Идеология освобождения

Корр.: То есть цель вашего прибытия, непосредственно: вы хотели разобраться в этой ситуации и донести...

С.К.: Мы считаем, что ситуация подпадает под разряд тех, которые определяются всей мировой практикой как право народа на вооруженное восстание народа против тирании (зафиксированное, например, в американской конституции) и право народа на защиту от геноцида и сгона с земель. Причем я убежден, что здесь реально осуществляется сгон с земель по латиноамериканской мафиозной модели.

Мне бы хотелось, чтобы возобладал сценарий, о котором я говорю, потому что я считаю его реализуемым. Здесь может быть огромное Приднестровье (в 10 раз больше, чем то, которое есть). У этого Приднестровья будет граница с Россией (настоящее Приднестровье изолировано). И я предвижу глубочайшие кризисы на Украине, в оставшейся ее части. Кроме того, я считаю, что три или четыре субъекта «Украинской федерации», если можно так назвать области (у нас есть субъекты федерации, у них нет), вот эти области находятся просто под гигантским полицейским репрессивным прессингом, в том числе и «Правого сектора», который воевать не умеет, а каратели они умелые.

Поэтому мне кажется, что вопрос не в том, чтобы Россия самоустранилась, и не в том, чтобы Россия ввела войска, хотя я абсолютно за то, чтобы она их ввела. Но мне кажется, что реальная Россия, которую я, увы, хорошо понимаю (я 30 лет занимаюсь политикой), не может ни самоустраниться (это чудовищно ударит по репутации власти), ни ввести войска. Она находится между этих двух крайностей — между Сциллой и Харибдой. Потому что, если самоустранится, скажут: «Негодяи сдали», — а если введет, скажут: «Негодяи втянули».

В этом смысле путь поддержки Донецка и Луганска силами гражданского общества для меня представляется оптимальным. И я несколько раз об этом говорил.

Что касается меня, то до момента, пока я не получу этого статуса, я должен ограничить себя чем-то. Я ограничиваю себя:

созданием госпиталя с выездом в районы боевых действий и спасением раненых, а также женщин, детей и всех жертв этого геноцида или сгона с земель;

созданием пункта оказания гуманитарной помощи с непрерывным циркулированием между Ростовом и Донецком;

созданием информационно-аналитического центра. Убивают журналистов российских. Я считаю, что здесь должны находиться журналисты с военным опытом, которых не так просто убить (хотя убить всех можно).

И, наконец, всё это должно быть охраняемо. Я действую подобным образом — как гуманитарная миссия — не потому, что я рассчитываю на милость бандеровцев, что я буду такой гуманитарный. Я знаю, что никакой милости не будет. В этих случаях оптимальное средство защиты — это граната Ф1. А что касается такого рода миссий, то они должны быть защищены, поэтому должна быть охрана.

Корр.: Но путь этот... понимаете, что если на данный момент они отобьют восточную часть региона, граница будет...

С.К.: Я вам скажу. Я хочу вам сказать, что начиная с 1989 года, не было горячей точки, в которой я не был. Мне гораздо приятнее работать в режиме горячих точек, чем давать советы, находясь в Москве. Я был в Таджикистане во время гражданской войны, я был в Приднестровье, как вам уже сказал. Специалисты моего центра ведут непрерывные семинары по контртерроризму. Для нас это дело, в общем-то, привычное.

Нам нужна была какая-то поддержка здесь. Мы должны были понять, что здесь к нам лояльно относятся. Знаете, как говорят, незваный гость хуже татарина. И наш проект вот этот — у нас есть на это деньги, это частные деньги. У нас хватит денег для того, чтобы это всё нанять и обеспечить, прошу прощения, по последнему слову техники.

Корр.: Хорошо. То есть вы непосредственно при помощи этих денег будете искать добровольцев или как?

С.К.: Нет, я добровольцев не ищу. Я ищу медиков, я ищу медсестер, я ищу людей, которые занимаются информационной работой аналитической, я ищу операторов, я ищу монтажеров, я ищу журналистов и я ищу водителей. И я ищу охрану, которая охраняет миссию, как и любую другую.

