Наш путь (продолжение — 9)

Многое из того, что Стругацкие описали в своих отнюдь не восхищающих меня и явно не случайных антиутопиях, фактически реализовано. Всё это — «флора», «фауна», «зона Ч», «Обитаемый остров» и прочее — фактически реализовано. И вовсе не потому, что Стругацкие обладали особым пророческим даром.

В обычной аудитории подобные констатации наверняка вызовут защитную психологическую реакцию. И ты потратишь большое время на преодоление этих защит, создаваемых по принципу «не смейте возводить напраслину на наших кумиров. Да и вообще, не смейте говорить нам, что жизнь устроена не так, как нам это представляется. Притом, что наше представление о жизни формируется на основе нашего обычного, обыденного опыта. Мы не хотим и не можем выходить за рамки этого опыта. Мы даже понимаем, что эти рамки недостаточны. Но всё равно мы будем утверждать, что модели, сформированные на основе данных, полученных нами из этого обычного опыта, адекватны реальности. А другие модели, построенные на основе другого опыта, — это выдумки. Или как минимум усложненные построения, не имеющие никакого отношения к нашему опыту, согласно которому, как пелось в советской песне, «всё так просто, всё так просто, всё так просто».

Кстати, и в этой песне, наряду с констатацией простоты, почему-то пели: «Ты пойми меня, пойми меня, пойми». Если так надрывно надо призывать «пойми, пойми, пойми», значит всё непросто. Но оставим в стороне песни, которые тоже носили зачастую совсем не такой простой характер. И обсудим Стругацких не как художественное явление, а как странно состоятельный прогноз.

Говоря о том, что этот прогноз неслучайно оказался состоятельным и что это не вполне прогноз, я оперирую надежной информацией, которая, конечно же, находится за рамками того, что предоставляет обычный опыт. Но я всё время не понимаю, почему надо находиться в рамках информации, предоставляемой обыденным опытом, понимать недостаточность этой информации и одновременно держаться за модели, построенные на основе этой недостаточной информации. Почему в физике никто не оспаривает необходимость получать информацию с использованием сложных приборов и процедур? Почему не говорится: «У нас есть зрение, слух... Мы различаем колебания разной частоты, мы можем отличать легкое от тяжелого. Зачем нам ваши приборы и получаемая с их помощью информация? Мы обобщим данные, полученные с помощью только тех датчиков, которыми являются наши органы чувств. Мы построим модель на основе обобщения этих и только этих данных. И мы будем считать ее единственно верной, отрицая наличие ультразвука, инфракрасного излучения и много еще чего. Потому что всё это не регистрируется непосредственно нашими органами чувств». Так ведь никто говорить в физике не будет: сумасшедших нет. А почему в политологии так говорят? Или в общественных науках?

Итак, есть подход №  1, согласно которому не нужно принимать во внимание и тем более исследовать те излучения, которые в силу слишком низкой или высокой их частоты, а также других свойств, не могут быть непосредственно восприняты нашими обычными органами чувств. И подход №  2, согласно которому не нужно и даже вредно использовать закрытую или специальную информацию для обнаружения того или иного общественного процесса.

Согласитесь, что подход №  1 и подход №  2 — это один и тот же подход к рассмотрению разных процессов. Когда вы говорите, что вам не нужна специальная информация для изучения политического процесса, — это то же самое, как если бы вы сказали, что вам не нужны специальные датчики для изучения процесса физического. Но никто не станет применять этот подход при рассмотрении физических процессов. При этом подавляющее большинство согласится с тем, что только этот подход и надо применять при рассмотрении общественных процессов и многого другого.

В обычной аудитории не будешь обсуждать все эти несуразицы, зафиксированные на бредовых скрижалях общепризнанного. А даже если начнешь обсуждать, тебе скажут: «Ну, тогда расскажите нам, что это у вас за такой особый инструмент улавливания политических, социальных и прочих неочевидностей? Ах, этот инструмент называется «закрытая информация»! Что ж, сказавши «а», говорите «б». Чья информация? Почему надо доверять спецдатчику, который ее регистрирует?» И так далее. Когда же ты скажешь, что источники закрытой информации никогда не разглашаются и что можно просто доверять или не доверять этим источникам, вам ответят в обычной аудитории: «Мы вовсе не собираемся доверять и вам, и вашим источникам, которые вы еще вдобавок и персонифицировать не хотите».

И на этом разговор в обычной аудитории завершится. Поэтому его лучше не начинать. Но наша аудитория необычная. Она по определению должна доверять моим закрытым источникам. А я, ценя доверие этой аудитории, обязан предельно бережно относиться к этому доверию и сообщать только ту закрытую информацию, которая является стопроцентно надежной. Как в силу надежности источника, так и в силу того, что ее сообщают несколько независимых источников.

