Наш путь (продолжение — 2)
Когда мы говорим о пути, то его вехами являются завоевания — как имеющие место, так и те, которые необходимы, но которых пока еще, к сожалению, нет. Говорить об этом можно только практически.
Я еще не раз буду переходить от практики к теории и обратно, но сейчас скажу о самом животрепещущем.
Мы собрались на школу сразу после Нового года. Что нам готовит грядущий год? А также грядущие годы? Только ответив на этот вопрос, мы можем окончательно определиться во всем, что касается нашего пути.
15 марта 2014 года мы вышли на Красный марш. В тот же день я заявил о том, что высокие представители нашей актуальной элиты считают, что присоединение Крыма не ввергнет Россию в холодную войну с Западом. Что они считают это присоединение, осуществленное в 2014 году, не более травматическим для отношений России с Западом, чем признание Абхазии и Южной Осетии в 2008 году. Что, по их мнению, и тогда травма была залечена, и сейчас она будет залечена. Что я категорически не разделяю эту позицию.
Говорил я это? Говорил. Большинство присутствующих на зимней сессии Школы высших смыслов были на Красном марше и помнят это. Тем же, кто не помнит, настоятельно рекомендую пересмотреть мое тогдашнее выступление.
Еще до этого были созданы учебники Школы высших смыслов. А что такое эти учебники и сама Школа? Это наставление по ведению так называемой мягкой войны, да и вообще войны в XXI столетии. Если с невероятными усилиями мои самые ближайшие соратники, члены политсовета «Сути времени» создавали эти учебники, корректировали их, издавали, собирали людей, формировали поселение, создавали всю эту инфраструктуру школы... Если перед этим они же вместе со мной создали газету, которая тоже посвящена была только этой самой мягкой войне, значит, уже года три назад и я, и мои соратники считали эту войну неизбежной и готовились к ней заранее. А если бы мы поняли, что она неизбежна, и начали готовиться только сейчас, то мы бы ее уже проиграли.
Сейчас все видят, что война неизбежна. Все, кроме представителей этой самой актуальной элиты, которые теперь будут говорить о том, что война является обратимой. Потом — о том, что ее можно будет вести, используя государственные инструменты или инструменты государственности, созданные для вхождения в западный мир. Потом начнутся шараханья в вопросе о том, какие надо создавать инструменты... Потом окажется, что инструменты всё равно не созданы, да и нет времени их создавать... А потом... Герой произведения Стругацких, в котором моделировалась сходная ситуация, говорил так: «Потом у них уже больше не будет никакого «потом». В данном случае «у них» — это у нас, граждан России.
Идет мягкая война. Россия, которая многие десятилетия шла по пути вхождения в западную цивилизацию, вынуждена круто повернуть, потому что ее движение по этому пути стало невозможным. Нельзя входить в дом, у дверей которого стоит охранник с автоматом или ангел с огненным мечом и говорит, что вход категорически воспрещен.
Мы могли сколько угодно говорить о том, что новый западный мировой порядок исключает существование России. Мы — это «Суть времени». Мы — «Суть времени» — могли приводить цитаты из ответственных, обязывающих рассуждений представителей американской элиты, упивающихся тем, что мы проиграли холодную войну, находимся в роли побежденной страны, что за наш счет, унижая и подавляя нас, разрушая нас, будет строиться новый мировой порядок. Что он будет строиться так и никак иначе. Но это было наше мнение.
Могут ли здесь собравшиеся отличить наше мнение от новой политической реальности? Понимают ли все, что в силу этого отличия мы живем в совсем другом мире и, между прочим, обладаем другими возможностями. И поэтому мы несем и другую ответственность. Что возникают совершенно новые риски. Что нам надо совершенно по-новому себя вести. А люди-то прежние! Они сильно выросли за три года. И я убежден, что они вообще представляют собой единственную реальную надежду на создание принципиально нового стратегического актива, то есть контрэлиты.