Вот мой мини-проект. Я мечтал бы, чтобы был другой проект, и чтобы я мог оказаться в числе частных военных кампаний, которые оказывали бы военно-техническую помощь. Но для этого я должен получить соответствующий статус.

Мой проект политолога (назовите проект Кургиняна) заключается в том, что на Юго-Востоке Украины должна быть сформирована Народно-освободительная армия Украины, которая по техническому оснащению и боевым характеристикам будет лучше украинской армии. Это мой сценарий. Она должна быть сформирована силами украинцев. Более того, я надеюсь на то, что эта армия сможет в конечном итоге, как Народно-освободительная армия Китая или как Народно-освободительная армия Вьетнама, закончить свой путь в столице, покарать военных преступников и демократическим путем провести выборы, при которых — я убежден — Украина подтвердит то, что у нее единый путь с Россией. Это мой план политолога.

Мои просьбы члена гражданского общества — в том, чтобы с помощью частных военных компаний осуществить этот план. А мои возможности человека — в том, чтобы организовать эту комплексную гуманитарную миссию плюс охрану.

Кроме того, у меня здесь есть организация, которая называется «Суть времени». Это украинцы, их довольно много. «Суть времени» — единственная организация из патриотических, верных России и так далее украинских организаций, которая существовала до Майдана и которая продолжает существовать сейчас как активная сила. И этой «Сути времени» я как человек всячески сочувствую в том, что она хочет бороться с тиранией и она хочет бороться против геноцида. Это ее право — право граждан Украины. Понятно, да?

Вот с чем я приехал сюда. Точнее, сначала сюда приехали с этим мои представители, которые со всеми говорили. А потом уже после разговора моих представителей приехал я сам. И, приехав сюда, я попал как кур в ощип (есть такая поговорка). Я оказался здесь в ситуации, которая для меня как человека с 30-летним политическим опытом поразительно напоминает мятеж. Я оказался в этой ситуации. И я эту ситуацию начал раскрывать, потому что я понял, что есть две возможности. Дать сплетням, слухам, панике и всему распространяться. Или сказать то, что я считаю трагической правдой. У меня нет и не может быть окончательного вердикта. Я ездил тут и разговаривал со всеми, с кем мог.

Корр.: То есть вы уже общались и с правительством, и с полевыми командирами?

С.К.: Прежде всего, я общался с гражданами. Я общался с людьми, которых я считаю главным действующим лицом истории, — это ополченцы. Ополченцы — это великая сила. Рядовой ополченец, иногда в очках, с бородой и с автоматом через плечо — это герой современности, это последний реальный человек. Не виртуальный, который будет сидеть у компьютера или в кафе и смотреть фильмы. Это реальный человек, человек реального мира. Для меня это всё великие люди. Может быть, во мне еще играет то, что я писатель, театральный деятель и всё прочее. Я общался с этими людьми. Со многими.

Помимо этого, я, естественно, общался с представителями здешней элиты. Должен вам сказать, что, в принципе, я не первый раз приезжаю на Украину. Хочу вам ответственно заявить, что в 2008 году Украину пытались втянуть в войну с Россией первый раз, в связи с грузинским конфликтом (господин Ющенко), и я внес свою лепту в то, чтобы это не состоялось — в виде диалога элит. Я разговаривал с разными украинскими политиками, которые были тогда противниками президента Ющенко, не обязательно из патриотического лагеря. И мне удалось сделать так, чтобы это всё не состоялось. Поэтому для меня нет незнакомых людей в украинском политическом рельефе. Я их всех знаю. Я знаю, чего они стоят, и что они собой представляют.

Сюда я приехал к народу и, естественно, к тем, кого народ выдвинул в виде военных лидеров, в виде лидеров политических, с тем, чтобы не быть непрошенным гостем, незваным гостем, который «хуже татарина». Я приехал сюда, считая, что я здесь буду разговаривать с пользой для общего дела Новороссии, а частные военные компании и какие-то слои гражданского общества станут делать свое дело. Я должен вам сказать, что дело-то начали делать. Говорить, что на сегодняшний день Донецк и Луганск так уж брошены, что все только из рогаток и «макаровых» сбивают «Су» и прочие летающие средства — как-то очень смешно.

