НЕсложное существо
Главный редактор журнала «Искусство кино», культуролог Д. Дондурей, пытаясь анализировать состояние современной российской культуры, пишет: «В настоящее время встретились и как-то подталкивают друг друга несколько самостоятельно развивающихся кризисов <...> Куда ни посмотри — везде истлевающая содержательная ткань. Уже не действуют ни заклинания: «Спасем великий репертуарный театр!», «Возродим гениальное кино наших отцов!», ни прочие подпорки гигантского тела советской культуры. <...> Изношенность организационной, идейной и эстетической «инфраструктуры» российской культуры, возникший гигантский экономический и моральный кризис идей, а еще кризис самого понимания культуры грозят нам грядущими катастрофами, опасность которых ничуть не меньше катастроф техногенных, а причиненный ущерб исчисляется не деньгами, а поколениями».
Остается только с удивлением констатировать, что вот уже и представители «либерально-демократического» сообщества спохватились и встают в позу критиков, как будто не сами они привели к нынешнему печальному положению в российской культуре, растаптывая в течение 20 лет ненавистное им советское прошлое.
А тем временем молодые режиссеры, писатели, продюсеры, выросшие и сформировавшиеся в разрушительное постперестроечное время, активно продвигают свое представление о том, какими должны быть современный театр, современный кинематограф, современная литература.
После того, как Московский драматический театр им. Н. В. Гоголя был преобразован в Гоголь-центр, по схожему пути преобразований пошел и Московский драматический театр им. К. С. Станиславского, который стал теперь называться «Электротеатр «Станиславский». В соответствии с новой концепцией театры должны представлять собой некий досуговый (а по сути — торгово-развлекательный) центр — в котором есть не только сцена, но еще и кафе, и магазин, и кинозал, и прочее, и прочее. Кафе, в котором обязательно есть выход в интернет, работает с утра до позднего вечера для всех, а не только для зрителей (можно даже свой день рождения там отпраздновать). По большому счету, человеку (определенной возрастной категории и устремлений) подбрасывается очередная «досуговая жвачка». То есть формируется, по образному выражению Д. Дондурея, — «НЕсложный человек».
И вот уже появляются такие рекламные призывы на интернет-сайтах: «Для тех, кто хочет, но боится и попросту не знает, как подступить к театру, мы нашли весьма занимательный способ — отобрали 5 современных спектаклей, в которых актеры обнажаются. Да, метод не самый изысканный, но, возможно, именно он заставит вас наконец-то купить билеты. Мы за просвещение, в конце концов».
Какие же это спектакли? Балет-оратория «Конармия» в Центре им. Вс. Мейерхольда, «Отелло» в «Сатириконе», «Идеальный муж» в МХТ им. Чехова, «Девушка и революционер» в театре «Практика», «Две феи» в Гоголь-центре. Вот некоторые из них.
«Конармия» начинается с мизансцены в духе Тайной вечери — артисты сидят за длинным столом и разглядывают рассаживающуюся публику.
Далее в спектакле неоднократно возникают христианские символы и аллюзии на христианские сюжеты. Появляются и распятие, и Христос, и снятие с креста. Завернутая в красное Богородица — это еще и Революция.
Конечно, не обошлось без провокаций. Всех участников мизансцены «оплакивание Христа» неожиданно тошнит перед распятием (натурально), а снятый с креста человек в венке из алых роз танцует и поет в стиле рэп: «Я принимал от них страдания как Иисус Христос, Я — спаситель, Я — спаситель, Я! Я!..».
Обозначением казни служит накинутый на голову мешок из красного знамени, куклы-руки, символизируя половой акт, обмазывают друг друга красной краской. А отряд красноармейцев в экстатической пляске, сбросив с себя одежды, превращается в красный хоровод обнаженных танцоров Матисса.
М. Диденко: «У спектакля есть четыре ритуальные опоры: еврейская, католическая, народная украинская и военная. В каждой этой культурной ветке есть группа ритуалов, на которых я строил спектакль».
Да, есть и ритуалы, и символы, но главное — есть их осквернение (поругание) и провокация (как обязательная составляющая современного театрального действа).
Нет в спектакле только 1-й Конной армии под командованием С. Буденного и того революционного вихря, сметающего всё на своем пути, и здоровой, а не извращенной народной былинности, которой так сильно бессмертное произведение Бабеля.
По версии автора пьесы писателя Игоря Симонова, 25 октября 1917 года Иосиф Сталин провел в постели с 16-летней Наденькой Аллилуевой, дочерью товарища по партии.
Все мы знаем, что такое принижающий сюжет. Это сюжет, в котором герой сидит на горшке, испражняется, совокупляется и так далее. Когда мы констатируем, что речь идет именно о принижающем сюжете в духе Бахтина, то есть об убийстве героя (или бога) путем помещения в так называемую карнавальную ситуацию, нам возражают: «А вам бы только на котурны поставить живого человека! Который, между прочим, и совокупляется, и испражняется, и так далее».
Пора бы перестать валять дурака! И признать, что возвышающие и принижающие сюжеты применялись всегда с определенными целями, чаще всего откровенно идеологическими и политическими.