Так вот, я на 100 % знаю, чьи специальные разработки превращали в научную фантастику братья Стругацкие. И чьи специальные разработки превращал в научные теории господин Ракитов.

Речь идет о специальных разработках, осуществлявшихся специальными же группами, находившимися под руководством одного и того же человека, игравшего особую роль в андроповский период и играющего особую роль до сих пор. Этот человек не был кустарем-одиночкой в андроповский период, и он не является им сейчас. И в андроповский период, и сейчас этот человек был частью определенной элитной системы. Да, он в силу своей незаурядности существенно влиял на замыслы этой системы, а также на способы реализации этих замыслов.

Но, подобно тому, как марксисты говорят: «Этот человек является выдающимся представителем своего класса», — исследователь элиты, такой, как я, имеет право сказать: «Этот человек является выдающимся представителем своей элитной группы, которая, в свою очередь, интегрирована в международные элитные макрогруппы». Если ты серьезный исследователь элиты, то утверждать нечто подобное ты будешь только с большой осторожностью, после многократных проверок. Я имею право утверждать то, что я утверждаю, потому что я проявлял эту осторожность, перепроверял свою информацию, получал соответствующие результаты, давая те или иные прогнозы. Они сбывались.

И потому я имею право сказать, что когда мы говорим «Стругацкие» или «Ракитов» (это такой ученый, был в свое время советником Ельцина), мы подразумеваем такого-то выдающегося представителя таких-то элитных групп, а значит, и сами эти группы. Я гораздо подробнее всё это описал в книге «Красная весна».

Здесь же, в этой аудитории и в нынешней острейшей политической ситуации, я просто обязан сделать ответственное заявление, суть которого в том, что антиутопии Стругацких являются художественным оформлением аналитических документов, порождаемых спецпроектами, и имеют большую прогностическую силу потому, что речь идет не о прогнозах как таковых, а о знаниях по поводу будущего, полученных у делателей этого будущего.

Я ответственно заявляю, что Стругацкие, предлагая обществу антиутопии со всякими там «зонами Ч», «обочинами», «флорами» и т. д., говорили о том, что их руководители планировали осуществить на практике.

Высокая степень соответствия между тем, что мы имеем, и тем, что описано у Стругацких, говорит не о прогностическом таланте Стругацких, а о том, что их руководитель, оперируя определенными возможностями и исполняя желание определенной группы или групп, сумел, опираясь на возможности групп, реализовать их желания и сделать Стругацких былью.

Наша интеллигенция диссидентская, переиначивая советскую песню «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», скверно шутила: «Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью». Оказалось, что былью сделаны не антиутопии Франца Кафки, очень талантливого австрийского писателя, творившего в начале XX века и вскрывшего нарастающую абсурдность своей эпохи. Былью сделаны антиутопии Стругацких.

Они же — спецпроекты, куратором которых был руководитель Стругацких.

Они же — заказы крупных элитных групп. Наиболее ярким выразителем интересов которых является этот руководитель.

Они же — заказы международных элитных супергрупп.

Я прошу мне поверить, что никакого преувеличения в том, что я говорю, — нет. Что это серьезная закрытая информация, которую я много раз проверял.

Кстати, это касается не только произведений Стругацких, но и некоторых их высказываний. А также высказываний Ракитова.

Сказал Ракитов в 1992 году, что элита хочет менять русские социокультурные коды, дабы преодолеть антибуржуазность России, и что для этого она будет расстреливать законно избранную представительную власть, морить население голодом, разрушать культуру, образование и индустрию? Сказано — сделано. Потому что это не его пустые слова или пророческие предсказания. Это спецпроект, который курирует его руководитель, и который Ракитов должен озвучить. Сказал Ракитов почти через 20 лет, в 2005 году, что надо разрезать Россию на куски, и тогда в каждом из кусков будет маленькая Европа с хорошо пахнущими туалетами, и это — главное. Сказано — сделано. Или, точнее, чуть не было сделано. Признание Южной Осетии и Абхазии сорвало план десантирования международных сил на Северный Кавказ. То есть план отделения Северного Кавказа от России — притом что отделить только Северный Кавказ невозможно.

Сказал Стругацкий, что для сброса путинского режима нужна война, которую этот режим проиграет... Было ясно, что данный персонаж не бросает слова на ветер, а озвучивает позицию своего руководителя. Вскоре началась война. Она была бы уже проиграна, если бы мы не вмешались в затеи господина Стрелкова, очень тесно связанные с тем же типом деланья процессов.

