Мы попробуем любовью
Никогда не забуду этот рассказ, он, кажется, был на телевидении. Я его, может, не очень хорошо помню, но все-таки воспроизведу его — так, как я это услышал когда-то от одного знакомого, которому это рассказывал его друг.
Был завод, который бросили просто в голое поле где-нибудь в конце августа — начале сентября 1941 года. И люди лихорадочно вгрызались в землю, что-то строили. Кстати, когда я занимался изучением этих исторических деталей войны, я всё время спрашивал: «А как за один год ставили заводы в чистом поле, на что ставили, на землю, что ли? Но их же нельзя ставить на землю?!» Мне сказали: «Вы знаете, за Уралом все нулевые циклы в 1940 году уже были». Что означает, что просто готовились к войне... К войне малой кровью или нет — это сложный вопрос, но построили все нулевые циклы к 1940 году. Так вот, без нулевых циклов что-то там строили, ставили куда-то станки и уже 7 ноября, по-моему, послали радостную телеграмму товарищу Сталину, что завод работает досрочно и что он выпускает чуть ли не 20 самолетов в месяц. На что они получили ответную телеграмму, примерно такую: «Считаю, что в условиях войны выпускать 20 самолетов в месяц — это издевательство над нашей армией, надо выпускать 100 самолетов в месяц. Если через 3 месяца не будете выпускать, будете расстреляны. Сталин». Ну, директор собрал завод и сказал: «Мужики! Вот видите, у меня неограниченные полномочия и наган. И перед тем как он меня расстреляет, я буду расстреливать тут каждого, кто будет косить в сторону». Мужики слушали, кивали. Понимали, что спать придется прекратить вообще или свести это к минимуму. А тот человек, который там работал и это всё рассказывал, говорил: «Я прекрасно понимал, что дело не в нагане, а в том, что все понимали, что Сталин прав».
Сегодня день рождения Сталина. Человека, сделавшего очень много разного, и в конце концов...
Моя семья очень пострадала: мой дед был арестован в 1937 году... Но моя мать говорила, что разъять Сталина и победу в Великой Отечественной войне может только последний идиот, имея ввиду Никиту Сергеевича Хрущева. Что изъять личность Сталина из Победы — это просто что-то анекдотическое. И на этот предмет рассказывала 3 истории. Вот я их вспомнил, потому что сегодня духовный день.
Дело было, когда побежали все из Москвы [в 1941 году]. Самое страшное было, когда побежали. Мы-то, говорит, решили остаться в Москве, потому что понимали, что Москву будут защищать как ничто, что если уж Москве капут — дальше всё покатится... Но когда в октябре побежали, было страшно. Потому что начальство побежало, ломанулись все. Захожу, говорит, в аудиторию: холодно, у буржуйки сидит комсорг института Гриша и меланхолично сжигает в печке-буржуйке архив НКВД, говорит: «Вот смотри, вот на тебя доносы. — Потом он погиб в ополчении. — А вот на твою подружку-дуру, которая всё писала в дневниках и говорила, что и ты тоже всё это поддерживаешь». А вокруг летали бумаги, и было ощущение конца... Когда все поняли, что Сталин остался, произошел невероятный перелом. Это был первый перелом — когда поняли, что он остался в Москве, — это была первая точка. Еще не пахло победой. Еще никто не знал, что будет. Это была первая точка. А вторая — это когда пошли сибирские дивизии. Шли ребята, прекрасно одетые, с хорошим оружием, стройными рядами, молодые, розовощекие. Мы, говорит, стояли у окон и плакали. Спрашиваю: «Мам, а почему плакали?» — «Да потому что понимали, что они все полягут». Это те сибирские дивизии, которые повернули ход войны и которые Сталин держал в резерве до последнего. И Жуков, никогда Сталина специально не хваливший, только глухо отказывавшийся его ругать, сказал: «Железная выдержка. Я к нему иду: «Иосиф Виссарионович, уже надо начинать, иначе всё кончится». Он говорит: «Чувствую, что еще есть полтора дня». Приходишь опять через полтора дня и говоришь: «Иосиф Виссарионович, и что?» — «Чувствую, что есть еще день». То есть он накапливал силы до последнего. Железная выдержка и абсолютная готовность всё время слушать специалистов. Я знаю, что существовал станок, особо дорогой, привезенный с Запада, уникальный, где каждую рабочую смену Сталин расписывал своей рукой.
И еще хочу подчеркнуть несколько моментов, хотя говорил о них неоднократно.
Что первый тост за русский народ Сталин поднял в начале 30-х годов, а не в 1945-м. Что тему русского народа он подчеркивал много раз. Мы сейчас существуем в такой ключевой момент, когда нужна предельная ясность в одном национальном вопросе — русском. Вопрос сейчас не в том, чтобы снять этот русский вопрос и предложить всем русским заткнуться, потому что иначе обидятся нацмены. Это полный анекдот — такой аргумент.