Но, повторяю, люди таковы, каковы они есть. Они яростно сопротивлялись давлению общества. Это общество было для них чем-то справедливо отторгаемым — по причинам моральным, культурным, экзистенциальным и даже метафизическим. При этом речь шла о простых вещах: люди хотели жить полной человеческой жизнью, жизнью осмысленной, духовной, насыщенной притягательными крупными целями, а им предлагалась другая жизнь, которую они отвергали. Что такое эта другая жизнь? Я написал драму в стихах под названием «Изнь» именно для того, чтобы исследовать тонкую структуру тех фундаментальных различий, которые существуют между настоящей жизнью (грубой, нормальной, реальной) и предложенными сейчас суррогатами, они же — «изнь».
Так вот, другая жизнь — это «изнь». Очень многие ее приняли. А те, кто сидят в этом зале, сущностно не приняли. Это не значит, что они не работают или совсем уж маргинализовались, то есть полностью выпали из общества, присягнувшего «изни». Нет, сидящие в этом зале как-то сообразуются с требованиями общества. Но именно «как-то». И общество это понимает. Понимая, оно оказывает давление на тех, кто с ним сообразуется, видите ли, по принципу «как-то». И начинается борьба между обществом и сообразующимися по принципу «как-то», то есть вами.
Сейчас я проведу смелую параллель, сравнив эту борьбу с борьбой Иакова с ангелом. Сопротивляющиеся «изни» — не Иаковы, а общество, принявшее «изнь», — не ангел. Но для меня в этой параллели важно, что такая борьба обязательно порождает травму. Она породила травму у Иакова. И это особый вид травматизма.
Если бы я отбирал в организацию людей, считая, что надо идти именно тем путем, которым мы идем, и преследовал именно те цели, которые мы преследуем, и если бы при этом я был слеп, глух и мог бы отбирать людей только на ощупь, то я просто искал бы, ощупывая людей, наличие или отсутствие у них того, что я очень условно назвал «травмой Иакова». И отбирал бы только тех, у кого есть эта травма. Потому что подавляющее большинство тех, у кого ее нет, просто не ведут борьбу с «изнью». Нетравматическая борьба в нынешних условиях почти что невозможна. Для такой борьбы должны сформироваться групповые сущности. Они чудом должны выжить. Словом, сопротивление «изни» и отсутствие травмы в нынешнем мире крайне маловероятно.
Я всё это констатирую, чтобы все учащиеся в Школе высших смыслов расстались, наконец, с иллюзией, согласно которой у меня как у ректора Школы есть по их поводу какие-то иллюзии. Нет у меня иллюзий. Я понимаю, что такое «травма Иакова» в ее различных вариантах. Понимаю, что она иногда имеет более, а иногда менее масштабный характер. Я только прошу эту тематику не забалтывать, как уже забалтывалась тематика подлинности, служения и так далее.
Что именно с этими травмами делать — вопрос особый.
Важно, что, сочетаясь с огромными достижениями, эти травмы порождают всё, что мешает превращению наших достижений в нечто, адекватное новой ситуации и новым возможностям.
Между тем, только после 16 марта 2014 года — даты присоединения Крыма — возникло окончательное оправдание того, что мы называем единством двух целей, из которых первая — это спасение существующей страны, а вторая — это придание стране нового качества.
Пока страна под водительством актуальной элиты шла на Запад, никакого нового благого качества она обрести не могла. И казалось бы, спасая ее, мы обрекаем себя на отказ от своей мечты. При том, что мечтали мы, конечно, об этом новом качестве страны. О красном Граде на холме. Или о Светлом граде на Красной горе. Так, наверное, точнее.
Скептики говорили: «Ну, спасете вы ту страну, которая есть. Точнее, даже не спасете, а продлите ее гниение. А что дальше? Кроме того, спасая ее, вы предаете свою мечту. А также идею, проект». Что мы отвечали скептикам? Что фундаментальная идея вхождения России в западный мир и порожденный этим стратегический курс несовместимы с жизнью страны. И что, отказываясь сами поставить идеологию выше страны, мы предлагаем это другим. В том числе и представителям актуальной элиты, которые рано или поздно увидят, что Запад может предложить России только одну модель вхождения в себя — модель съедания России Западом, причем по частям.
Апеллируя к этому, а также к очевидным страшным метаморфозам, которые претерпевает Запад (ювенальная юстиция тут лишь один из индикаторов), мы ждали, когда именно часть представителей актуальной элиты поймет несовместимость дальнейшего движения России на Запад с элементарной целостностью России, поймет, что порождается мутациями Запада, и начнет отбрыкиваться. Мы ждали, когда начнется это отбрыкивание. Это первое.