Как можно этим пренебрегать, если на этой основе можно, с осторожностью, с оглядкой на многое другое, делать прогнозы и своевременно готовить противодействие дальнейшему превращению спецсказочной стругацкианы в российскую и общемировую быль?

Итак, разговоры о «зоне Ч», о превращении обитателей России в постлюдей, в человеческую флору, то есть в слизь, в мутантов — это не пустопорожняя брехня, а уже вовсю реализуемый и даже почти уже реализованный замысел.

Постараюсь доказать собравшимся, что это, увы, действительно так.

В Госдуме есть странный депутат, который всё время кричит про то, что Россия оккупирована. Никаких последовательных выводов из этой своей ужасной констатации он не делает. Между тем, этих выводов немало. Если Россия оккупирована, то представителей существующей власти надо называть не иначе как полицаями, действующими по воле оккупанта. А как иначе?

Как мне представляется, ситуация не имеет ничего общего с оккупацией. При этом она не лучше, а намного хуже. Да-да, именно хуже. Казалось бы, может ли быть что-то хуже оккупации? На самом деле — может. Вас оккупировали потому, что оккупант намного сильнее в военном отношении. Травма оккупации велика. Но она не обязательно оборачивается превращением оккупированных людей в расчеловеченную слизь. В такую слизь люди превращаются, если они не только оккупированы, но и порабощены. Если они потеряли честь, а вместе с ней и облик человеческий.

Пока жива воля к искуплению, страна в целом не перестает быть коллективной личностью. Даже если искупают немногие, это накладывает отпечаток на всю страну. Ничего нового в этом утверждении нет. Испытывая бесконечный стыд за капитуляцию Франции в 1940 году, острейшим образом переживая реальную оккупированность Франции, Антуан де Сент-Экзюпери подробно повествовал о том, почему наличие хоть какого-то сопротивления произошедшему является гарантией того, что страна не будет порабощена окончательно.

Поработить страну можно, только окончательно расчеловечив ее обитателей. Именно это в виде окончательной задачи поставил перед собой Запад, начав с Россией холодную войну. Победив Россию в холодной войне, он приступил к ее окончательному уничтожению с помощью различных способов расчеловечивания, навязываемых в виде перехода от «ужасного тоталитарного общества» к «новому правильному жизнеустройству». Только слабой копией этого является программа денацификации, предложенная реально оккупированной и расчлененной ФРГ теми же американцами. Потому что ФРГ все-таки была хоть в каком-то виде необходима американцам, а Россия нужна только в качестве территории, на которой проживает полностью расчеловеченная слизь.

Мои собеседники говорили мне, что программа, навязанная России после победы в так называемой холодной войне, содержала в себе прямые апелляции к слизи, например, «красной слизи», в которую предстоит превратить побежденных.

Именно такое отношение к происходящему побудило меня бить во все колокола еще в 90-е годы, говоря об управляемом регрессе, десоциализации, декультурации, дегуманизации и так далее. При этом мне никогда не хотелось переводить этот разговор в русло конкретики, потому что в условиях бесконечно ослабленного общества эта конкретика могла вызвать окончательную подавленность. Однако сейчас, разговаривая с людьми, которые или уже стали сильными, или хотят стать сильными, я должен говорить о конкретике.

Анна Кудинова подробно обсуждала, к каким результатам приводит лишение человека права на те или иные эмоции — дефицит остро необходимых эмоций, он же — эмоциональная депривация. Вообще-то, депривация (от латинского deprivatio — потеря, лишение) — это психическое состояние, вызванное лишением возможности удовлетворения самых необходимых жизненных потребностей. В числе которых, между прочим, находится не только потребность во сне или в пище, но и потребность ребенка в общении с отцом или матерью. То есть потребность в любви. Любовь — это сильное эмоциональное чувство. Лишение человека способности испытывать это чувство порождает глубочайшие патологии. Понимая всё значение любви и все последствия лишения человека доступа к тому, что позволяет ему удовлетворять потребность в любви (родители — это лишь самый простой пример), я здесь прежде всего хочу поговорить о недопущении для сегодняшних обитателей России удовлетворения их потребности в другом невероятно нужном чувстве — общественном. Об этом чувстве очень внятно говорит выдающийся психолог Альфред Адлер. Привожу сжатый вариант одного из текстов Адлера, гарантируя, что сжатия осуществлены без всякого искажения содержания.

Адлер утверждает, что особое общественное чувство — оно и только оно — соединяет индивида с другими. Что это чувство, данное человеку от рождения, должно постоянно развиваться в раннем детстве, иначе у человека будут большие проблемы во всём, что касается его отношений с обществом. Что человечество может достичь светлого будущего только благодаря развитию социального чувства.