Корр.: Но в данный момент... понимаете, что вся часть, которая сопротивляется фашистской власти, киевской власти, что это не есть частные компании чьи-либо?

С.К.: Нет, это великие и абсолютно бескорыстные люди...

Корр.: Но ведь вы знаете, что Игорь Стрелков заявлял, что соотношение сил очень разное.

С.К.: Вот теперь приходим мы к позиции господина Стрелкова. Во-первых, для меня есть два Стрелковых. Для меня есть Стрелков, державший оборону. Это герой, поскольку он держал оборону. Он для меня герой не потому, что у него усы, часы и пилотка (песенка такая есть: «Усы, часы, пилотка, на-ну, на-ну, на-ну. И бравая походка, на-ну, на-ну, на-ну»). Он для меня герой не потому, что у него усы, часы, пилотка, и он любит закручивать усы определенным образом. И не потому, что он занимался военно-богемными делами в Сербии и других местах.

Он для меня герой потому, что ему поверили простые ополченцы, и потому, что он держит безумно опасную точку. Держал, точнее. И до того момента, пока он ее держал, мне было глубоко, как говорят, фиолетово, что он говорит, с кем он дружит и что он делает. Он держал ее, а его люди в него верили. И эти два фактора для меня означали, что он герой по факту, понимаете? Он может быть при этом кем угодно, не имеет никакого значения, кем он является, для меня он всё равно герой, ясно?

Я не могу понять, как после этой сдачи (а ведь, вы знаете, что сдан не только Славянск) он может выступать в том же амплуа, понимаете? Можно ли после этого рассматривать человека так же, как его рассматривали до этого? Нет. Почему никто не хочет видеть главный факт? Не личность Стрелкова, не те или иные обстоятельства, а что сдан Славянск, что сдан Краматорск и еще ряд населенных пунктов. И что фактически этими сдачами дорогу на Донецк открыли, да? Вот давайте рассматривать этот факт, и пусть человек, который отвечал за то, чтобы этого не случилось, разъяснит обществу, почему это случилось. Спокойно, в деловом режиме, без всяких наших демонизаций.

Мой разбор этого дела начинается с очень простого пункта. Если мощные бронетанковые силы украинской армии нанесли удар бронированными кулаками, если авиация украинской армии начала бомбардировать город, а огромные превосходящие силы противника начали бы под прикрытием огня атаку города, то уход людей из города очень оправдан. Хотя... Давайте с вами обсудим, чем в принципе обоснована оборона в городах? Почему надо не во чистом поле, где население не будет страдать, копать окопы и укрепрайоны делать, а в городах. Мы же знаем, почему. Потому, что вход бронетехники в города означает, что она будет уничтожена, правильно?

Корр.: Но проблема еще в том, вы понимаете, что количественное соотношение не равно, и только после этого мы не можем взять и выйти в поле...

С.К.: Количественное соотношение. Правильно, вы всё правильно говорите. Но никакой атаки украинской армии на Славянск не было. Вдвойне необъяснимо, что вслед за этим сдан Краматорск и остальное. Произошло нечто странное. И не понять, что произошло нечто странное, можно, только когда держишься за миф о Стрелкове, понимаете? Плевать на реальность! Есть миф.

А реальность вошла в глубочайшее противоречие с мифом. Поэтому в обществе естественная массовая шизофрения. Хочется держаться за миф, и начинается объяснение, что он Кутузов. Почему он Кутузов? Еще говорят, что вот Киев в 41-м сдали... Идет огромное количество ахинеи этого типа.

Но есть еще проблема. Мне отец когда-то говорил (он провоевал не только Великую Отечественную) просто: «Поднял руку — бей! Даже если понял, что не надо, всё равно бей! Зачем руку поднял?»...

Было сказано несколько раз, что «мы там погибнем». И это было правильно сказано, потому что это означало одно — вход бронетехники в разрушенный или полуразрушенный (не так сильно, кстати, разрушенный, как это говорят) город Славянск означает, что вся бронетехника в городе будет уничтожена. Правильно? Ради этого — страдания населения, которое, тем не менее, они защищали там. Ради этого — укрепрайон в городе, ради этого всё остальное. Правильно? И вот говорится — мы полны решимости идти до конца. Это, знаете, как два человека, которые идут на таран. Кто отвернет — тот и проиграл. Мы полны решимости идти на таран. Точка. Всё. Мы пойдем до конца. И в этом есть вся задача, в этом есть всё, что нужно было для того, чтобы победить.