И второе — мы ждали, чем ответит Запад. Мы ждали и в каком-то смысле дождались. Конечно же, ничего окончательного в произошедшем нет. И нет даже элементарной оформленности происходящего хотя бы в сознании нашей актуальной элиты. Но пошел очень крупный процесс. И он стал развиваться гораздо быстрее, чем можно было предположить. При том, что развивать его стали не мы (да мы и не могли), а представители этой самой актуальной элиты.
Это Путин взял и присоединил Крым. Просто присоединил к России эту ключевую территорию ключевого для XXI века черноморского региона. Территорию, находящуюся в Европе. То есть актуальная элита высшего уровня сама сработала на резкое обострение противоречий. И если вы внимательно отнесетесь к образу медведя, который президент России раз за разом использует, то станет ясно — по тем или иным причинам президент явно реализует в своих действиях принцип, изложенный в бардовской песне 60-х годов XX века: «Судьба меня качала, Но и сам я не святой, Я сам толкал ее на поворот».
Судьбу толкнули на поворот. Но не президент, а Россия. Причем толкнули в нужную нам сторону — если только этот поворот не окажется опрокидыванием. Россия, безнадежно тащившаяся в направлении неосуществимой суверенной интеграции с Западом, резко повернула, потому что западная элита уподобилась охраннику с автоматом, орущему: «Еще шаг в сторону вхождения — и буду стрелять на поражение», — или ангелу с огненным мечом.
Увидев, что идти далее в сторону вхождения в западную цивилизацию сам же Запад не дает, российская актуальная элита повернула на 180 градусов. Причем не удосуживаясь ответить на вопрос о направлении нового пути, новых целях и так далее. Она просто по факту взяла — и повернула! Она повернула не на уровне поведения, политического языка, целеполагания, стратегии. Она выкрикнула: «Ах, вы так!», — и повернула руль, нажав одновременно с этим на газ.
Мы с вами присутствуем при фактическом окончании эпохи, начатой еще в конце 70-х годов XX века, когда советская элита приняла решение о слиянии ГДР и ФРГ. Я не путаюсь в датировке на десятилетие. Я говорю то, что знаю. А если учесть, что в эпоху Коминтерна, то есть до того, как Сталин с горечью признал необходимость построения социализма в отдельно взятой стране, тоже говорилось о вхождении в Европу — у советского писателя и журналиста Ильи Эренбурга даже было такое произведение — «Трест Д.Е.», где Д.Е. означало «даешь Европу»... Если учесть также, что большую часть имперского периода Россия тоже стремилась к вхождению в Европу, то мы находимся в невероятно новой и невероятно опасной ситуации, будучи при этом очень сильно ослаблены и имея возможность опереться только на небольшой сегмент нашего советского опыта, который актуальной элите категорически чужд.
Короче, у меня для вас две новости. Одна плохая, одна хорошая.
Хорошая состоит в том, что мы реально повернули, чуть не опрокинув машину. И что этот поворот дает нам, движению «Суть времени», крохотные, но реальные шансы на сочетание спасения существующей страны с построением страны нашей мечты.
А плохая новость состоит в том, что эти шансы именно крохотные. И что всё произошедшее никаких гарантий необратимости не дает, потому что нет необратимости в главном — в понимании нашей элитой сути происходящего. Сути времени, если хотите. На пути этого понимания стоят защиты колоссальной силы. (Если вы очень любите свою жену, а вам предлагают самые неопровержимые факты ее измены, но вы очень не хотите с нею расставаться, вы включите защиту: мол, предложивший доказательства неверности жены — враг, а жена — хорошая). И неизвестно, во-первых, можно ли пробить эти защиты. И, во-вторых, что будет, если их пробить, куда именно в этом случае занесет.