Адлер подчеркивает, что возглавляемая им научная школа не заявляет об особой роли этого чувства как о своем ноу-хау, что об этом знают психологи самых разных направлений, да и не только они. И что его школа всего лишь усовершенствовала методы, которые позволяют выявлять препятствия, встающие на пути развития этого общественного чувства. Он говорит: «Я лучше знаю, какие препятствия. А что такое общественное чувство, знают все». Однако, как считает Адлер, недостаточно просто обсудить эти препятствия. Надо прежде всего со всей отчетливостью уяснить, что все значимые приобретения в человеческой жизни обусловлены только этим самым общественным чувством.

Если вас лишили общественного чувства, вы не можете вырасти. Ваши сущностные человеческие возможности остаются в задатках.

Растению нужно столько-то воды. Если его не поливать, оно, возможно, умрет. А возможно, как-то криво-косо куда-то выбьется. Но оно нормальным не вырастет.

То же самое — с общественным чувством. Если у целого поколения отнято общественное чувство — а оно отнято по факту отсутствия пионерских лагерей, пионерских и комсомольских организаций, нормальных коллективов, поездок «на картошку» и прочего — откуда возьмется общественное чувство? А если его нет, как развернутся все остальные чувства?

Пожалуй, только одно из приобретений в человеческой жизни имеет другое происхождение — это чувство неполноценности ребенка, обусловленное его слабостью, которое усиливается и растет, как только ребенок осознает или смутно чувствует собственную бесполезность для общества.

Адлер утверждает, что любое стремление к личной власти (реализация воли к власти, по Ницше) всегда задерживает развитие общественного чувства. И что недоразвитие общественного чувства существеннейшим образом влияет на душевное развитие ребенка, на формирование его стиля жизни.

Адлер утверждает также, что все важнейшие психологические функции, то есть вся человечность, решающим образом связаны с общественным чувством. Что язык, разум определяется общественным чувством. Нравственность, эстетические чувства — требуют для своего формирования связи ребенка с близким человеком. Связь с людьми и познание людей, возможное только при наличии этой связи, являются необходимыми и предварительными условиями жизни человека в обществе.

Адлер утверждает, что этим нельзя овладеть теоретически. А значит, недостаток по части всего, что связано с общественным чувством, иначе говоря, депривация этого чувства может уничтожить всю человечность.

Адлер ссылается на конкретные исследования, доказавшие, что почти все духовно несчастные, раздавленные, невротические натуры не имели в детстве условий для развития общественного чувства. Адлер прямо говорит, что без развития общественного чувства вообще немыслимо становление человечности в человеке. Что депривация этого чувства порождает в людях отсутствие: а) мужества, б) оптимизма, в) уверенности в своих силах. Что и мужество, и оптимизм, и уверенность в своих силах имеют своим непосредственным источником именно общественное чувство.

Рассмотрим три сферы, в которых, как считает Адлер, человек может добыть для себя бесконечно нужный эмоциональный продукт под названием «общественное чувство».

Обращая наше внимание на то, что связь с обществом, то есть канал, по которому этот продукт может быть доставлен человеку, может быть реализована только в совместной игре, общей работе и совместной жизни (а значит, деформация этих трех сфер просто перекрывает каналы, и искомый продукт под названием «общественное чувство» не может поступить к человеку), Адлер далее обсуждает те три сферы, в которых общественное чувство может быть развито. Я предлагаю собравшимся вместе со мной поразмыслить над тем, как деформация всего, что происходит в этих сферах, способствует обратному.

Итак, первая сфера, в которой общественное чувство может быть развито, — это сфера отношений между Я и Ты. Между Тобою и Другим человеком.

Вторая сфера, где, по мнению Адлера, должно развиваться общественное чувство, — сфера продуктивной деятельности, где Тебя с Другим объединяет созидание, в котором вы оба нужны друг другу для достижения общего результата.

Третья сфера, в которой, по мнению Адлера, должно развиваться общественное чувство, — любовь.

Я устал говорить о том, что это совсем непросто — извлечь из себя это чувство и адресовать его другому. Как минимум, для этого нужно обладать вниманием, позволяющим этого другого просто увидеть. А также воображением, позволяющим поставить себя на место другого, зафиксировать, что именно этому другому необходимо, и начать о нем заботиться.

Нужно иметь внутри себя некий аналог эмоционального приемника и передатчика, настроенного на чужие волны. Приемники и передатчики должны быть подстроены друг к другу. То есть они должны работать на одинаковых частотах. Они должны обладать чувствительностью, позволяющей улавливать определенные сигналы. А также перерабатывающим устройством. Всё это очень сильно повреждено. Сигналы не улавливаются. На них неправильно реагируют. Начав реагировать, устают. И реагирование превращается в нечто, сходное с самоутверждением. А это сходство с самоутверждением порождает конкуренцию, конфликты, а значит, и разрушение той сферы, которая должна способствовать развитию общественного чувства.