Теперь проблема заключается в том, что, даже не под давлением превосходящих сил противника, хотя его надо было там принять и сжечь, в городе. Потому что бронетехника во чистом поле — это мощная сила, а бронетехника в городе — горит, поверьте, я знаю, очень хорошо. Значит, вместо того, чтобы принять этот удар и не погибнуть, а сжечь противника, было принято решение уходить. Но удара не было — вы меня слышите? Я что-нибудь неправильно излагаю?

Вы послушайте меня и не подозревайте меня в том, что я приехал по воле каких-то сил. Я всегда приезжаю сам, и нет силы в России и мире, которые могут мне указать, что говорить. И только на этом держится моя репутация. Я двадцать пять лет говорю одно и то же. У меня есть принципы, и это все знают.

И я вас спрашиваю: что случилось нового? Сейчас вы цепляетесь за миф, ну честно. Что случилось нового? Что случилось, я спрашиваю? Не хороший он или плохой, не герой или нет. Я спрашиваю: кто отдал приказ? Что произошло? Он вдруг пожалел население? Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву. А перед этим он его не жалел?

А сейчас он знает, что с населением происходит? А своих ополченцев, которые не ушли, он не пожалел? А их семьи он все вывез? Да? Со мной не говорили люди, которые сейчас поехали на смерть туда, чтобы умереть со своими семьями, туда назад? <...>

Корр.: То есть вы думаете, что с этой целью Стрелков прибыл в Донецк, чтобы начать карательную операцию внутри самой Донецкой Народной Республики?

С.К.: Да. Да. Да. Да. Да. И я не думаю. Я бы не стал думать. Я знаю. Так же, как я знаю, какого числа и в какой точке на горе Карачун велись переговоры, какого числа были приняты решения о том, что будут лагеря для тех, кого будут выбрасывать из Славянска, и кто из украинской элиты принимал эти решения и говорил, что через два дня всё будет сделано. Я достаточно много знаю, но это я всё доказать не могу.

Вот тут вы мне можете сказать: это вы знаете, а мы считаем, что вы... я не знаю... кремлевский проект, проект летающих тарелок. А вот то, что я вам перед этим рассказываю — это моя мысль. И ваша мысль, и моя — одинаковые. И законы логики одинаково существуют для всех. И можно, конечно, попытаться защитить от логики и реальности миф, но только извините, кое-кто из нас уедет, а кое-кто здесь останется, и они будут кровью своей и семей оплачивать миф, как сейчас его оплачивают жители Славянска и Краматорска, где на улицах уже вешают.

Корр.: По поводу Дружковки вы можете сказать — правильно или неправильно сделали, что там не оставили часть войск?

С.К.: Я считаю, что открыта дорога на Донецк.

А теперь давайте рассмотрим другие элементы этой истории. Политический контекст. Смотрю внимательно за ним, ну и, видит бог, не испытываю ничего, вот кроме симпатии человеческой. И вообще, надо понять, что у меня здесь никаких интересов нет. У меня здесь есть интерес, чтобы чума не перекинулась в Россию. Все! Кто здесь будет президентом этого нового Приднестровья, как они поделят пакеты... Для меня это всё, простите бога ради, очень провинциально.

И смотрю. Ночью, днем. Сердце обливается кровью, все симпатии на его стороне. Наконец, он выступает и говорит, что он особо благодарен господину Просвирнину, руководителю такого сайта «Спутник и Погром», который всё чаще называют «погром без спутника». У меня к господину Просвирнину свой счет — не личный, отнюдь. Он абсолютно не собирался меня трогать, это я его тронул. Он отбивался. У меня есть счет за Великую Отечественную войну и за то, что он сказал, что 22 июня — это день отмщения, а не день скорби. Ладно, бывает. Предположим, что у господина Стрелкова совсем такая ориентация в сторону вплоть до НТС и Власова. Бывает. Он убивает бандеровцев, он держит объект. Какая мне разница до его интерпретации? Это его дело. Проходит два дня, или один, или полтора. И господин Просвирнин, получивший мандат от господина Стрелкова, выступает не где-нибудь, а на телеканале «Дождь» у Ксении Собчак и заявляет, что Стрелков — это улучшенный Немцов и Навальный, и что его задача — поднять мятеж и войти во главе мятежных войск в Москву, свергнув нынешнюю власть. Я что-нибудь неверно цитирую?