Раньше нам говорилось: «Спасибо, что спасаете эту страну. Мы понимаем, что она не страна вашей мечты, но она страна нашей мечты. Посмотрите, сколько домов построено в Москве, какие стоят коттеджи, сколько продуктов в магазинах... А какие ездят машины! А СМИ! Хоть вам «Эхо Москвы», хоть «Новая газета» — что хотите читайте, всё есть! Клевещите на президента — позволено. Потому что это страна нашей мечты, и она должна быть так построена. А Вам эта мечта не нравится, Вам нужен сталинизм. Видно, в силу Ваших кавказских генов... Так что строить ее мы будем без вас — ведь не будете же вы строить то, что вам не любо. А спасать мы ее можем при вашем дозированном участии».
По сути, это говорилось даже после Поклонной горы. И потому дальнейшее построение отношений с актуальной элитой шло по определенному сценарию — короткое сближение на момент кризиса — отход. Короткое сближение для защиты существующей страны, а потом расхождение.
Теперь всё иначе. Я не хочу сказать, что то, что имеет место теперь, более оптимистично или даже сопряжено с меньшими рисками в плане тактики, текущего состояния дел, прямой политики. В совсем практическом, текущем смысле это не так. Но есть тактика, а есть стратегия. С точки зрения стратегии, стране придется поворачивать. Альтернатива — зачистка Путина и его команды, приход к власти союза либералов и нацистов, аналогичного тому союзу, который пришел к власти на Украине, и довольно быстрый распад страны.
Это понимают в том числе и многие представители актуальной элиты. Реальность, как я уже сказал, нужна для того, чтобы ты, столкнувшись с ней, убедился в том, что существуешь, ответил на толчок реальности своим адекватным этому толчку импульсом и сдвинулся откуда-то — куда-то.
От встреч с реальностью уклониться невозможно. А значит, невозможно и не осознать — чуть раньше или позже, — что именно произошло и что из произошедшего вытекает. Столкновение с реальностью выводит из безмятежности, нарушает все виды равновесия, неумолимо требует ответов на вызовы. Это единственный источник роста. Столкнитесь с реальностью — и вы начнете расти, если вы не слабы. «Тяжкий млат, дробя стекло, кует булат».
Если ты не идешь на Запад, то надо всё фундаментально переоформлять — нужен новый формат. Какой? Белогвардейско-монархический? Стоп! Единственный инструмент самозащиты — центристское большинство Поклонной горы, которое теперь явно становится левоцентристским, у него другого пути нет. Но ты можешь в дополнение к нему иметь умеренно белогвардейский аппендикс, такой деникинский, хотя он тебе ничего не дает. А вот иметь против себя большинство, которое сам же ты превратил по факту Крыма из центристского в левоцентристское — ты не можешь. Ты не можешь теперь даже отдать существенную часть этого большинства Зюганову. Потому что раньше Запад поддержал бы тебя против Зюганова. А теперь он тебя поддерживать не будет. Да он и в 2011–2012 годах уже почти был готов поддержать гибрид зюгановщины с немцовщиной. А сейчас что будет?
Либо ты сам берешь левоцентристское большинство, так как оно — большинство.
Либо существенную его часть берет Зюганов, всё остальное подмешивается к этому — и тебя скидывают, а Запад аплодирует левоцентристскому большинству. Это при Ельцине Запад ему не аплодировал. У Ельцина рейтинг был маленький, но всё равно его Клинтон поддержал — и в 1993-м, и в 1996-м. Тогда для того, чтобы подавить это левоцентристское большинство, были мобилизованы все силы. На крайний случай был готов белогвардейский переворот «а-ля Стрелков» — и в 1993-м, и в 1996-м. Сначала — Скокова, потом — Лебедя. Но это — при благоволении Запада.
А теперь Запад — враг. И зачем тебе белогвардейцы-то? Что они тебе дадут? Ты будешь белогвардейцами подавлять левый центр, который Запад поддержит? Ну и улетишь в тартарары! Это невозможно.
Значит, надо любой ценой держать левый центр. А если его надо держать, зачем тебе власовец? Он не нужен. Он нужен был в другой ситуации — пока ты дружил с Западом и на худой конец должен был иметь белогвардейско-фашистскую «дубину», чтобы при случае бить этой дубиной по голове тех же левых. Запад аплодирует — и, так сказать, диктатура восстанавливается при поддержке Запада... Танец был бы тот еще. С трудом избежали этого «танца» и в 1993-м (Скоков рвался к власти), и в 1996-м, и в 1998-м. Многие хотели белогвардейской диктатуры.
