«На самом деле»
Информационно-психологическая война может вестись против чего угодно. Против ваших представлений о чем угодно. Против ваших критериев и норм. Против ваших ценностей. Против символов вашей веры. Чем менее рационально то, с чем воюет враг, тем в большей степени он использует информационно-психологическое оружие — на то оно и психологическое. Изменить ваше представление о том, что 2х2=4, конечно, можно. Но, поскольку арифметика штука рациональная, крайне сложно. А вот изменить ваше представление о добре и зле... тут информационно-психологические умельцы чувствуют себя как рыба в воде.
Итак, информационно-психологическое оружие может применяться для изменения вашего отношения к чему угодно. И в этом смысле данное оружие может использоваться для ведения войн против истории, культуры. Для ведения метафизических войн. И так далее.
Чтобы выявить специфику информационно-психологической войны, я намеренно использую ту сферу, которая заведомо не является ни исторической, ни метафизической, ни социально-культурной и обладает максимальной именно психологической заданностью. Таковой является сфера конкретных человеческих отношений.
Я люблю конкретного человека. Почему?
Во-первых, потому что он обладает определенными качествами.
И во-вторых, в силу глубочайших, мною до конца не осознаваемых причин. Налицо два уровня любовного чувства.
Один можно вербализовать (то есть перевести на язык слов) — спрашивают: «За что любишь?», — отвечаешь: «За это, это и это».
Другой — нельзя. Спрашивают: «За что любишь?». Отвечаешь: «Люблю, и все тут».
Второй, более глубокий и таинственный уровень любовного чувства, мы пока рассматривать не будем. Что же касается первого уровня, то негоже его недооценивать — мол, любовь так таинственна, что ее рациональное обсуждение не стоит ломаного гроша.
Таинственна-то она таинственна, но если вы сначала обнаружили, что любимый человек пьет, потом — что он вам изменяет, потом — что ему присущи некие совсем для вас неприемлемые черты, то, скорее всего, ваше отношение к человеку изменится.
Не обязательно, что он потеряет при этом для вас всякую притягательность. Но изменится качество этой притягательности. А при определенном накоплении негативных знаний о человеке перестанет действовать даже таинственная любовная магия, выражаемая словами «люблю и не понимаю, за что».
Итак, давайте договоримся, что даже по отношению к конкретному человеку чувство любви в существенной степени определяется качествами любимого. Чем еще?
Разумеется, вашими критериями. Когда вы перечисляете определенные качества, порождающие в вас любовь именно к этому человеку, вы раскрываете ваше внутреннее содержание.
Например, если вы говорите: «Люблю этого человека, потому что он смел и честен», — то тем самым вы обозначаете, что смелость и честность для вас существенны, что вы придаете этим человеческим качествам определенное значение. А почему вы придаете им такое значение? Кто вам сказал, что хорошо быть смелым и честным? Родители? Другие ценимые вами родственники и близкие? Учителя? Друзья?
Вспомним далее, что все, через кого вы впитали определенное представление, например, о том, что смелость и честность — это замечательно, не просто говорили вам о замечательности данных абстрактных качеств. Они вам предъявляли некоторые образцы. Скажем, самих себя. Или же героев. Вы смотрели фильмы, читали книги, слушали песни, и нечто оказывалось для вас позитивно значимым. Вы не просто высоко цените смелость и честность. Вы высоко цените героев, обладающих такими качествами. Вы восторгаетесь, например, Андреем Болконским и говорите, что такой-то и такой-то в том-то и том-то на него похож — например, так же благороден, как Болконский.
Конечно же, литературные герои, а также герои, которых вы видите на сцене театра и в кино, — это одно. А ваш отец или дед — другое. Вы переносите свое хорошее отношение к близким на все их качества и характерные черты. А иногда — наоборот: качества, которыми Вы восторгаетесь, освещают носителя этих качеств своим волшебным светом. И никогда нельзя с полной определенностью ответить на вопрос, что тут первично, а что вторично. Восхищаетесь ли вы совсем близко связанным с вами человеком потому, что он обладает определенными высоко ценимыми вами качествами, или же вы начинаете высоко ценить то или иное качество потому, что этими качествами обладает близкий вам человек, которым вы восхищаетесь.