Вряд ли христианин, или магометанин, или буддист захотят, чтобы священные для них герои оказывались вовлечены в такие сюжеты, не правда ли? И уж как минимум, всем понятно, что когда в такие сюжеты вовлекают Христа, то речь идет о сознательно совершаемой дехристианизации. И если в такие сюжеты включают Пророка Мухаммеда (к вопросу о «Шарли Эбдо» и других сходных вещах), то речь идет о деисламизации. И так далее.
Но предположим, что в каком-то талантливом варианте принижающий сюжет может вдруг выявить нечто существенное. И все мы, преодолев шок такого принижения, граничащий с десакрализацией чего-то священного, скажем: «Да, применены сомнительные средства! Но как они раскрыли героя! Мы ведь долго мучились, пытаясь разгадать те или иные его загадки. И надо же — принижающий сюжет помог нам сделать то, что никакие другие сюжеты не помогли сделать».
Может быть, «Девушка и революционер» — это опыт такого принижающего сюжета? Полно! В спектакле, помимо обнаженной натуры, есть и танцующий Сталин, и Сталин в кальсонах, и Сталин матерящийся, и Сталин, задумывающийся о будущем России. Но нет Сталина как такового. Принижающий сюжет в его постсоветском российском варианте превращает любого героя, наделенного сложностью, в существо, этой сложности полностью лишенное. Смотришь на героя, который опрощается, причем не только матерясь, но и рассуждая о будущем России, — и разводишь руками: «Так вести себя может любой примитивный представитель вида хомо сапиенс. И рассуждать он может так, и материться. И испражняться. Но ведь Сталин не примитивен. Он обладает некоей сложностью, которую надо предъявить в том или ином ее варианте, если, конечно, речь идет о Сталине».
То же самое, кстати, касается любого героя. Потому что любителям принижающих сюжетов абсолютно безразлично, каково сложное содержание этого героя. Им надо свести это содержание к нулю. И доказать, что мир состоит из примитивных людей. Пусть примитивные люди, сидящие в зале, радуются, что герои тоже примитивны. И учатся примитивности. А также понимают, что ее стесняться не надо. Ибо только она и правит бал. Только вот начинаешь читать тексты Сталина... Или Евангелие... Или Коран (я не сравниваю одно с другим, я говорю о сложности как таковой и не более)... И становится видно, что примитив — это примитив, а сложность — это сложность. Что она, существуя, притягивает человека, если он человек.
Но дело-то именно в том, чтобы на месте человека создать несложное существо, которое уже человеком не является. Что вся задача тех спектаклей только на поверхности является банально коммерческой (зазвать в зал примитив и дать ему насладиться). А на самом деле примитив не зазывают, а формируют. То есть расчеловечивают человека. И это обнаруживается, как только ты выходишь за рамки банальной трактовки предлагаемых нам банальностей.
В конце этого спектакля выясняется, что на самом деле герой пьесы вовсе не Сталин, а современный писатель, вообразивший себя Сталиным. Это, кстати, часто используемый ход.
В 2010 г. в театре «Современник» вышел спектакль под названием «Сон Гафта, пересказанный Виктюком». Некоему дяде Коле (В. Гафт) снится страшный сон, что в него вселился сам Сталин. После этого Сталин-Николай приходит к своему другу — писателю Э. Радзинскому (А. Филипенко), который в архиве работает над книгой об Иосифе Виссарионовиче. И здесь Сталин с Радзинским ведут разнообразные беседы о жизни, власти и искусстве.
Казалось бы, и что тут страшного? Маяковский беседовал с Пушкиным, точнее, с его статуей, которую он снял с пьедестала. Беда не в том, что «дяде Коле» снится сон, что в него вселился сам Сталин, что с Радзинским беседует некий странный персонаж Сталин-Николай... Беда в том, что мы в лучшем случае поймем что-то о «дяде Коле» и его снах, а не о Сталине. О Радзинском и его антисталинских химерах, а не о Сталине. Мы еще и еще раз понаблюдаем за примитивным и его потугами примитивизировать сложное. За жалким, мещанским. И за его потугами дегероизировать героизм. Но запрос на героизм и сложность не исчезнет до тех пор, пока есть человек. А значит, вся задача состоит в том, чтобы человека не было. Тогда несложные существа на сцене начнут радовать несложных существ в зале и наоборот. Но человека тогда уже не будет.
И что же Дондурей, фальшиво сетующий на отсутствие сложности? Он аплодирует подобного рода фокусам, характеризует их как культурные изыскания: «Появились новые авторы, художники, режиссеры, не только понимающие необходимость нового содержания, но и транслирующие его. <...> Эти авторы чувствуют время, его запах, воздух, травмы. Пресловутая «чернуха» — это их реакция на неопределенность настоящего и на невозможность увидеть себя в будущем».
Какое время чувствуют авторы? И во что они свои чувствования превращают? Если время смердит, то они радуются и смердят вместе с ним? Если время хромает, то они хромают вместе с ним? Полно. А есть ли время? Ведь понятие «безвременье» возникло не в постсоветскую эпоху. И не в момент, когда Запад стал переходить на рельсы постмодерна. Оно возникло столетиями раньше. И тогда же было сказано, что безвременье требует преодоления, а не погружения. Что погрузившиеся в безвременье предают человечество и человечность. Это было сказано Блоком. И задолго до него — Шекспиром («порвалась дней связующая нить, и я рожден ее соединить»).
Не отделять время от безвременья — это тоже один из приемов, позволяющих торжествовать примитиву.
(Продолжение следует)