Но с момента, когда Запад — враг, как только ты попытаешься взяться за белогвардейцев, которые с Западом связаны, и использовать их в качестве «дубины», эта «дубина» сломается, а тебе в ответ такой апперкот закатают от лица центристского большинства... Ситуация политически — совершенно другая! Ничего близкого нет к тому, что было «давеча». Сегодня этот белогвардейский аппендикс ничего не дает.
Если ты не идешь на Запад — нужен другой формат. Осознание этой необходимости может растянуться на год. Но вряд ли. Если этот формат не националистический (хотя бы потому, что страна в условиях конфронтации с Западом не выдержит системы межнациональных конфликтов, поддерживаемых Западом) и не белогвардейско-монархический, и не халифатистский, и не в духе Золотой Орды (она же Евразия), и не фашистский — то какой же он? Он же не либерально-западнический. И не кондово советский. Но вместе с тем, он нео-, пара-, квази-, но советский. Потому что таково левоцентристское большинство. И такова реальность поворота.
Мы были обречены двигаться в условиях, когда ветер дул не в наши паруса. А теперь он может задуть в паруса нам. Но «может» не значит «должен». Надо еще и иметь, прошу прощения, парус. «Парус, порвали парус...» — пел Высоцкий. И надо еще научиться им управлять. А также научиться помогать политическому ветру задуть в нужную сторону. Надо, чтобы твое судно не перевернулось. И чтобы оно за счет чего-то стало если не флагманским, то хотя бы лоцманским.
И вот тут-то обнажается необходимость, во-первых, развить все достоинства членов «Сути времени», следующие из их сопротивления «изни», являющегося центром личностной идентификации и поведенческого стиля. А я считаю, что у каждого из здесь находящихся сопротивление «изни» является центром идентификации и личного поведенческого стиля. Вы сами, возможно, этого не понимаете, но я за три года это понял сто раз. Внутренняя советскость и сопротивление «изни» — это два момента, которые реально есть.
Во-вторых, нужно убрать недостатки, вытекающие из того же самого, то есть сопротивления «изни». Представьте себе, что человек — это дерево. А «изнь» дует на него, как ветер (помните, у Блока в «Двенадцати»: «Черный вечер. Белый снег. Ветер, ветер! На ногах не стоит человек»). Дерево пытается отодвинуться, отстраниться от этого дуновения. И постепенно ствол дерева искривляется (рис. 1).
В сущности, по этому искривлению (оно же — травма Иакова) и можно судить о том, что «изнь» дула, а «дерево» пыталось отстраниться, уйти от ее прикосновения. Теперь это самое искривление надо либо убрать, либо превратить в активные преимущества, каким-то образом (это же не физика, это психология!) его трансформируя. Но с недостатками (искривлениями ствола), получившимися от соприкосновения с «изнью», надо что-то делать.
Для того чтобы это «надо» не казалось искусственным, я приведу два конкретных примера.
Мы живем в странной стране, где на массу высокотиражных политических газет центристского или правого, а также праволиберального толка есть одна левопатриотическая газета — «Завтра». Следующей в очереди является газета «Суть времени». Газеты «Правда», «Советская Россия» не в счет — они совсем отстойные. На левопатриотическую авангардность как-то претендовала «Завтра». Теперь она от этих претензий отказалась. А значит, и от реального места в реальном процессе. Я могу подробнее обсуждать, почему это произошло. Но все видят, что это произошло.
А значит, «Суть времени» стала единственной левопатриотической серьезной авангардной газетой. Наличие такой газеты дает партии, которая с этой газетой связана (а у нас такая связь является стопроцентной даже через название), огромные преимущества. Повторяю, не просто преимущества, а огромные преимущества. Помимо прочего, Проханов стремился быть объединителем всех против либералов. И это срабатывало долго. Но теперь это перестает срабатывать. Попробуйте объединить на Украине Корчинского против Яценюка или даже Тимошенко. Ничего не получится. Реальность стала совсем другой. Края сомкнулись. То же самое маячит на российском горизонте. А значит, и спасение общества, и спасение левого центра, и политическая конъюнктура требуют от нас одного и того же — осмысленного утроения тиража.