В любом случае, очевидно, что появившийся на свет божий младенец еще не способен восхищаться честностью мамы, ее мудростью или справедливостью, что этот младенец еще не знает о том, что такое мудрость, честность и справедливость. И что если он не пройдет определенный путь социализации, то он так и не узнает о том, что такое мудрость, честность и справедливость. И уж тем более, не приобретет способность восхищаться этими качествами.
Зверь рождается с определенными инстинктами. Хотя и тут играет определенную роль процесс обучения. Но всё же зверь не в такой степени зависит от этого процесса. Волчонок вырастет и худо-бедно начнет кусаться, а также охотиться. Змееныш вырастет и начнет жалить. Агрессия, потребность в еде и пище, инстинкт размножения — все это носит либо врожденный, либо легко и стремительно приобретаемый характер. А вот совокупность ваших восхищений (ах, он мудрец и храбрец!) и негодований (ах, он дурак и трус!) носит совсем другой характер. Для того чтобы вы могли восхититься или вознегодовать, нужен тяжелый и долгий труд тех, кто вас этой способностью наделяет. Труд родителей и близких, учителей и друзей, труд писателей, режиссеров, актеров, музыкантов. Вы этим трудом других в существенной степени обусловлены, потому что вы — человек.
При этом дочеловеческое начало в вас присутствует вне зависимости от того, прочитали ли вы «Три мушкетера», посмотрели ли фильм о Павке Корчагине. Оно присутствует в вас вне зависимости от того, какие эталоны и критерии передали вам ваши родители. Это — очевидно.
Столь же очевидно и то, что полноценное формирование в вас начала собственно человеческого невозможно, если вы не поставите в определенные рамки свою — неотменяемую и мощную — дочеловеческую звериную самость. Такие рамки называются «табу». Вы должны — сначала с чьей-то помощью, а потом и сами — обуздать в самом себе звериную агрессию, звериную же разнузданность и многое другое.
Рамки, в которые ставят вас воспитующие инстанции, на разных фазах развития человечества менялись. Не всё тут до конца ясно, но кое-что достаточно очевидно. Табу на людоедство, на убийство своих, на совокупление с матерью и близкими родственниками — это не извечная константа, а трудно и долго выстраиваемая регулятивность.
Столь же трудно и долго выстраивались отношения человека со смертью. Может быть, это выстраивание является самой тонкой и главной частью вочеловечивания. Человек — единственное существо, знающее о том, что оно смертно. Конечно, любые утверждения о человеческой природе имеют в той или иной степени условный характер. И всегда можно спросить: «А кто вам сказал, что только человек знает о своей смертности?» Но поскольку сегодня вряд ли кто-то будет оспаривать кардинальное отличие человека от других живых существ в том, что касается разумности, и поскольку именно «дар и проклятие разума» превращает человека в существо, знающее о своей смертности, то отношения человека со смертью — действительно является сложнейшим и важнейшим слагаемым процесса вочеловечивания. Большую часть истории человечества эти отношения задавались теми или иными религиозными культами. Иной тип отношений — это миллиметровое напластование светскости на многометровой толще той или иной религиозности.
Итак, человеческий внутренний мир — это сложно и кропотливо возводимое здание, покоящееся на очень опасном дочеловеческом фундаменте. Как и любое здание, человеческий внутренний мир обладает определенной конструкцией. А значит, и уязвимостью. Если кому-то кажется не до конца корректной параллель между внутренним человеческим миром, построенным из очень зыбких и динамичных модулей, и зданием, построенным из модулей грубых и лишенных динамики, — что ж...
Назовем человеческий внутренний мир «системой». Поостережемся делить эту систему на сознательное и бессознательное, на психику и дух, разум и эмоции. Признаем всего лишь, что внутренний мир человека является именно системой, причем системой, долго и тщательно формируемой, проходящей в этом формировании определенные фазы. Системой, в чем-то гораздо более хрупкой, чем фортификационное сооружение. Системой, сформированной определенными процедурами, в той или иной степени доступными для изучения.
Если есть такая система с ее архитектурой (а системы без архитектуры в принципе не бывает), то есть системные узлы, внутрисистемные сопряжения, особые системные точки и многое другое.