Значит, господин Просвирнин это делает. Теперь представим себе две вещи. Первую вещь, что господин Просвирнин — я сейчас не говорю о Стрелкове, — что господин Просвирнин это делает для того, чтобы благородным образом свергнуть это плохое — ненациональное — правительство и делать хорошее. Но такие вещи не говорят на телеканале «Дождь»! Однако господин Просвирнин — это человек, который уже заявлял, что после входа Крыма в Россию Россия рухнет, но (!) это для нас «бонус, а не катастрофа». Значит, господин Просвирнин просто топит Юго-Восток. Вы это понимаете? Вы люди, сколько-то времени занимавшиеся политикой. Он не организует какую-то вот эту спецоперацию. Он просто нагло, как дешевая провокативная мразь, топит Юго-Восток, разрывая линии военно-технического сотрудничества и всё прочее. Правильно?

Стрелков не дает опровержения. <...> Начинается вакханалия. Стрелков превратился в главного нового Навального. Такие фокусы не делаются случайно. Во-первых, потому что понятно, чей это Навальный. Это Навальный телеканала «Дождь» и господина Просвирнина, который является другом Собчак и Белковского, и Белковский ушел к бандеровцам, а этот ушел сюда. Значит, это хрестоматийная провокация, о которой я предупреждал за три месяца до этого, разбирая господина Просвирнина. Теперь он это сделал. Он сделал это просто как беспредельно грязный, мелкий подонок.

Теперь поговорим о Стрелкове. Стрелков — я согласен с вами — не отвечает головой за фантазии господина Просвирнина. Но когда это уже Просвирнин, Гильбо, вся фактически элита и так далее, то возникает естественный вопрос: а собственно, чей пиар?

Корр: Но вы сами, видимо не читали Стрелкова. Он неоднократно сам опровергал это. Он говорит, что... сам... Не говорит, «я за Путина», но он говорит, что «я никаких планов о свержении и о том, что меня монархом сделать не испытываю, мне этого не надо». Т.е. он это сам отвергает.

С.К.: Я очень рад, что он это говорит. Я очень рад. Значит, во-первых, в таких случаях не так говорят. Да? «Я этот сыр [облизывается] никогда не съем. [облизывается] Мяу! Мяу!» Да? Так не говорят. Что-то доказывают действием.

Во-вторых. Непрерывный стиль «плача Ярославны» по поводу того, что если не введут войска, мы немедленно все погибнем, умрем, умрем, умрем, всё кончится и т. д., под аккомпанемент причитания Просвирнина: «Сука, введи войска! Сука, введи войска!» — для меня стоят гораздо больше, чем прямые заявления господина Стрелкова.

В-третьих. Всё это бы не стоило ломаного гроша, и было бы по-прежнему, как до сдачи Славянска, контекстом. Но теперь это стало текстом.

Поэтому я считаю, что Донецкая Народная Республика находится на грани мятежа, а господину Стрелкову хочется выступать в роли Лебедя 2.0, а что такое был генерал Лебедь в Приднестровье, я очень хорошо знал. Я знаю, чем именно это кончилось. А кончилось это преступным Хасавюртом и рассуждениями о том, что России хорошо бы принять ислам.

С.К.: Теперь возникает новая ситуация. Она опаснейший характер носит, прежде всего потому, что нам здесь нужно сплочение.

Нам, для начала, здесь нужен Совет военно-полевых командиров. Шурá. Потому что сейчас всё это гораздо хуже, чем в известных республиках, где есть шура. Потому что тут полевые командиры без шуры.

Нужна шура. Совет. Раздел зон влияния и всего остального. Грамотная концепция элиты. Наведение порядка. И это первое, что нужно.