Теперь давайте просто представим себе, что враг знает об этой роли общественного чувства. И сознательно организует депривацию общественного чувства. А ведь это не так трудно организовать! Например, объяснив, что в нормальном обществе каждый должен быть сам за себя, специфическим образом истолковав социальную атомизацию, индивидуализацию и всё прочее, насильственно внедряя всё это на особую российскую почву, к этому не приспособленную. Что дальше?

Дальше разрушается вся социальная сфера. Но и не только она. Достаточно долго держать людей на голодном пайке этого самого общественного чувства, достаточно лишать их полноценной игры в детстве, полноценной общей работы, полноценной совместной жизни, чтобы началось не просто разрушение социума, то есть десоциализация, но и разрушение личности, то есть деперсонализация. И чтобы десоциализация усиливала деперсонализацию и наоборот. Что, это так трудно сделать? И мы не видим этому конкретных примеров?

Вдумаемся: одно дело — оккупация и иноземные танки на твоих площадях. А другое дело — деперсонализация и десоциализация, депривация общественного чувства, порождающая травму, лишающая мужества, оптимизма и уверенности в себе. А ведь Адлер говорит о большем. О том, что и язык, и разум, и чувство прекрасного могут быть недоразвиты и сколь угодно деформированы только за счет того, что вы не обеспечите в своем обществе или в своей микрогруппе поступления по определенным каналам необходимого количества продукта под названием «общественное чувство». И что же? Враг, который хочет вас раздавить, не начнет перекрывать каналы, не начнет сажать на голодный паек этого общественного чувства, то есть обеспечивать его депривацию? Да конечно же, он будет этим заниматься.

Он будет заниматься этим очень настойчиво. Если он поставил задачу превратить вас в слизь, то только этим он и будет заниматься — зачем ему танки посылать? И это будет называться реформами, «избытием патологий совковости» или как-нибудь еще. Называлось же нечто сходное, но в меньших дозах, денацификацией.

Дело не в том, чтобы нечто подобное замыслить. А в том, чтобы это реализовать. Тут есть полная аналогия с атомной бомбой. Расщепить атом — это одно, а осуществить Манхэттенский проект — это совсем другое. Был ли проект расчеловечивания граждан России, проигравших холодную войну? И была ли воля к его реализации? Было и то, и другое.

Был проект, превращающий идеи типа тех, которые я только что изложил, в технологии. И была организационная воля к тому, чтобы эти технологии реализовать. Причем ни с какой другой страной мира никакой оккупант так беспощадно не поступал. В том числе и понимая, что, поступая подобным образом, он порождает необратимые последствия.

Холодная война завершилась геополитической капитуляцией в Беловежской пуще. Коварство заключалось в том, что никто даже не сказал, что это капитуляция. Но победителям это было абсолютно очевидно, и надо говорить об этой капитуляции только как о первой по счету. Или о капитуляции №  1. Итак, капитуляция №  1 — геополитическая. Она есть? Есть.

Капитуляция №  2 — историософская. Народ согласился на поношение своего исторического пути. Или, как минимум, части этого пути. А как от части переходят к целому, мы все видели по Сванидзе, Млечину и Пивоварову. Сначала — дегероизация Сталина и всего советского героизма. Потом — дегероизация Петра Великого. Потом — Ивана Грозного. Потом — Александра Невского.

Голосование на передачах «Суд времени» и «Исторический процесс» было, по существу, отказом от историософской капитуляции в не меньшей мере, чем присоединение Крыма было отказом от геополитической капитуляции. Но капитуляции-то эти были. И они травмировали сознание.

Может ли исправить травму просто отказ от признания того, что травму вызвало? Нет, конечно. Такой отказ — первый шаг на пути исправления травмы, но не более. Потому что, капитулировав в сфере всего, что касается исторического самосознания, общество далее капитулировало во всем, что касается морального самосознания.

Капитуляция №  3 (тут номера не так важны, главное — осознать суть проблемы) — моральная. «Интердевочка» — это не моральная капитуляция? Все эти секспросветы, сексуальные революции, криминализация отношений между людьми, легитимация предельного недоверия друг к другу, отказ от взаимопомощи как нормы взаимного существования... Моральная сфера разрушена не в меньшей степени, чем сфера исторического сознания.

