Неприкосновенность частной жизни и «семейно-бытовое насилие»
Россия, встав в конце прошлого века на рельсы буржуазного развития, то есть Модерна, провозгласила на конституционном уровне свою приверженность идеалам западной демократии и стандартов прав человека. Однако по прошествии времени становится всё более очевидным то, что многие узловые элементы буржуазного государства и права существенно мутировали со времен Французской революции или Борьбы за независимость в США.
Более того, учитывая вполне закономерную возможность развития и трансформации классических правовых и социальных доктрин, следует иметь в виду, что сегодня ключевые интеллектуалы России и стран Запада всерьез обсуждают крах Вестфальской системы и Ялтинско-Потсдамской архитектуры мира. А в этом случае предполагается крах вовсе не отдельных классических и возможно даже консервативных подходов к личности, обществу и государству. Речь идет о трансформации того миропорядка, который установился после Второй мировой войны. Миропорядка, в рамках которого единственно и могли существовать Организация Объединенных Наций, особо защищаемые международные стандарты прав человека и пользующиеся высоким доверием наднациональные судебные органы (Международный Суд ООН, Европейский суд по правам человека).
Однако, к сожалению, приходится констатировать, что все вышеуказанные международно-правовые институты дают всё больше сбоев, проявляя увеличивающуюся тенденцию к политизации своей деятельности. Особенно ярко эту тенденцию отражают последние решения ЕСПЧ. После вынесения решений по делам «Илашку и другие против Молдовы и России» (2004 г.), «Кононов против Латвии» (2010 г.), «Маркин против России» (2012 г.), «Анчугов и Гладков против России» (2016 г.) и проч. многие эксперты всерьез заговорили о кризисе политизированности ЕСПЧ. В этой связи даже достаточно либерально настроенный Б. Бауринг пишет о симптомах «кризиса Страсбургского суда, поскольку он всё в большей мере считает себя обязанным заниматься весьма политизированными вопросами и комплексными проблемами международного права» [Международное правосудие. 2012. № 2. С. 75–83]. В конечном итоге тренд на политизацию наднациональных юрисдикционных органов, вкупе с коррозией западной парадигмы семейной политики, позволяет говорить о том, что современный европейский (и шире западный) правопорядок постепенно мутирует, нивелируя традиционные идеалы Модерна.
В этой связи примечательно, что Основной Закон России формулировался именно с оглядкой на классические идеалы Модерна, особенно в части взаимоотношений личности, общества и государства.
Россия, согласно Конституции РФ, правовое, демократическое и социальное государство (ст. 1 Конституции РФ). Более того, семья, материнство и детство находятся под особой защитой государства (ст. 38 Конституции РФ). Указанные нормы позволяют говорить о том, что Россия в лице ее органов власти исходит из неприкосновенности личности, человеческого достоинства в вопросах взаимодействия индивида и государства. Защита от необоснованного и излишнего вторжения в частную жизнь гражданина признается обязательным условием демократического правления.
Автономия личности, неприкосновенность частной жизни и жилища (ст. 22, 25 Конституции РФ) являются следствием закрепления Конституцией РФ в качестве основы конституционного строя правила, согласно которому «Человек, его права и свободы являются высшей ценностью» (ст. 2 Конституции РФ). Права и свободы человека определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти (ст. 18 Конституции РФ).
Особое внимание необходимо обратить на Постановление Конституционного Суда РФ от 23.09.2014 г. № 24 «По делу о проверке конституционности части 1 статьи 6.21 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях в связи с жалобой граждан Н. А. Алексеева, Я. Н. Евтушенко и Д. А. Исакова», согласно которому:
В силу принципа индивидуальной автономии личности государство должно не допускать произвольного вторжения в сферу частной жизни;
В законодательстве Российской Федерации механизмы реализации этих положений... основаны на традиционных представлениях о гуманизме в контексте особенностей национального и конфессионального состава российского общества, его социокультурных и иных исторических характеристик, в частности, на сформировавшихся в качестве общепризнанных в российском обществе (и разделяемых всеми традиционными религиозными конфессиями) представлениях о браке, семье, материнстве, отцовстве, детстве, которые получили свое формально-юридическое закрепление в Конституции РФ, и об их особой ценности;
Семья, материнство и детство в их традиционном, воспринятом от предков понимании представляют собой те ценности, которые обеспечивают непрерывную смену поколений, выступают условием сохранения и развития многонационального народа РФ, а потому нуждаются в особой защите со стороны государства. Соответственно, именно на основе традиционных представлений об этих ценностях в контексте особенностей национального и конфессионального состава российского общества, его социокультурных и иных исторических характеристик Российская Федерация вправе решать отдельные вопросы законодательного регулирования.
