Извращения в системе образования — 4
Конечно, можно встать в романтическую позу и сказать, что образование важно само по себе, вне зависимости от того, какое место в жизни оно тебе обеспечивает. И, наверное, в каком-то смысле, это так и есть. Образование открывает возможность странствовать по ранее недоступным для тебя мирам. Оно делает твою жизнь богаче, а значит, и счастливее. Но разве можно сводить к этому роль образования в человеческой жизни? Разве не называли это самое образование все подряд — вслед за Питиримом Сорокиным — важнейшим каналом социальной мобильности? Или главным социальным лифтом, что то же самое. Итак, образование не только дает человеку возможность постигать то, что необразованный человек постигнуть не может. Оно еще и открывает человеку новые социальные возможности.
Так это было во все времена у всех народов, говоривших на разных языках, поклонявшихся разным богам, по-разному понимающих смысл жизни. Где-то, например, в конфуцианском Китае, приоритет образования как средства повышения своего социального статуса был задан со всей категоричностью. А где-то даже образованному человеку трудно было преодолеть сословные ограничения. Но он ведь преодолевал их не только в Китае, где для этого были предоставлены все возможности, но и в странах, где этих возможностей предоставлено не было. В той же феодальной России, например. Не зря такое значение придавалось в России прецеденту Ломоносова. Не зря писались стихи «Скоро сам узнаешь в школе, / Как архангельский мужик / По своей и божьей воле / Стал разумен и велик». Да, сословные рогатки в феодальной России не исчезали автоматически при предъявлении представителем низшего сословия некоего высокого образовательного уровня. Но скрипя зубами высшее сословие пропускало-таки образованного представителя низкого сословия наверх. Пропускало слишком медленно, обставляя это разного рода издевательствами. И видимо, в этом одна из причин Великой Октябрьской социалистической революции. После которой сословные рогатки были сняты полностью и доступ к образовательным высотам получили все. Более того, прежде всего те, кто ранее его не имели.
Но мне здесь важно подчеркнуть, что и до революции в России действовало правило: сумел каким-то образом получить высокое образование — будешь иметь и высокий социальный статус со всеми вытекающими последствиями. А уж как ты распорядишься им, зависит и от тебя, и от веяний времени. При Петре Великом ты мог быть вознесен с самых низов на какой угодно верх. Потому что время бурное. Потому что страна, оказавшись на грани небытия, обретает лидера, способного ее спасти, и понимающего, что это спасение требует обновления крови в теле почти погибшего государства. А потом, при каком-нибудь Павле I или Николае I и труднее было получить образование, и труднее с его помощью добиться по-настоящему высокого социального статуса. Но какого-то статуса ты мог добиться даже в самую сонную, проникнутую спесью эпоху жизни России. Борись за образование, и воздастся тебе во всех смыслах. И в духовном — ты иначе приобщишься к высокому. И в социальном — ты получишь другое место в жизни.
Вот почему мне представляется, что упомянутая романтическая поза о самоценности образования отдает и ханжеством, и чем-то еще более скверным. Человеческая история пронизана прорывающимися героями, добивающимися образования не только для того, чтобы открывать новое для себя и для человечества, но и для того, чтобы завоевывать другое место в жизни. Со временем значение образования в плане обретения другого места в жизни, в плане завоевания иного статуса и даже, если хотите, престижа, все возрастает.
В советском социалистическом обществе получение образования не было сопряжено с социальными унижениями. Воистину, представитель любого социального сословия, ребенок из семьи с любым достатком мог получить блистательное образование. И получал. Я знаю людей, которые в пятидесятые годы XX века приезжали из отдаленных сел, будучи лишенными протекции родителей, работавших в этих селах обычными учителями. И поступали в МГУ. Поступив, жили впроголодь, яростно грызли гранит науки, достигали высочайшего уровня образованности. И весьма высокого социального статуса.
