Марксизм, империализм и оправдание неравенства
Роль Отто фон Бисмарка в том, что касается построения мощного немецкого государства, признается не только друзьями, но и врагами «железного канцлера». Но и друзья, и враги этого объединителя Германии, заявившего, что государство строится железом и кровью, не слишком склонны обсуждать, какое именно государство построил Бисмарк. Да, говорят и те и другие, Бисмарк построил мощное государство, преодолел противоречия между добуржуазными элитами (прусской военной аристократией прежде всего) и восходящей новой буржуазной элитой. Но и не более того. Даже Ленин — один из самых глубоких аналитиков своей эпохи — проводя параллели между Бисмарком и Столыпиным, не счел необходимым детально проанализировать «бисмаркианство», поставив его в один ряд с марксизмом.
Между тем, без такого анализа трудно обсуждать и суть марксизма, и реальные альтернативы развития человечества в XXI столетии.
Первая черта модели Бисмарка — крайне сдержанное отношение к колониальным захватам.
Завершив политическое объединение разрозненных немецких территорий в 1871 году и отпраздновав победу над Францией Наполеона III, Бисмарк резко отверг предложения включить далеко не консолидированную немецкую империю в «колониальную гонку». Почему? Потому что, заявлял Бисмарк, лучшие колонии уже поделены имперскими конкурентами. А значит, издержки, связанные с включением Германии в передел колониальной периферии мира, резко превысят приобретения. Ведь воевать-то придется с крупнейшими мировыми державами. И прежде всего с Великобританией.
Но, обосновывая свою антиколониальную позицию несоответствием издержек и приобретений, связанных с завоеванием колоний, Бисмарк слегка лукавил. Внимательное рассмотрение его модели говорит о том, что он смотрел в будущее и понимал неустойчивость держав, построенных по колониальному принципу. И явно хотел противопоставить этому фундаментальному колониальному принципу другой принцип, ничуть не менее фундаментальный.
Этот свой принцип «прусского государственного социализма» (то есть иной, совсем не марксистской модели социализма), Бисмарк наполнял достаточно отчетливым антиколониальным содержанием. Ведь колониальная экспансия и впрямь требовала направления огромных ресурсов в военные отрасли, что неизбежно снижало уровень жизни большинства населения. А что значит такое снижение? Оно значит, что рабочий класс и другие малообеспеченные слои нельзя должным образом приподнимать (или, как говорили марксисты, подкупать).
Впрочем, тут даже неважно, шла ли речь об элементарном подкупе рабочего класса или о его интеграции в некое особое бисмаркианское «общество коллективного благополучия». Главное было в том, что и для подкупа, и для такой интеграции нужны ресурсы. И Бисмарк не хотел, чтобы эти ресурсы были пущены на колониальные захваты и те большие войны, которые такие захваты не могли не сопровождать.
Однако Бисмарк был всего лишь канцлером, а не императором. Его политические возможности были не безграничны. И в 1884 году ему, под давлением ведущих властных групп, пришлось объявить, что ряд уже освоенных германским бизнесом африканских территорий (то бишь, потенциальных колоний) находятся под защитой Империи. Так у Германии появились колонии и протектораты: Германская Юго-Западная Африка (нынешняя Намибия), Германский Камерун, Германская Восточная Африка, Виту (Германская Кения) и др.
Тем не менее, Бисмарк, пока он оказывал решающее влияние на политику германской империи, всячески использовал это влияние для сдерживания германского колониализма. И, по сути, рассматривал германские колонии лишь как предмет торга с колониальными конкурентами. Так, в 1890 г. он фактически просто обменял колонию Виту на остров Гельганд в Северном море, который считал стратегическим опорным пунктом империи в соперничестве с Англией.
Кайзер Вильгельм II в 90-х годах XIX века, после отставки Бисмарка, начал новый этап колониальной экспансии. И сразу столкнулся с серьезными внутренними политическими вызовами.
Вторая важная для нас черта модели Бисмарка — отказ от войны с Россией.