Можно ли на это воздействовать? Безусловно.
Вы любите такого-то человека, потому что он обладает такими-то позитивными свойствами. При этом понимание, что данные свойства позитивны, вам кто-то привил. Но тогда кто-то другой может, приложив определенные усилия, привить вам иное понимание, согласно которому данные свойства на самом деле негативны, а свойства, казавшиеся вам ранее негативными, — позитивны. Разве не бывает критериальных сдвигов даже просто под воздействием жизненного опыта? Сначала юная девушка восхищается смелостью и честностью рыцаря, добивающегося ее руки. А потом, пожив и перестав быть юной и романтической, та же особа восхищается человеческой основательностью, заботливостью, хозяйственностью избранника и мало ли еще чем.
Если с вами ведут информационно-психологическую войну, то первое направление, в котором будет действовать ведущий эту войну противник, — информирование вас о том, что нечто, любимое вами по причине обладания такими-то качествами, на самом деле этими качествами не обладает. А напротив, обладает качествами, диаметрально противоположными.
Как именно информационно-психологическое оружие может быть применено в сфере конкретных, собственно человеческих отношений? Предположим, что это любовь. Можно ли, воздействуя на эти отношения, сообщая определенную информацию, добиться, чтобы любовь превратилась в ненависть? Можно.
Но как только мы выходим за сферу собственно психологии, любые примеры становятся «смешанными»: психолого-историческими, психолого-культурными, психолого-метафизическими и так далее. Договоримся, что если психологическое начало преобладает, то речь идет о войне по преимуществу психологической. Формализовать, до какой степени должно психологическое преобладать, чтобы война называлась информационно-психологической, мы не будем — нам не до формализма. Нам воевать надо.
Вы защищаете осажденный Ленинград. Голод. Чудовищные лишения. Разного рода уродства, которые не могут не иметь места наряду с массовым героизмом (человек и не ангел, и не дьявол — он именно человек). В чем основная задача врага, ведущего информационно-психологическую войну? Ему нужно сломить дух защитников Ленинграда. Какая тема для ленинградцев самая больная? Голод. От голода умирают близкие. Умирают женщины и дети. Люди нестерпимо мучаются, но стойко сносят лишения, ибо считают, что так же мучаются все. И вот вам говорят: «А на самом деле, руководство не голодает, а жрет в три горла и ни в чем себе не отказывает. Эклерчики жрет, экзотические фрукты, жареных лебедей. Жрет так, что жиреет. Не стесняясь выбрасывать продукты, которые могли бы спасти ваших детей».
Подчеркнем — если это обсуждают в 2010 году Сванидзе и Млечин, то речь идет о войне с историей, ибо это уже история. А если зимой 1941–42 года такие слухи в Ленинграде распространяют немцы, то это уже — информационно-психологическая война (как, кстати, и в случае, когда Сванидзе и Млечина слушают люди, пережившие блокаду Ленинграда, для которых всё это живо).
Воспроизводя немецкие информационно-психологические трюки, Сванидзе и Млечин разрушают образ великого страдающего и борющегося Ленинграда, а также образ партии, под руководством которой было совершено великое деяние. Им нужно, чтобы вы отказались от любви к этому деянию, поскольку эта любовь есть часть вашего «я», вашей идентичности. Поэтому их разговоры постфактум, 60 лет спустя, — это война с историей. Но одно дело — только война с историей, когда вам сообщают ложные цифры, когда оперируют ложными данными. А другое дело — нагнетание в блокадном городе истерики на больную для всех тему. Тут значение информационно-психологического фактора, согласитесь, совсем иное.
Нам постоянно придется выявлять различные «чистые», то есть идеальные, типы информационно-психологических войн, и далее исследовать, как именно эти войны прилагаются к тем или иным предметам, имеющим не собственно психологическое, а иное — политическое, социальное, культурное, историческое — значение. Вновь и вновь мы будем возвращаться в сферу психологии и из нее совершать экскурсии в другие сферы. Сейчас мы только начали этот путь. Нам нужно пройти его до конца для того, чтобы понять, что делает враг. И мы обязательно его пройдем — спокойно, неторопливо, сочетая аналитику с политической практикой.