Учитывая вышеизложенную правовую позицию Конституционного Суда РФ, вызывают недоумение многие положения недавно внесенного в Государственную Думу Федерального Собрания РФ законопроекта № 1183390–6 «О профилактике семейно-бытового насилия» (далее — законопроект), который не отвечает минимальным требованиям юридической техники, предъявляемой к законодательным актам в нашей стране. В частности, его положения содержат непозволительное количество неопределенных, допускающих излишнюю широту потенциальных трактовок правил поведения. В то же время, согласно правовой позиции Конституционного Суда РФ, выраженной в Постановлении от 27.03.2008 г. № 8 «из конституционных принципов правового государства, справедливости и равенства всех перед законом и судом вытекает обращенное к законодателю требование определенности, ясности, недвусмысленности правовой нормы и ее согласованности с системой действующего правового регулирования. Принимаемые правовые нормы должны быть сформулированными с достаточной степенью точности, позволяющей гражданину сообразовывать свое поведение, как запрещенное, так и дозволенное. Непонятное и противоречивое правовое регулирование порождает произвольное правоприменение».
Кроме того, следует иметь в виду, что Федеральный закон от 17.07.2009 г. № 172 «Об антикоррупционной экспертизе нормативных правовых актов и проектов нормативных правовых актов» в качестве коррупциогенных факторов выделяет: «положения нормативных правовых актов (проектов нормативных правовых актов), устанавливающие для правоприменителя необоснованно широкие пределы усмотрения или возможность необоснованного применения исключений из общих правил, а также положения, содержащие неопределенные, трудновыполнимые и (или) обременительные требования к гражданам и организациям и тем самым создающие условия для проявления коррупции».
В развитие названного Федерального закона была принята Методика проведения антикоррупционной экспертизы нормативных правовых актов и проектов нормативных правовых актов, утвержденная Постановлением Правительства РФ от 26.02.2010 г. № 96, согласно которой к коррупциогенным факторам относятся:
а) широта дискреционных полномочий — отсутствие или неопределенность сроков, условий или оснований принятия решения, наличие дублирующих полномочий государственных органов, органов местного самоуправления или организаций (их должностных лиц);
б) определение компетенции по формуле «вправе» — диспозитивное установление возможности совершения государственными органами, органами местного самоуправления или организациями (их должностными лицами) действий в отношении граждан и организаций;
в) выборочное изменение объема прав — возможность необоснованного установления исключений из общего порядка для граждан и организаций по усмотрению государственных органов, органов местного самоуправления или организаций (их должностных лиц);
г) чрезмерная свобода подзаконного нормотворчества — наличие бланкетных и отсылочных норм, приводящее к принятию подзаконных актов, вторгающихся в компетенцию государственного органа, органа местного самоуправления или организации, принявшего первоначальный нормативный правовой акт;
ж) отсутствие или неполнота административных процедур — отсутствие порядка совершения государственными органами, органами местного самоуправления или организациями (их должностными лицами) определенных действий либо одного из элементов такого порядка;
и) нормативные коллизии — противоречия, в том числе внутренние, между нормами, создающие для государственных органов, органов местного самоуправления или организаций (их должностных лиц) возможность произвольного выбора норм, подлежащих применению в конкретном случае.
Детальное изучение законопроекта позволяет говорить о непозволительно высокой концентрации коррупциогенных факторов, прежде всего неточных формулировок законоположений, допускающих излишнее усмотрение правоприменителя.
Законопроект о профилактике семейно-бытового насилия фактически криминализирует сферу частно-бытовых, семейных отношений индивидов, имманентно-конституционной чертой которых является недопустимость вторжения государства в личную сферу, несоразмерного ограничения гражданских свобод. Межличностные отношения супругов и членов семьи, семейные конфликты, правила взаимного поведения в браке по сути предлагается поставить под тотальный контроль государства, которое будет односторонне диктовать гражданам как именно им необходимо вести себя друг с другом. Например, законопроект вводит термин «семейно-бытовое насилие», который, в свою очередь, определяется через другие термины (ст. 3 законопроекта). В частности, указывается, что семейно-бытовое насилие может совершаться в форме физического, психологического, сексуального и экономического насилия. Причем под физическим насилием предлагается понимать действия, причинившие физическую боль, любое иное использование физической силы, попытки такого насилия. Под психологическим насилием понимается высказывание угроз совершения семейно-бытового насилия по отношению к пострадавшему, иным субъектам (в том числе домашним животным). Экономическое же насилие законопроект определяет как умышленное лишение человека денежных средств, на которые он имеет предусмотренное законом право, иное причинение имущественного вреда, создание препятствий во владении, пользовании общим имуществом; принуждение к тяжелому и вредному для здоровья труду, в том числе несовершеннолетнего члена семьи.
В сущности, под предлагаемое понятие семейно-бытового насилия подпадают любые семейные скандалы, сопровождающиеся оскорблениями или угрозами (причем между любыми членами семьи, вплоть до свояков), любые физические наказания детей в качестве меры воспитания (шлепки, подзатыльники, резкие одергивания и т. д.) и даже выполнение работы по дому или в огороде (уборка в доме, сбор урожая в огороде и т. д.).