Капитуляция №  4 касается сферы этого самого общественного чувства. Признав, что и тут имеет место полный разгром того, что можно назвать социокультурными кодами, задававшими нормы на протяжении очень больших периодов времени, мы должны осознать последствия, а также то, что одно тянет за собой другое. У вас нет общественного чувства? — у вас не будет мужества, оптимизма, уверенности в себе. Вы потеряете способность любить. Как вы будете строить коллективы, включая наимельчайшие? Каковы будут нормы вашего существования в этих коллективах? Почему вы начнете в этих коллективах нечто моральное, если вы капитулировали в том, что касается и морали, и всего остального?

Капитуляция в сфере исторического сознания — а ведь она была огромна — волочет за собой другую капитуляцию — скажем так, капитуляцию №  5 в сфере этоса. Если у вас нет истории, то у вас нет и героев. Нет героев — нет этоса. Нет священных камней. Нет идентичности. Капитуляция №  6 в сфере идентичности дополняется капитуляцией №  7 в сфере культуры. И капитуляцией №  8 — в сфере образования. Это приводит к одичанию.

Кто такой русский? Это тот, кто подключен к резервуару своей культуры. Какое подключение, помилуйте!

Во-первых, нет элементарного знания этой культуры.

Во-вторых, она осквернена. Нам внушают, что все великие деятели культуры — пропойцы, лжецы, извращенцы, плейбои, карточные игроки. Но главное — лжецы, лжецы, лжецы. Разрушено доверие к культуре. Великие произведения ставятся так, чтобы добить это доверие. И чтобы никто не мог отличить великую трагедию от пошлого водевиля. Что такое в этом смысле русская идентичность? Не умевший читать и писать крестьянин в дореволюционной России был подключен к своей традиционной культуре — песням, сказкам.

Давайте представим себе, как работают цепочки между всеми этими капитуляциями. А ведь это цепочки. Ток разрушения течет по всем цепочкам и превращает человеческое естество в слизь. Вот вы увидьте этот ток в себе. Геополитическая капитуляция... Историософская (а что, нет ее?)... Моральная (что, ее нет?)... Общественное чувство (это же главное!)... Этос... Идентичность... Культура... Образование... Мало? Вот это и называется «сделать слизь». Раба! Это вам не оккупация. Это — порабощение. Против России применено страшное оружие порабощения, а чудаки из правящей партии будут бормотать про оккупацию.

Капитуляция №  9 — в сфере трудовых отношений. У вас отсутствует уважение к профессии. Вы не чувствуете себя хозяевами земли. Сегодняшний трудящийся — это не хозяин земли, а скот, человек второго сорта. Профессиональный уровень — ерунда, он ничего не обеспечивает. Надо быстро переходить с места на место по принципу «рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше». И главное — успеть понравиться тем, кто может вытянуть тебя из трясины унылого «работай, работай, работай». Глядишь, какой-нибудь начальник сделает тебя секретарем или приобщит к какому-то сектору своего бизнеса...

В такой атмосфере труд не может быть средством развития общественного чувства. А значит, оно еще более подавлено.

Капитуляция №  10 — страшнее всего. Это капитуляция перед смертью. В юности, в переходном возрасте каждый окончательно осознает проблему смертности и как-то ее осваивает. Если у него сильно развито общественное чувство, если его окружает высококачественный социум — микро-, миди- и макро-, если он окружен любовью, если ему предлагается высокий смысл («Мы пронесем через миры и века»), то экзистенциальная капитуляция не происходит. Человек интегрирует смерть, не будучи ею раздавлен. В противном случае человек становится экзистенциальным, метафизическим инвалидом. И всё построено так, чтобы он стал им, а став им, передал свою инвалидность детям. А дети — внукам. Такого рода трансляции за 25 лет способны невероятным образом повредить общественное сознание и сознание каждого индивида.

Смертную болезнь, порожденную десятой по счету — метафизической, экзистенциальной — капитуляцией, она же капитуляция №  10, можно иначе назвать философской гиперинтоксикацией. Потому что обычная философская интоксикация — это и есть обычное нормальное освоение юношей или девушкой смертной проблематики в момент полового созревания. Если все условия для нормального освоения разрушены, то начинается ненормальное освоение. Порождающее бегство от смерти в экстрим, наркотики, алкоголь и многое другое.

Результатом являются миллионы потерянных для страны людей, которые могли бы войти в ее актив. А выбивание актива — это очень хорошо отработанная стратегия порабощения народа, превращения народа в слизь. Это всегда делали колонизаторы.

Капитуляция №  11 — поколенческая. Страна согласилась на разрыв между поколениями, который не мог не состояться в условиях историософской и иных капитуляций. Он, состоявшись, несет свою травматичность в психику человеческую. (Бабушка чувствует себя сломанной, мама чувствует слом бабушки. Я чувствую слом мамы. Все — инвалиды. А кто была бабушка? — «советская дура»).