Вопрос заключается в том, будет империя или нет. Империя — это русский народ-держатель, как солнце в планетарной системе, вокруг которого вращаются другие народы. Если русский народ не понимает этого и не готов к роли держателя, империи не будет. А если империи не будет — не будет ничего. Потому что государство построено как империя. На империю Кавказ, Татарстан, Башкирия и другие — согласятся. Я имею в виду позитивную империю, где в центре находится русский народ и где рядом вращаются, как планеты, другие народы. Ни на что другое в XXI веке пойти нельзя. Когда Бжезинский с иронией говорил, что русским надо повторить опыт младотурок — с тем, чтобы построить свое государство, — это была издевка. Потому что он прекрасно понимал, что опыт массовой резни русские не повторят: XXI век не позволит этому состояться, и, вообще, — это не русский путь.
Когда Бисмарк говорил, что государство строят железной рукою и кровью, Фёдор Тютчев отвечал: «А мы попробуем любовью». А мы попробуем любовью! Невероятное терпение, которое русский народ проявляет в эти 20 лет, его абсолютная внутренняя выдержка говорят о том, что эта формула империи осознается русскими как стихийными государственниками. Теперь главная задача в том, чтобы утвердить позитивность русского империума в том виде, в котором его строили цари и генсеки. Кем бы ни были цари — немцами или кем-либо еще. Кем бы ни были генсеки — кавказцами или кем-то еще. Они знали, что великая держава здесь может быть только русским империумом и ничем другим. Или ее не будет вообще.
Вот это нужно вложить в сознание каждого русского паренька, каждого скинхеда — потенциальной жертвы главных русских националистов нашего времени: Белковского, Белова-Поткина и других таких же «представителей великого русского народа». Каждую разрушительную зацепку нужно обезвреживать именно идеей русского империума, и не потому, что это пиар-ход, а потому, что в этом великая правда русской жизни. И другой правды нет и не будет. И здесь присутствующим придется выполнить эту тяжелейшую работу в течение ближайших двух лет, или мы столкнемся с тем, из чего уже не выйдем нормально никогда. Если народ-держатель откажется от империи, он совершит самоубийство. И если он откажется, ни одна сила на земле империю не удержит.
Здесь собравшимся придется выполнить этот тяжелейший, человеческий, смысловой труд и доказать, что иного не дано и что это здорово. Всякая попытка сказать: «Заткнитесь во имя национального мира», — это бред. Всякая попытка сказать: «Хватит кормить Кавказ», — превращается известно во что. Даже если считать, что так можно пробрасываться землей, политой кровью наших предков, то вы же прекрасно понимаете, что предки были не идиоты. Предки знали, зачем им Кавказ. Предки знали, за что платили кровью. Не сдуру они это делали, а потому, что знали, что иначе через сломанную плотину Кавказа к ним на равнину хлынет нечто. И они защищали себя очень трезво, очень холодно, очень разумно.
Любая компонента взорванного Кавказа означает взрывание всего кавказского домино, обнажение Волги, а, как вы знаете, в районе Башкортостана и Татарстана сходятся основные нефтепроводы и газопроводы. Особенно нефтепроводы. Если там происходит разрыв, Европа будет неизвестным способом выходить из этой ситуации [нехватки нефти] к невероятной радости США. А мы на землю людей вывести [восстановить сельское хозяйство] не сумеем, не успеем. Потому что, видимо, в ближайший год зависимость Москвы от экспорта продовольствия достигнет 90%.
Поэтому очень понятен рефлекс русского пацана, который видит, как бегают чеченские или другие банды кавказские, как они хамят ему и всё остальное... и в результате он выходит с соответствующим протестом. Очень понятно, кто такие эти люди, которые переводят этот протест в деструктивное русло. Они делают именно то, что должны делать политики. Политика — запомните раз и навсегда! — это управление общественными энергиями. Всё! Они управляют общественными энергиями, направляя эти энергии на разрушение России. Пареньку-скинхеду кажется, что он сейчас врежет какому-нибудь «чурке» в рожу — а он бьет себе в подбородок, насмерть. Они это делают. И они это делают холодно. Всё они прекрасно понимают, чем они заняты.
В Сибири на иностранные деньги при попустительстве власти издаются учебники отдельного сибирского языка... В Поморье на иностранные же деньги и при том же попустительстве издаются учебники отдельного поморского языка... Я вспоминаю здесь Тургенева: «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!.. Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»
Вместо этого языка изобретаются суррогаты. Но ведь понятно, зачем им всё это? Как только будет взломано единство языка, начнутся разговоры о том, что нет никакого единства русского народа. Выпендриваясь, писали наши поэты: «Не упрекай сибиряка, что держит он в кармане нож, ведь он на русского похож, как барс похож на барсука». Дальше начнутся разговоры о том, что Россия — страна неэффективная. Она распластана на гигантской территории. Это самая холодная страна мира. Это наша земля. И когда нам говорят, что в ней жить неэффективно, мы должны ответить: «А нам нравится!» Нам наша земля нравится. Мы ее любим. И ни единой пяди ее не отдадим. Те, кто хотят, чтобы отдали, они следят за общественной энергией и хотят направлять эту энергию в сторону деструкции. Значит, нам надо повернуть энергию в сторону созидания. Нам надо! Никто за нас это не сделает.