В феодальном или капиталистическом обществе все было, конечно, не так. Как именно там завоевывались образовательные возможности, можно понять, например, прочитав роман Джека Лондона «Мартин Иден». Почти неграмотный моряк влюбляется в женщину из образованного сословия, хочет завоевать ее любовь. Начинает яростно учиться. Живет впроголодь. Недосыпает. В итоге становится очень образованным человеком. Завоевывает успех. Но надрывается — так велики были преграды на этом пути. И, в итоге, кончает самоубийством. В науке это получило даже специальное название «синдром Мартина Идена». Но, во-первых, Мартин Иден сумел добиться своего. Во-вторых, многим удавалось и при капитализме сделать это с меньшими издержками. И, в-третьих, конечно же, такое пробивание из социальных низов через образование наверх и сейчас сопряжено в капиталистических странах с огромными издержками. Но надо признать, что издержки стали сейчас меньше, чем во времена Мартина Идена.
Как это сегодня выглядит у них? Задаюсь этим вопросом не потому, что считаю, что у них все хорошо. А потому, что понять, что именно происходит у нас, можно только всмотревшись в то, что происходит у них. Тем более что наша образовательная бюрократия, да и иная тоже, все время говорит о том, что хочет сделать, как у них. И нагло лжет. Что обнаруживается немедленно при минимально детальном и систематическом рассмотрении проблемы несходства нашего и их образовательного подхода.
Да, в их неблагополучных районах, в их трущобах или квазитрущобах (а такие до сих пор есть) школьникам дается плохое образование. Хорошее образование у них дается только в элитных школах. Ребенок из низов, попадающий в плохую, так сказать, трущобную школу, заведомо ущемлен в правах по отношению к ребенку из привилегированной семьи, поступающему не в трущобную, а в элитную школу. При этом трущобные школы (использую это название для того, чтобы как-то охарактеризовать школы для детей из социальных низов, живущих в неблагополучных районах) — это, конечно, социальные отстойники. Предлагаю читателю такое определение — «социальные отстойники» — не в качестве образа, а в качестве понятия, которое многое объясняет.
Фактически, в трущобных школах не учат. Там учителя отрабатывают номер, в каком-то смысле развлекают детей. И понимают, что детям бедных родителей не нужно хорошее образование. Что они повторят судьбу своих бедных родителей. Будут влачить относительно жалкое существование, исполняя ту или иную низкоквалифицированную и, соответственно, низкооплачиваемую работу. И что их к этому надо готовить. А также отрабатывать номер, согласно которому все американские (европейские и так далее) дети имеют право на образование. Мол, вот вам это право — как обглоданная кость. Грызите и молчите. Тем более что в силу своего социального удела вы даже не можете отличить, чем кусок сочного мяса, то бишь элитное образование, отличается от такой кости, то есть, образования трущобного.
Но в самой трущобной школе самый захудалый учитель будет очень определенным образом относиться к ребенку из социальных низов, который закусил удила и хочет получить хорошее образование любой ценой, у которого есть способности и разного рода драйв. Как духовный («хочу постигнуть то, что сокрыто»), так и социальный («не хочу работать как папа и мама, хочу пробиться наверх. И пробиваться буду не через спорт или армию, а через образование, потому что у меня для этого есть задатки. И я их полностью разовью, будьте уверены»).
Даже программы в трущобных школах (да и установки, даваемые их учителям) не убивают этот самый дух прорыва по каналам образовательной мобильности, не убивают волю к напряженному образовательному труду, к самопреодолению. Мы знаем это по книгам (американским, прежде всего, но и европейским тоже), в которых описана западная педагогика во всем ее убожестве и блеске. Мы знаем это и по многочисленным рассказам тех, кто получал образование в американских или европейских трущобных школах и пробивался наверх.
А теперь давайте приглядимся к тому, что вытворяет наше министерство образования, заявляя во всеуслышание, что оно вводит в России образование западное по духу, содержанию и форме.
Для начала договоримся, что в России нет трех важных слагаемых западного общества, позволяющих этому обществу худо-бедно справляться с проблемой образования.
Первое слагаемое — отсутствие у них жуткой социальной дифференциации плюс наличие чего-то объединительного (то бишь этих скреп, они же рамка национального консенсуса, они же этос и так далее).