Многие положения законопроекта, в сущности, носят «инквизиционный» характер, поскольку предлагают считать «нарушителями» лиц, вина которых не доказана в установленном законом порядке, т. е. с отступлением от конституционного принципа презумпции невиновности (ч. 2 ст. 10, ст. 11, 17, 19 законопроекта).
Более того, некоторые положения законопроекта напрямую ставят под угрозу целостность и суверенитет семьи как цельного социального образования. Прежде всего, это касается положений, предлагающих установить материальную ответственность члена семьи за семейно-бытовое дебоширство, которое будет заключаться в действиях гражданина, нарушающих права членов его семьи, а также лиц, проживающих с ним совместно, на здоровье, честь или достоинство, в том числе сопровождающееся нецензурной бранью, а равно уничтожением и (или) повреждением имущества или шумом (ст. 3 законопроекта). То есть в случае банального семейного скандала все его участники могут быть привлечены к административной ответственности и подвергнуты штрафу. Кроме всего прочего в данной ситуации будет существовать возможность вынесения предписания о запрете общения с супругом или временном запрете на совместное проживание (ст. 25 законопроекта).
Вопиюще антиправовой характер носит предложение внесения изменений в КоАП РФ и УК РФ, путем криминализации действий, выражающихся в нарушении либо неисполнении судебного предписания. В сущности, такая норма позволяет привлекать сначала к административной, а затем и уголовной ответственности лиц, вина которых в совершении общественно опасного деяния не была установлена. Причем объективная сторона состава этих правонарушений будет заключаться в неисполнении судебного предписания, которое в свою очередь не предполагает установления в рамках предусмотренных законом процедур (состязательность) вины т. н. «нарушителя». То же самое касается и предложения привлекать к административной ответственности за неисполнение «обычных» защитных предписаний, вынесенных должностными лицами органов публичной власти. Эти предписания не являются видом привлечения к юридической ответственности, а значит, выносятся без соблюдения фундаментальных конституционных принципов судопроизводства (состязательность, гласность и т. д.), что автоматически лишает гражданина конституционных гарантий его прав и свобод. Последующее привлечение гражданина к административной ответственности за деяние (неисполнение защитного предписания), не признаваемое в российской правовой системе противоправным, является недопустимым ввиду отсутствия состава правонарушения.
В Постановлении Конституционного Суда РФ от 23.09.2014 г. № 24 достаточно рельефно обозначено, что «юридическая ответственность может наступать только за те деяния, которые законом, действующим на момент их совершения, признаются правонарушениями. Наличие состава правонарушения является необходимым основанием для всех видов юридической ответственности, при этом признаки состава правонарушения, прежде всего в публично-правовой сфере, как и содержание конкретных составов правонарушений, должны согласовываться с конституционными принципами демократического правового государства, включая требование справедливости, в его взаимоотношениях с физическими и юридическими лицами как субъектами юридической ответственности. В свою очередь, наличие вины как элемента субъективной стороны состава правонарушения — общепризнанный принцип привлечения к юридической ответственности во всех отраслях права, и всякое исключение из него должно быть выражено прямо и недвусмысленно, т. е. закреплено непосредственно в законе».
Приведенная правовая позиция отражена и в ряде других решений Конституционного Суда РФ (постановления от 25.01.2001 г. № 1, от 27.04.2001 г. № 7, от 17.07.2002 г. № 13, от 25.04.2011 г. № 6 и от 25.02.2014 г. № 4; определения от 9.04.2003 г. № 172, от 7.12.2010 г. № 1570 и др.).
Обобщая всё вышеизложенное, необходимо отметить, что обсуждаемая законодательная инициатива отличается не только вопиющим непрофессионализмом, посягательством на фундаментальные, естественные права человека, но и колоссальным антидемократическим содержанием. Учитывая сложный путь развития постсоветской государственности России, — обладающей «родовой травмой» антиконституционного госпереворота и расстрела законно избранного парламента президентом Б. Н. Ельциным, — следует помнить о том, что правосознание граждан России, будучи этим в существенной степени подорвано, может быть окончательно дезавуировано. Как отмечает Председатель Конституционного Суда РФ В. Д. Зорькин, «нельзя, в противоречии с базовыми ценностными и морально-этическими установками социального большинства, правовыми мерами поддерживать те тенденции трансформаций «нравственного закона внутри нас», которые социальное большинство категорически отвергает» [Право против хаоса // РГ. 2015. 24 ноября].
В этой связи следует упомянуть о результатах масштабнейшего соцопроса, проведенного социологическим агентством АКСИО, по результатам которого более 87 % граждан России ответили, что любые крупные изменения семейного законодательства необходимо осуществлять только посредством всенародного референдума [Газета СВ. № 71. 2014. 2 апреля].
Народ России убедительно доказал свою приверженность идеалам демократии, остается вопрос — насколько этим идеалам соответствуют наши вновь избранные парламентарии?