При этом героизм «Сути времени» состоит в том, что она не позволила упасть тиражу до критически низких значений. «Суть времени» создала распространительскую сеть, удерживает ее, что было практически невозможно. И этого героизма было бы достаточно, если бы не крутые изменения в ситуации. Но сейчас его недостаточно. А на пути чего-то большего лежит вовсе не содержание газеты. На пути большего лежит другое — то, что надо обсуждать отдельно. То, что в значительной степени порождено негативной стороной коллективной «травмы Иакова».
Недавно на московской партийной конференции очень убедительно выступил один из «сутевцев». Он сел в первый ряд, долго держал поднятую руку, прося слова. Я предоставил ему слово. Он встает и говорит: «У нас нет конкретного образа будущего. Если появится образ конкретного будущего, тогда всё станет хорошо». Я говорю: «Не буду с Вами спорить. На мой взгляд, образ будущего достаточно конкретен. Но скажите, пожалуйста, а вот те, кто пришли с самого начала в «Суть времени», — они пришли без конкретного образа будущего, правда? Но они же пришли?!» — «Пришли». — «Вы считаете, что больше таких людей нет в России?» — «Нет, я так не считаю». — «В таком случае, Вы понимаете, во что превращается Ваше справедливое замечание? Оно превращается в проекцию».
Знаете, что такое проекция? Это когда ты на самом деле хочешь перенести всю ответственность за что-нибудь на некоторые внешние по отношению к тебе силы. На мировой империализм, например. «Почему жена от меня ушла? Потому что мировой империализм развращает людей, в частности, развратил мою жену. Я десять раз вам это докажу». Это проекция моей ответственности — незаботливости, неправильного выбора супруги — на мировой империализм.
А можно спроецировать еще на что-нибудь. На образ будущего. Человек уклоняется от того, чтобы обернуться к самому себе. При том, что только этот оборот к самому себе строит субъекта. Я становлюсь субъектом только тогда, когда беру ответственность. Но когда я беру ответственность, я не перекладываю ее ни на мировой империализм, ни на космос, ни на астральные знаки. Я беру ее только на себя. При этом я могу учитывать и астральные знаки, если мне хочется, и мировой империализм, и что угодно. Но я ответственный. Я. И только когда ты берешь эту ответственность как стрелу и втыкаешь эту стрелу в себя, ты становишься субъектом. Это и есть ритуал становления субъектом.
Я сказал о тираже газеты. То же самое — с численностью организации. Она сохранена. Это было практически невозможно. Это героическое достижение всех собравшихся. Люди стали более образованными, более настойчивыми и умелыми. И это тоже прекрасно. Но если завтра нацистский и либеральный враги начнут выводить вместе даже 30–40 тысяч людей, что мы будем делать? Если бы мы вывели хотя бы 10 тысяч, то мы бы выиграли. Подчеркиваю, мы бы выиграли, даже если бы с той стороны было 30 тысяч. Но мы выведем три тысячи. В предыдущих ситуациях в этом был чистый выигрыш. А теперь реальность другая. Понимаете, совсем другая, с другими возможностями, с другими рисками, другими испытаниями, самозаданиями.
И не могут те же люди быстро отреагировать адекватным образом на такие изменения реальности. А других людей нет ни у нас, ни у страны. Значит, эти люди должны становиться другими. На это сделана ставка нами. И не сейчас. Уже создавая газету определенного формата, создатели этого формата исходили из того, что вызов будет таков, и надо будет на него адекватно ответить. Идея учебников и всего, что за ними последовало, — это тоже подготовка к ответу на вызов. Новый формат региональных школ. Новый формат летней школы — всё это находится в том же фарватере. И стержнем адекватного ответа на вызов — подчеркиваю, на огромный вызов, вызов неслыханный — является именно Школа высших смыслов. Ставки именно таковы. Для того, чтобы это доказать, я должен обсудить, как именно своеобразие наших целей соединяется со своеобразием нашего конкретного пути.
И поскольку я буду говорить о конкретном пути, то обсуждать его я буду, исходя из принципа единства формы и содержания. Содержание — конкретика, порождаемая вызовами времени. Ну и какова же тогда форма, в которой эти вызовы превращаются в ответы?