Второе слагаемое — наличие вознаграждения за обретение высокого образования. Я имею в виду вознаграждение не духовное — его нельзя отнять, — а социальное. Получивший высокое образование на Западе получает высокий социальный статус. Получивший высокое образование в России получает вместо высокого социального статуса право на прозябание. Этого нет нигде в мире. Именно по этому параметру мы абсолютно аномальны даже по отношению к африканским странам. Соответственно, социальный образовательный драйв («учусь для того, чтобы получить высокий жизненный уровень, высокий социальный статус и так далее») в России по определению отсутствует. Или же приобретает крайне патологический характер («выучусь, уеду за границу, и там меня за мою выучку достойно вознаградят»). О какой модернизации при этом лепечет наше правительство — непонятно. Но в этой статье не хочу разбирать проблемы модернизации. Я разбираю проблему личностной мобилизации. Да, именно личностной. Человек из социальных низов (этакий Мартин Иден нашего времени) мобилизует все усилия для того, чтобы прорваться наверх по каналам образовательной вертикальной мобильности? Да не будет он мобилизовать свои усилия в этом направлении, для того чтобы прорваться! Он по другим направлениям будет прорываться. Криминальным или каким-то еще, но не образовательным. Соответственно, драйва у него должно быть больше, чем на Западе (потому что при гораздо большей социальной дифференциации преград на его пути гораздо больше), а оснований для драйва у него гораздо меньше. А честно говоря, нет вообще, ибо в социальном плане образовательный прорыв ничего не сулит.
А теперь о третьем слагаемом, которое на Западе есть, а у нас отсутствует. На Западе все еще сохранился дух поощрения усилия. Особенно, если это усилие осуществляется ради личного благополучия (заработка, карьеры, статуса и так далее). Те, кто на Западе отвечают за молодежь, поощряют в ней это жестокое начало, алчущее победы, личностного триумфа и всего прочего. Как только на Западе инстанции, отвечающие за образование, да и за молодежь вообще, видят, что некий индивидуум из низов закусил удила, проявляет незаурядные способности и редкое трудолюбие, рвется наверх всем своим естеством, они перед этим индивидуумом открывают двери. Дают стипендии. Посылают в подлинно эффективные элитные школы и так далее. Да, они при этом его портят, поощряя в нем наихудшее. Но они подзуживают его, призывают к мобилизации, мол, давай-давай, прорывайся. А поскольку прорываться теперь уже не так трудно, цена прорыва высока, а тебя еще и подзуживают (бери барьеры, не ленись, надрывайся, авось получится, будь победителем, не робей)… то в итоге подъем снизу наверх по каналам образования происходит. Не возникают непреодолимые преграды на пути социальных низов, желающих идти наверх по каналам образовательной мобильности. Напротив, возникает желание эти преграды преодолеть с помощью образовательного напряжения.
Итак, трех этих слагаемых у нас нет. А что есть? А есть желание добавить к чудовищной экономической и социальной разорванности общества еще и иную разорванность. Основа которой — очень ранняя, ни на чем, по сути, не базирующаяся раздача ярлыков. Мол, ты можешь — ибо тебе это дано. А ты не можешь — потому что ты не только бедненький, но и тупенький.
Тупенький? Мировая история знает большое число блистательных ученых и инженеров, которые в школе отнюдь не преуспевали. Если бы им заранее выносили образовательно-роковые вердикты (мол, не дано тебе и все тут), то человечество лишилось бы очень многого. Добавлю к этому, что все специалисты, занятые проблемой человеческих способностей и талантов, знают, что способности еще как-то можно исчислить, а талант исчислить очень трудно. Ибо он основан не на легко фиксируемой результативности, а на страстном желании что-то этакое в себе реализовать.
И тут очень важно сказать человеку: «Раз у тебя не получается, но ты очень хочешь, то рвись, преодолевай, мобилизуйся. И дано будет тебе согласно твоему невероятному рвению. Потому что мы понимаем, что такая мотивированность — это и есть талант. Ибо так хотеть можно, только имея внутри что-то типа предназначения». Кстати, это касается не только науки, но и всего на свете. Искусства, спорта и так далее.
И вот наше министерство образования, наплевав на все сразу: и на только что изложенные очевидные истины, и на российскую проблематику (преодолевать на пути образования надо препятствия большие, чем на Западе, а награда-то нулевая, если не отрицательная), берет и вводит еще одну дифференциацию. Казалось бы, столько навводили дифференциаций, что общество вот-вот исчезнет (если уже не исчезло). А вместе с обществом, разумеется, и государство. Ан нет — неймется. О том, как именно неймется, — в следующей статье.
