понимающий происходящего, но чувствующий смерть, сказал: «Гнойник довольства и покоя, прорвавшись внутрь, он не дает понять, откуда смерть».

«Довольства и покоя» в представленном образе Екатеринодара полно, а «гнойника» и вовсе нет. Очевидный разрыв с реальной историей порождает пропасть и ощущение пустоты.

Чтобы как-то эту пустоту спрятать, в спектакле сделан особенный акцент на сентиментальных сценах. Где-то далеко, слабой тенью проносится бурная эпоха, ее войны и катаклизмы, а повествование то и дело заносит в смакование приторно-умильных моментов личной жизни героев. В этой густой и чрезмерной эмоциональности тонет все, включая личные драмы героев.

Одним из центральных моментов стала сцена, где государь-император «Ники» пишет письмо любимой жене в вагоне царского поезда, рассказывая о том, как тепло его приняли в казачьем Екатеринодаре. Вообще культ царской семьи в спектакле занимает совершенно особое место и фактически навязывается.

Культ Николая II

Это поветрие в последние годы все более распространяется в России, вплоть до множащихся попыток установки памятника последнему императору, которого пытаются назначить главным героем всей русской истории и одновременно главным «страстотерпцем» Революции и Гражданской войны.

Однако на каком же основании? Как главным героем истории может быть правитель, который по результатам 23-летнего правления отрекся от престола и привел страну к развалу и поражению в двух ключевых войнах?

И если царь, помазанный богом на царство, от этого царства отрекается, то это ли не предательство веры? Сегодня говорят, что царь-де на самом деле не отрекался. Напомню, за Николаем II отказался принять престол его брат, у которого отречение Николая II не вызвало никаких вопросов.

Никаких вопросов отречение не вызвало и у Священного Синода, который 4 марта 1917 года вынес царский трон из своего зала заседаний, а февральскую революцию назвал освобождением от «цезарепапизма».

Курсу Николая II и царицы противостояли все великие князья и вдовствующая императрица–мать, в защиту Николая II по большому счету не выступили даже сторонники монархии, каковых было в те годы очень и очень немного. Царя съели не большевики и не студенты-бомбисты, а царская элита и генералитет, его же правящий класс.

Так почему же Николай II, на котором (вместе с правящим классом) лежит ответственность за гибель Отечества, назначен главным страстотерпцем? Почему идеалом должен быть государственный деятель, приведший государство к краху? Что за бред?! И почему это «цареобожание» должно быть чуть ли не главным в спектакле о дореволюционном Екатеринодаре под названием «Наш маленький Париж»?

Вопреки истории, царь и его семья в спектакле представлены невинными жертвами, агнцами божьими, отданными на заклание человеческой грязи и ненависти. А не являются ли агнцами божьими тысячи и тысячи людей, ставших заложниками и жертвами гибельного курса царя и царицы? Не являются ли агнцами те, кто невинно погиб, потому что «Ники» вместо борьбы за престол и Отечество «жевал сопли» в письмах жене и «умывал руки»? И не является ли трагический итог неумолимым воздаянием за деяния «Ники»?

Эти сложные и неоднозначные вопросы в спектакле проигнорированы, ведь они несовместимы с навязыванием бредового культа Николая II.

Гибель царской семьи решена в спектакле, как кажется ее постановщику, сугубо тонко и пастельно. Окруженная белым сиянием, она замирает на сцене под проникновенную музыку Георгия Свиридова, а после нарочито медленно удаляется с нее.

С ее гибелью умирает нарисованный в спектакле елейно-благолепный дореволюционный мир. И авторам спектакля невдомек, что он гибнет беспричинно, нелогично, словно от какой-то посторонней, чуждой стихии.

Итог

В конце постановки эмигрировавший за границу кубанский казак Дементий Бурсак встречает в Париже свою возлюбленную, и они решают вместе ехать домой, в «наш маленький Париж», в Екатеринодар, ставший уже Краснодаром. Эмигранты возвращаются, и так ушедшая эпоха связывается с эпохой, пришедшей ей на смену.

Причем нить явно протягивается в день сегодняшний, где в «старом новом» Краснодаре (попытка переименования в Екатеринодар в свое время не удалась) вновь возрождается казачество, где с ностальгией вспоминают о «нашем маленьком Париже» и ставят о нем благолепные спектакли.

Так в ядро регионального самосознания усиленно вталкивается пустое и невнятное «европейство», бредовый культ Николая II и мертвое предреволюционное безвременье в качестве «золотого века».

Можно привести множество примеров того, что именно на этой гнилой основе (в различных ее вариациях) сегодня строится региональная идентичность. Несмотря на то, что в этой основе отсутствует главное — правда и подлинные ценности. Вместо них — смысловой вакуум.

Внутри подобного смыслового вакуума на Украине в свое время прочно обосновался и распустил щупальца украинский нацизм.

А что же будет на Кубани, где уже повсеместно в школах и казачьих обществах говорят «Слава Кубани — героям слава!», а улицы в некоторых городах не смущаясь называют именем пособников нацистов и убирают поганые имена лишь после скандала? Вопрос открыт.