Третья черта — противопоставление марксизму не тех или иных антисоциалистических моделей, а именно новой оригинальной модели «госсоциализма». Если бы Бисмарк удержал Германию в рамках такой стратегии, возможно, иной была бы вся история ХХ века. Но, увы, роль личности в истории имеет свои лимиты, а положение Бисмарка было не лишено определенной политической шаткости. В итоге бездарный Вильгельм II отправил в отставку гениального Бисмарка. И тут же столкнулся с такими же внутренними политическими вызовами, как и его итальянские, столь же банальные (чтобы не сказать бездарные) политические двойники.
Как и Германия, Италия завершила объединение территорий в Итальянское королевство только в 1871 году. Причем формальное объединение далеко не остановило соперничество региональных (династических, экономических, политических) групп за позиции в королевстве. И потому Италия смогла начать колониальную экспансию только на исходе века. Сначала на Африканском Роге (аннексия Эритреи в 1885 г. и части Сомали в 1889 г.), а затем в Северной Африке (аннексия Ливии после итальянско-турецкой войны 1911–1912 гг.). Однако уже первые колониальные войны вызвали внутри Италии серьезные социально-политические «напряжения», связанные с активностью красных политических сил.
Ибо, как только (и выше это мы уже обсудили) начинается изымание внутренних ресурсов объединившегося капиталистического государства на колониальные захваты и войны — у такого государства теряется стратегическая субъектность во всем, что касается единства нации и гармонизации отношений между трудом и капиталом.
Красные (социалисты и коммунисты) начинают бить в больную точку, указывая на то, что ресурсы, необходимые для подобной гармонизации, изымаются невесть куда... И, что называется, нечем крыть. Конечно, можно просто подавлять этих слишком уж неудобных красных. Но... такое подавление чревато серьезнейшими политическими и иными издержками, что ясно продемонстрировал опыт французских, итальянских, немецких и т. д. революционных всплесков второй половины XIX века.
А потому властные группы не могли не искать «концептуальные противоядия» получавшим все большее влияние «социалистическим» концептам пролетарской солидарности и интернационализма.
В чем, прежде всего, искали такие «противоядия»?
Уже из теоретических изысков в сфере социал-дарвинизма и «расовой борьбы» стало понятно, куда был направлен основной удар. Главная атака пошла на тот (освященный сначала христианством, а затем и Великими буржуазными революциями!) концепт, который довели до логической завершенности социалисты и коммунисты. На концепт фундаментального — антропологического — человеческого равенства.
Нельзя не признать, что вся история человечества прошла под знаком социального человеческого неравенства и обоснования этим неравенством «власти избранных». Так, например, более двух тысяч лет назад Платон (диалог «Государство») и Аристотель (трактат «Политика») в Греции, Конфуций («Беседы и суждения») в Китае, Вишнагупта (трактат «Архашастра») в Индии — утверждали и оправдывали социальное неравенство, а также строили различные модели «идеального правления» с учетом этого неравенства.
Однако и у Платона, и у Конфуция власть должны были осуществлять, во-первых, только достойнейшие и нравственные и, во-вторых, только преследуя цели общего блага. Причем если у Платона и Вишнагупты достойнейшие определялись аристократически — по признакам происхождения и благородного воспитания и образования, то у Конфуция «низкородный» тоже мог стать достойнейшим и восходить по лестнице власти за счет своего труда, таланта и готовности служить общему благу.
Великие авраамические религии (иудаизм, христианство, ислам) признавали равенство всех людей перед богом (то есть, антропологическое равенство), но делали из этого равенства исключение. Это исключение было наиболее проработано в католическом христианстве. Суть его была в том, что право на власть освящалось Папой Римским как наместником бога на земле и даровалось монархам. Которые актом папского помазания на царство как бы приобщались божественной власти, и далее как бы «божественной милостью» делегировали часть своей власти вниз по «пирамиде» властной иерархии: князьям, герцогам, графам, баронам и т. д. — родовой «аристократии происхождения».
