Как выстояли в 1941-м?
22 июня исполняется 75 лет со дня начала Великой Отечественной войны. 1941-й был самым тяжелым, самым кровавым, самым непредсказуемым годом всей войны.
Уже с 1939 года точно знали, что война неминуема, но всё еще надеялись ее избежать. Надеялись на пакт Молотова-Риббентропа, надеялись на страх немца перед «непобедимой и легендарной», надеялись (если паче чаяния враг все-таки решится атаковать) тут же контрударом отбросить его и завершить войну на территории Германии.
И не только надеялись — работали как проклятые день и ночь. Создавали новые танки, самолеты и артсистемы, перевооружали армию, закладывали основания под оборонные заводы далеко на востоке, куда враг не сразу доберется, учили младших офицеров и военачальников, вели тонкую дипломатию, чтобы не остаться без союзников один на один с сильнейшей армией Европы.
Но — не всё успели, не всё смогли. Не хватало боевой техники, снарядов, даже стрелкового оружия, только-только заработали крупные военные заводы, бойцы были малообразованны и необстреляны, офицерам не хватало опыта. Потому и повисло в 1941-м всё на волоске, потому и стал он самым тяжелым годом войны.
Но как же выстояли? Что было еще, помимо тяжелейшей работы в тылу, таланта и бессонных ночей наших конструкторов, инженеров, рабочих на военных заводах? Помимо невероятной по сложности организационной работы партийных и советских руководителей, железной воли вождя? За счет чего остановили немцев?
За счет стойкости, самопожертвования, нежелания уступать врагу. И за счет любви к Родине. На мой взгляд, это было главным.
Множество мифов и домыслов сложено о 41-м годе. И о том, что советские солдаты бросали оружие, танки, пушки и массово сдавались в плен. И о том, что воевали против немцев по принуждению. И о том, что победили, завалив врага своими трупами.
Как и на каждой войне, всё это случалось — и в плен сдавались, и оружие бросали, и неумело гибли. Но в главном, в сути — это ложь.
Правда же в том, что на нас перла мощная, отлаженная, высокотехнологичная немецкая военная машина. Причем — совершенно незнакомая нашим бойцам и офицерам. В первые дни и месяцы войны они не понимали, как она устроена, что может, какова тактика и стратегия ее действий? Понять же принцип ее работы и научиться ей противостоять можно было только в бою, ценой большой крови.
Поначалу немцы побаивались Красной Армии, но после советско-финской войны они ударились в прямо противоположные оценки. Немецкая разведка указывала на отсутствие в Красной Армии опытных командных кадров. Германский военный атташе считал: чтобы после чисток в армии советский генералитет вышел на уровень хотя бы 1933 года, «потребуется самое малое 20 лет».
22 сентября 1939 года в Бресте парадом прошли советские механизированные части. Присутствовали представители германского военного командования, в частности, создатель концепции танкового блицкрига генерал Г. Гудериан. Что сказал о советской военной технике Гудериан, мы не знаем, но молодой унтер-офицер, наблюдавший парад, прокомментировал его так: «Советы выглядели убого. И автомобили, и танки допотопные, должен признаться, всё это не больше, чем отживший свой век хлам».
Так и было на самом деле. Вот только немцы ничего не знали о новых тяжелых танках КВ и средних Т-34, уже запущенных в производство. И не представляли себе, каков в бою русский солдат. Потому и не сомневались в успешности своего блицкрига. Гитлер уверял: «Если по такой армии нанести мощный удар, ее разгром неминуем».
Но не только военно-технической слабостью Красной Армии объяснялось то презрение, с которым поначалу относились немцы к советским бойцам. С 1933 года вся Германия начала проникаться фашистской идеологией, согласно которой славяне вообще были «недочеловеками». И к 1941 году эта идеология определяла отношение к «русским» у подавляющего большинства немецкого воинства — от солдат до генералов.
Однако первые же бои заставили самых умных (или самых знающих историю) пересмотреть свои взгляды. Обер-лейтенант Эрих Менде вспоминает о разговоре со своим командиром, состоявшемся в ночь 22 июня 1941 года, перед самым началом немецкого наступления: «Мой командир был в два раза старше меня, и ему уже приходилось сражаться с русскими под Нарвой в 1917 году. «Здесь, на этих бескрайних просторах, мы найдем свою смерть, как Наполеон», — не скрывал он пессимизма... — Менде, запомните этот час, он знаменует конец прежней Германии»».
О том же самом, но пока без окончательного пессимизма, пишет в своих воспоминаниях генерал Гюнтер Блюмментритт, начальник штаба 4-й армии: «Поведение русских даже в первом бою разительно отличалось от поведения поляков и союзников, потерпевших поражение на Западном фронте. Даже оказавшись в кольце окружения, русские стойко оборонялись».
Вот отрывок из боевого донесения от 22 июня 45-й пехотной дивизии вермахта, захватывавшей Брестскую крепость. Немецкая дивизия насчитывала 17 тысяч человек, в крепости укрылись чуть больше 9 тысяч советских бойцов, среди них, кроме пехотинцев и пограничников, были в основном тыловые подразделения — не ахти каких боевых качеств. И это не считая 300 семей командиров Красной Армии. Захваченные врасплох, без единого командования, не понимающие, что это — война или провокация, — казалось, такие бойцы просто не могли долго выстоять.
«Бой за овладение крепостью ожесточенный — многочисленные потери. <...> Там, где русских удалось выбить или выкурить, вскоре появлялись новые силы. Они вылезали из подвалов, домов, из канализационных труб и других временных укрытий, вели прицельный огонь, и наши потери непрерывно росли».