И там эта травматичность сливается с остальными, подпитывает их и сама получает подпитку. Родители не считают себя вправе чему-то учить детей. Дети не видят в родителях ни героев, ни образцов для подражания, ни носителей высокого смысла, ни культурных эталонов. Они видят, что они сломаны. Какая идентичность, помилуйте? Поэтому было сказано: «Коротенький обрывок рода — Два-три звена, — и уж ясны Заветы темной старины». Какие обрывки рода? Какие звенья?

Идентификация сломана, а те смысловые поля, которые могли бы вылечить перелом, рассыпаны полностью. И куда надо обращаться в поисках идентичности, без которой не хочется жить? К культуре? — она перекрыта и осмеяна. К истории — то же самое. Да и зачем куда-то обращаться, если смертная проблематика освоена соответствующим образом? По принципу абсурда, гласящему, что смерть полностью обесценивает жизнь.

Нельзя найти почвы ни в трудовом коллективе, ни в группе единомышленников. Да ты и не создашь никакой такой конструктивной группы, потому что, придя в нее, ты сам станешь источником разрушения. И в этом уподобишься другим.

Рано или поздно, отчаявшись на что-нибудь опереться, человек начинает капитулировать и в сфере всех эмоций. Будем считать это капитуляцией №  12. Ужас одиночества, тоска бессмыслия, смертная болезнь, она же — философская гиперинтоксикация — порождают желание сжать до предела эмоциональную сферу, чтобы это всё не болело. Но, сжав так эту сферу и избавившись от невыносимой боли, человек всего лишь вытесняет это всё в подсознание, где оно начинает гнить и разрушать всю психику.

Невротик, являющийся продуктом такого гниения, может либо покончить с собой, либо реализовать тот или иной вариант продленного самоубийства (алкоголизм, наркомания и так далее), либо начать бегать «со смертью на холке» — с места на место, как странник. Из страны в страну, из региона в регион... Либо, либо, либо... Но он не способен к полноценной жизни. Тем более — к полноценной борьбе за освобождение от порабощения. Он уже превращен в раба.

Работать он тоже по-настоящему не может. А значит, формируется маргинальный, люмпенский тип жизни. Не интегрируя по-настоящему смертность в свое человеческое естество, он остается инфантилом. Будучи лишенным способности любить и даровать свою любовь другим, он становится Нарциссом — он любит только себя. И страдает от нарциссизма. А ведь ему еще и подсовывают тезис о том, что эмоции не нужны. Значит, он становится эмоциональным тупицей. Ну и какая же тут полноценная семейная жизнь? Ведь эмоциональная тупость в патологических формах имеет очень тяжелые последствия.

Ну так и кто же не понимал этих последствий? Ракитов их не понимал? Баткин их не понимал? Гозман их не понимал? Список людей можно продолжать долго. Понимал ли их Ельцин — это другое дело. Но ему не до того было. А те, кто управлял процессами расчеловечивания, всё прекрасно понимали. Они и сейчас прекрасно всё понимают и продолжают свою работу.

Эмоциональная капитуляция — капитуляция №  13, — приобретая серьезные формы, сразу же превращается в физиологическую капитуляцию №  14 и физическую капитуляцию №  15. Как это происходит, понять не трудно.

Если нет эмоций полноценных, то гормоны выделяться не будут. А значит, возникнет неполноценность во всем, что касается физиологии. Прежде всего это скажется на сексуальной сфере, но и не только. Если в мышцы при их формировании не будет поступать необходимого количества гормонов, они приобретут особый характер. Нет, они, конечно, будут формироваться, а если это подхлестнуть какими-нибудь анаболиками, то даже очень активно. Но они не будут полноценными. И мы это наблюдаем.

А всё это вместе, конечно же, породит медицинскую капитуляцию №  16 — люди будут нездоровыми. Этому поможет нездоровое питание, нездоровый образ жизни, отсутствие полноценной медицинской помощи. Но даже если и питание будет здоровым, и образ жизни нормальным — это не многое изменит. Процессы, которые мы обсудили, порождают вырождение с неумолимостью — раб не может не вырождаться. Либо он станет больным квазичеловеческим существом, либо просто скотом. А человек, ставший скотом, это не скот. Скот может быть здоров, а человек, ставший скотом, всё равно не может. Там что-то остается, и оно болит.

Здесь я вкратце описал ту же схему, которую уже предлагал вашему рассмотрению в других работах. Потому что необходимо всё время выводить людей из состояния гиперпроективности, которая исключает любую субъектность, исключает постановку вопросов о себе и о ближних своих, которая переносит систему вызовов и угроз в сферы, я бы сказал, безопасные. Экономические вызовы, военные — всё это существует. Но на все эти вызовы должен отвечать человек. А также человеческое сообщество — партия, движение. А также суперсообщество — народ, нация.