Второе. И вы должны знать. Эта свара бесконечная, которая давно тут идет, разогреваемая московскими гастролерами каждый день в качестве метода их правления... Она, в итоге, приводит к тому, что совершается самое плохое из того, что может — народ отпадает. Потенциал протеста снижается. И если допустить это, то можно поставить любую технику. И создать любую дисциплину. И всё равно всё проиграете.

Поэтому, следом за этим нужно, чтобы Совет военно-полевых командиров навел порядок во всем. В экономике. В коррупционных вещах. И во всем остальном так, как он наводил его в Приднестровье. Я излагаю просто приднестровскую схему.

Далее нужны немедленные выборы, немедленные выборы и постановка всего дела под политический контроль власти и гражданского общества.

Корр.: А кого вы видите в этом совете? Вы Стрелкова видите в этом совете?

С.К.: Я абсолютно готов видеть Стрелкова. Ему доверяют полевые командиры, его ребята? Доверяют, значит, он есть. Значит, он — есть.

Голос за камерой: Вы будете встречаться с ним ближайшее время?

С.К.: Если он изъявит желание — в любой момент. Я готов встречаться публично и готов встречаться конфиденциально. Никаких вопросов здесь нет. Я не приехал воевать. Это он воюет. Пусть он со своим Просвирниным разбирается, а не со мной. Это тот его извалял в грязи.

Что же касается меня, то я абсолютно считаю необходимым гармонизацию элиты, выдвинутой на волне событий простыми людьми с автоматами, выдвинутых в вождей. Эти вожди (сколько бы их не было) должны жесточайше построить вначале внутренние, как говорят в таких случаях, «клубные» отношения. Они не имеют права выносить сор из избы. Они не имеют права грызться. Они должны твердо внутри всё это сделать, а потом выйти на народ и заявить программу. И не прятаться за спины московских гастролеров и кого-нибудь именно, а понимать, что им здесь жить. Если народ от них отвернется — никто их не спасет: ни Россия, ни летающие тарелки, ни Господь Бог. Ибо глас народа — глас Божий.

Голос за камерой: Сергей Ервандович, много полевых командиров...

А.А.: Андрей Афанасьев, Агентство политических новостей. Много командиров полевых — это много амбиций. Почему вы так отметаете единоначалие, которое, на мой взгляд, более перспективно.

С.К.: Потому что это единоначалие сейчас возможно только в виде резни.

Корр.: Скажите, пожалуйста, сможете ли вы помочь в формировании идеологии, общей идеологии Новороссии.

С.К.: Идеология сформировалась.

Корр.: Сформировалась?

С.К.: Простой народ Донбасса и Луганска сформировал идеологию. Это идеология знамени Победы и идеология Иисуса Христа. Она сформирована. Здесь состоялся православный вариант теологии освобождения. Здесь он уже состоялся. Народное творчество уже дало идеологию. Никогда никто не может выдумать идеологию на бумаге. Дух народа здесь сформировал великую победительную идеологию. Но только не надо примешивать к этой идеологии, пожалуйста, людей, которые говорят, что 22 июня — «день отмщения». Потому что рядом с людьми, которые свято верят в Иисуса Христа, есть очень серьезные боевые силы, которые верят в Советский Союз. И мы знаем их. Это люди, которые отказались принимать присягу Украины в 91-м году, это люди с огромными боевыми заслугами. И они тоже воюют. Зачем им-то плевать в лицо?

Всё уже сформировалось, всё уже в народных массах сформировалось. А вот когда в это дело вмешивается провокационная сила, которая начинает говорить, что 22 июня — «день отмщения», вот тогда идеология рушится. А она уже сформирована народом. И народ может ее нести даже в мир, потому что мир хочет такой идеологии. Тот сейчас решит идеологическую проблему XXI века, кто соединит религию и коммунизм.

Корр.: Когда будем брать Киев?

С.К.: Народно-освободительная армия в сто тысяч, кризис по всей Новороссии, абсолютная консолидация элиты двух ударных областей — Донецкой и Луганской, мощная информационная война, сильная экономика, и их наглая, свирепая попытка вторгнуться на благословенную нашу территорию. Через пять месяцев после этого войска в Киеве, никакой диктатуры, свободные, общенародные выборы по схеме: референдум, конституционное совещание и понеслась. А преступники — на скамье подсудимых.