Протестантизм, как мы обсуждали ранее, отказался признавать «божественное право» Папы. То есть разрушил фундамент той многовековой властной иерархии «аристократов происхождения», которая освящалась католицизмом. И именно под знаменем антропологического равенства всех людей происходили буржуазные революции Нового времени: голландская, английская, а также Великая французская. Та самая, которая провозгласила Свободу, Равенство, Братство. Та самая, которая вскоре решительно вознесла на верхние этажи власти «аристократию денег» (и в какой-то мере труда по производительному использованию денег) — буржуазию.
«Аристократия происхождения», в революциях проигравшая львиную долю власти восходящему (по преимуществу «низкородному») буржуазному классу, в основной массе была вынуждена смириться с поражением. Но ее немалая часть мечтала о реванше. Особенно наглядно это происходило во Франции, с ее несколькими реставрациями монархии после Великой французской революции.
В последней трети XIX века пролетариат стал организованной политической силой (главная заслуга в этом принадлежит, конечно же, марксизму), заявил в качестве своей цели пролетарскую революцию, а также сформулировал свои принципы истинного «коллективизма равенства», пролетарской солидарности и интернационализма. То есть, стал столь же реальной угрозой для власти буржуазии, какой буржуазия ранее стала для власти аристократии.
Именно в этот момент империалистическая буржуазия ощутила потребность в «недобитой» аристократии как в интеллектуальном и политическом союзнике против социалистов и коммунистов. Именно в таком — еще недавно немыслимом — единстве целей и были поставлены задачи «оправдания власти неравенством».
Но как это сделать? В рамках победившего в буржуазных революциях либерализма (с его «свободой, равенством, братством» на знаменах) оправдать неравенство было невозможно. А значит, равенство нужно было атаковать вместе со свободой и братством. То есть? То есть, только антропологически. Ведь действительно, именно антропологическое равенство оказывается фундаментом и предпосылкой человеческих свободы и братства (того самого «истинного коллективизма» по Марксу). Нет равенства — не может быть ни братства, ни свободы.
В арсенале аристократии имелись давние концептуальные основания для атаки и на равенство, и на свободу, — радикальные версии гностицизма с их именно антропологическим неравенством. О гностицизме, который в первые века новой эры был главным — и очень мощным — концептуальным и даже метафизическим соперником христианства, мы обстоятельно поговорим позже. Здесь лишь отметим, что расовые теории аристократов Жозефа де Гобино и Хьюстона Чемберлена, которые мы обсуждали ранее, имеют явные гностические корни.
Однако в тот момент расистские концепты было трудно перенести на национальную почву и адресовать главным врагам — социалистам и коммунистам. Поди найди и обоснуй критерии, по которым их надо признать «расово чуждыми» в собственной стране! В конце XIX — начале ХХ веков на это еще никто не решался.
И потому антикоммунистический союз родовой аристократии и империалистической буржуазии обратился к наиболее убедительным для тогдашних масс «научным» обоснованиям неравенства. А именно, к развивавшейся в то время социологии власти и, конкретнее, к определенным вариантам так называемой «теории элит».
Подчеркнем, что «теория элит» — в целом наука вполне почтенная. Она признает, что в сложно организованном обществе с его разделением труда не может не выделяться особая функция социально-политического, экономического, государственного управления. И, значит, обязательно существует особая группа, которая исполняет эту функцию — управляющий класс, или элита. И значит, не может не быть объективного неравенства по принципу «управляющие — управляемые».
Отсюда следует необходимость изучения многих вещей. Функции элиты и требования к ее качествам... Принципы и условия формирования элиты... Критерии ее соответствия своей роли... Риски вырождения или перерождения элиты, когда она либо оказывается неспособна качественно выполнять свои функции управления, либо подменяет цели своего управления, заботясь не об общем благе (по Платону или Конфуцию), а только о своих политических, экономических, в целом властных интересах.... Наличие и свойства каналов социальной мобильности, которые позволяют обновлять или радикально менять элиту... Устройство общества и способы управления обществом и государством, которые позволяют элите наилучшим образом выполнять функции управления... И так далее.
О том, каковы были результаты этих исследований и как эти результаты использовались (применялись) в «войне с равенством», — в следующей статье