Организованная оборона крепости продолжалась 5 суток, ее последний защитник сражался больше месяца.
Итальянский военный журналист, а после войны — известный публицист и философ, так и не поменявший своих пронацистских взглядов, Курцио Малапарте в 1941-м спросил у немецкого офицера-танкиста о русских пленных. Офицер ответил: «Мы почти не брали пленных, потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить...».
Конечно, так было не везде и не сразу. И сдавались, и убегали в страхе, бросая технику, — пока не поняли, что представляют собой фашисты.
Лишь когда увидели творимые ими зверства, разрушенные и сожженные города, села, от которых остались лишь торчащие печные трубы, когда увидели, как эшелонами угоняют в Германию на работу женщин и молодежь, — невыносимо стало думать о спасении своей жизни. И приказ «Ни шагу назад!», это «жесточайшее проявление советской тоталитарной идеологии», как заявляют либеральные борцы за права человека, на самом деле лишь точно сформулировал осознанный выбор народа — бороться с врагом во что бы то ни стало.
Вот тогда и думать перестали об отступлении. И исступленно учились воевать.
Вот воспоминания И. С. Калядина, бывшего военкома 19-го механизированного корпуса, о первых месяцах войны. Автор рассказывает об очень известном явлении начала войны — самолетобоязни. Наших истребителей в небе было немного, зато фашистские асы господствовали в воздухе. «Надо было мобилизовать людей на активную борьбу собственными силами и средствами с низколетящими немецкими самолетами. <...> Определенный эффект давал залповый огонь подразделений из стрелкового оружия и пулеметов. Именно этим способом в течение 4–6 июля части корпуса сбили несколько «мессершмиттов» и «юнкерсов». <...> И постепенно самолетобоязнь пошла на убыль. Пехотинцы, артиллеристы и даже танкисты смелее вступали в единоборство с фашистскими стервятниками и очень часто заставляли их держаться на почтительной высоте».
Так же учились бороться с немецкими танками. В воспоминаниях И. С. Калядина рассказывается о бое у украинского села Людвиполь-Городище. Там наши воины научились блокировать главный тактический маневр немецких танковых частей — быстрое изменение направления атаки.
Около 20 немецких танков, на большой скорости двинувшиеся в наступление, были встречены огнем противотанковых орудий с ближней дистанции. Не рискуя атаковать в лоб, немецкие машины двинулись в обход. Однако советские командиры предусмотрели этот вариант атаки, и идущих в обход фашистов ожидал встречный удар нашего танкового полка, поддержанный двумя гаубичными батареями и двумя дивизионами артиллерийской противотанковой бригады.
Через четверть часа на поле боя горели «не один десяток бронетранспортеров и мотоциклов, несколько танков, а противник отхлынул к югу.
Этот скоротечный бой еще раз показал всем командирам и красноармейцам, что гитлеровское воинство можно успешно бить, если хорошо подготовишься к бою, прочно зароешься сам и закопаешь в землю материальную часть. А главное — если хорошо налажено взаимодействие между всеми родами войск, которые участвуют в сражении».
Многому приходилось учиться нашим бойцам и командирам — от обычных солдатских умений до сложнейших планов сражений, которые стали составлять и воплощать наши военачальники. Не надо было учиться только одному — стойкости, мужеству, выдержке, героизму.
Подвиг Александра Матросова повторили 150 бойцов Красной Армии. Сотни советских летчиков применили воздушный таран, впервые совершенный Петром Нестеровым. Десятки советских летчиков повторили подвиг Николая Гастелло, направив свою машину на скопление вражеской техники. Со связками гранат бросались под танки моряки-черноморцы в ходе обороны Севастополя.
Не было такого массового героизма ни в одной армии мира. Немцы причин этого просто не понимали.
Не понимал фашистский генерал-майор танковых войск Фридрих Вильгельм фон Меллентин:
«Можно почти с уверенностью сказать, что ни один культурный житель Запада никогда не поймет характера и души русских. Стойкость и душевный склад бойца всегда были первостепенными факторами в войне и нередко по своему значению оказывались важнее, чем численность и вооружение войск. <...> Никогда нельзя заранее сказать, что предпримет русский: как правило, он мечется из одной крайности в другую. Его натура так же необычна и сложна, как и сама эта огромная и непонятная страна. <...> Иногда пехотные батальоны русских приходили в замешательство после первых же выстрелов, а на другой день те же подразделения дрались с фанатичной стойкостью. <...> Русский в целом, безусловно, отличный солдат и при искусном руководстве является опасным противником».
Не понимает этого и современный немецкий историк Кристиан Ганцер, написавший диссертацию об обороне Брестской крепости. Он вполне симпатизирует русским, ценит подвиг защитников крепости, правда, пытаясь развенчать официальную советскую версию об обороне Бреста. Но главное его недоумение вызывают, скажем так, мировоззренческие основы русского характера.
«Почему, — разводит он руками, — в СССР и на постсоветском пространстве все так зациклены на героизме и героях? Потому что у меня складывается такое впечатление, что слова «герой» и «героизм» выскакивают просто как рефлекс Павлова. Вопрос: почему героизм в этих странах настолько важен? А в других странах люди смотрят на это как «разве это важно?» Это вопрос, который вы должны себе задать и который мы должны исследовать, чтобы найти истоки».
Историк при всей его немецкой педантичности не понимает, что для русского просто перестает существовать вопрос о самовыживании, если его родину грозит покорить и уничтожить враг.
Так и произошло в 1941-м — беззаветный героизм наших бойцов затормозил несущийся на нас немецкий блицкриг.
Пока не остановил окончательно в 1945-м.