На любые вызовы можно ответить, если есть субъект, готовый отвечать. Враг это понимает, и прежде всего он стремится превратить в слизь тот человеческий материал, из которого можно было бы создать этот субъект. Причем, как мы только что убедились, в слизь превращают и потенциальный актив, и всё то, что этот актив должен был бы повести за собой.

Главный-то вызов в том и заключается, что мы находимся в этой ситуации. Собирается поколение поражения. Если оно увидит в себе все только что описанные мною черты, остро это переживет, и если в нем вскипит какая-то внутренняя ярость, то всё это преодолимо. Раз возможна десоциализация, то возможна и ресоциализация. Ресоциализация — это абсолютно научная технология. Раз есть декультурация, то возможна и рекультурация. Развитие эмоциональной сферы? Пожалуйста! Многое возможно, но это же нужно захотеть!

Спецсказки Стругацких по поводу расчеловеченной слизи, создаваемой в России, ставшей не просто зоной оккупации, а зоной тотального порабощения и расчеловечивания — это нечто почти свершившееся сегодня. Шансов на то, что оно не свершится до конца в России и не будет потом как передовой опыт внедрено в общечеловеческом масштабе — немного. И один из них сидит в этом зале в виде недооформленной надежды, которая сама же в себе всё это несет. Захочет ли эта надежда оформиться? Тут многое зависит от того, какие чувства овладевают собравшимися, когда они, выйдя за рамки того, что непосредственно дано им в их обычном опыте, видят этот опыт иначе — вот так, как я его описал. У увиденного должна была бы возникнуть другая, не обыденная яркость, другая выпуклость. Эта яркость и выпуклость, помноженная на энергию, которую начинает излучать обыденность, став необыденно яркой и выпуклой, помноженная на запахи, которые она, приобретя новые качества, начинает, так сказать, источать, должна вызвать определенные чувства. Являются ли эти чувства достаточно сильными? Будут ли они адресованы самим себе как будущим субъектам, или же их удастся обезопасить, изъяв из них и чувство личной ответственности, и чувство личной вовлеченности в описанное?

Наша Школа высших смыслов нужна для того, чтобы возникало сразу всё — и яркость, и выпуклость, и энергийность, и личная сопричастность, и призванность на войну со скверными сказками, стремительно превращающимися в быль. Разве то, что я описал, не есть сказка, превращающаяся в быль?

Но мало описать эту разворачивающуюся мерзопакостную быль и даже соотнести ее с антиутопической спецстихией. Надо понять устройство этой были, невозможной с точки зрения Маркса и его последователей. Как мы только что убедились, невозможное стало возможным. Говорит ли это о несостоятельности Маркса и его последователей? Нет, поскольку разработанная ими модель позволила более ярко и выпукло увидеть реальность их времени. И выработать методы борьбы со злом, которое уже укоренилось в той реальности и готовилось пожрать ее целиком. Тогда мир удалось спасти от этого пожирания.

Но пожиратель остался жив. Он сделал надлежащие выводы. Разработал новые методы укоренения в новой реальности, которую он же соорудил в соответствии со своим стремлением как можно прочнее в ней укорениться. Уже сама возможность создавать форматы реальности сообразно своим запросам — это нечто новое, для Маркса и марксистов невозможное. Новая реальность, новые методы укоренения в ней злого античеловеческого начала, новые подходы к проблеме пожирания человечества, новые методы пожирания — всё это требует своего теоретического осмысления за рамками классического марксизма. Который мы уважаем, которым мы восхищаемся, которому мы благодарны за всё, что он сделал, и который сам Маркс, оказавшись в новой реальности, наверняка стал бы радикально модифицировать.

Обыденный опыт — это серые сумерки, которые всё на свете, включая интересующую нас зловещую новизну, превращают в труднораспознаваемые сгустки чего-то этакого. «И распознать нельзя, что такое белеет: женщина или подушка», — говорит герой Гоголя. Прожекторы интеллектуальной рефлексии, направленные на эти сгустки, позволяют осмотреть то, что в серых сумерках обыденности выступает в качестве тревожащей нас невнятности. Но мало осмотреть это с близкого расстояния, мало обнаружить различные свойства этого (цвет, запах и так далее) — нужно еще и разобраться с внутренней структурой того, что тебе теперь явлено иначе. А для этого нужны не социальные, психологические, культурные и прочие рефлексии — нужны интеллектуальные рентгены, они же — теория, ориентированная на практику и неразрывно с практикой связанная.

Каковы же эта теория и стоящая за ней практика?