«Новый наряд короля», или О специфической пользе размытости понятия «толерантность»
Как-то не столь давно привелось мне поговорить о толерантности с одной известной интеллигентной и насквозь либеральной дамой. Случилось это после телепередачи, где мы, вопреки какой-либо логике и политической предопределенности, почему-то оказались на одной стороне. То есть защищали одну и ту же «сторону», потерпевшую от беспредела органов опеки. Конкретный случай тут неважен — не о нем речь. То, что мы с этой известной дамой, феминисткой и жуткой «западницей», оказались по одну сторону баррикад — более интересно, но тоже не столь важно. Видимо, она, не очень разобравшись, что речь о пришествии к нам западной ювенальной юстиции, просто искренне возмутилась, что у беззащитного бедного человека — молодой матери — отняли ребенка. В роддоме. Фактически похитили и в приемную семью отдали. Так сейчас бывает.
Ну, в общем, этот возмутительный случай по-человечески возмутил известную феминистку, мы выступили заедино. А потом разговорились. И как-то разговор коснулся ЛГБТ. То есть «святого». И я, увы мне, на святое мимоходом грубо посягнула. Феменистка, только было увидевшая во мне интеллигентного человека, страшно расстроилась: «Как? Вы — против голубых?? Но почему???» Дабы не увязать в этой безнадежной теме, а отделаться побыстрее, я сказала, что-то, типа «так ведь содомия же». Но именно это было ошибкой. Дама сначала не на шутку растерялась: «Так это когда было? Это где сказано — в Библии?!», — и тут же схватилась за «спасительную» догадку: «А… Вы православная, да?». Чем поставила в тупик уже меня — ведь совершенно не обязательно быть воцерковленным человеком, чтоб понимать смысл и силу религиозного запрета, давно являющегося общекультурным, да и возникшего задолго до православия. Сообщив мне, что сама исповедует буддизм, активистка борьбы за женские права и вообще общечеловеческие (в данном контексте «обще» не должно смущать, речь идет только о «меньшинских» правах, ибо — если вы не в курсе — только меньшинство является носителем «человеческого»), она попыталась объяснить мне, почему так важно поддерживать меньшинства. Но не преуспела. Как, собственно, и я. Я тоже не смогла объяснить, почему это в корне не так. Ну, а уж вскользь брошенные слова насчет неомальтузианской подоплеки всех этих продвижений ЛГБТ как высокой моды и новой нормы — вообще повергли даму в шок. «Это конспирология!» — воскликнула она, и мы обе, поняв, что всяко останемся при своих, оставили «радужную» тематику.
Как ни странно, мимолетный разговор с представительницей иных воззрений оказался для меня познавательным. Стало понятно, что именно принципиально разделяет «продвинутых» носителей новых убеждений с «консервативной» частью человечества. Наиболее показательным было презрительное и очень искреннее восклицание про Библию. И дело не в специфически понятом на Западе «буддизме». Дело в том, что постмодернистская субкультура, кокетливо цепляющаяся за буддизм в духе Нью Эйдж или любое другое нью-эйдж, вообще не имеет — принципиально не признает — «вертикали». Никакой вертикали, иерархии. Нет вертикали смыслов, авторитетов, нет сакральных иерархий! Ничего, что являло бы собой «верх», могущий собрать и держать многообразие форм и видов, расположившихся на плоскости. Все происходящее происходит на ней, на плоскости. Например, ничто не объединяет народы, рассыпанные по территории. Ни государственная конструкция (о, эта ужасная вертикаль власти!), ни идеология (прочь, прочь кошмар ночей!), ни целеполагание (какие еще цели, однова живем!), ни даже нравственные запреты (все вправе иметь свой «нравственный закон»). И что тогда должно удержать этот зоопарк от взаимного поедания? Да-да, правильно, толерантность в ее медицинском (и очень верном) толковании — как отсутствие реакции на инородное. А чем может быть вызвано такое отсутствие? Только размытостью собственной идентичности.
И в этом — принципиальная новизна нынешнего мира. Согласитесь, прежде мир держался иным способом. На иной основе. Он держался сильным собирающим началом. Различия всех родов, видов (а также индивидов), слагающих общность, преодолевались, и как продукт возникал новый синтез — народ, государство, религией определяемая «цевилизация» и т. д. Возникало новое целое более высокого порядка. Высокого! Это более высокое могло задавать нормы и правила слагающим его элементам. А также вести диалог с иными «высокими целостностями».
То же, что мы теперь видим, что нам упорно «втюхивают» — это... А ведь знаете, не такое уж оно и новое! Это, пожалуй, то самое «новое», которое «хорошо забытое старое». Помните, «если Бога нет, то всё позволено»? Давно ведь было сказано. Ну, вот его теперь нет, и не только в прямом религиозном смысле. Высшего начала, разделяющего «хорошо» и «плохо», для человека XXI века быть, оказывается, не должно, его отменили как бы в приказном порядке. (Кстати, очень симптоматично, что в приказном). Право не иметь этого высшего — по сути, право на оскотинивание — очень воинственно блюдут. Попробуйте только задумать побег! Вас мгновенно оттолерантят. Чисто тоталитарным манером. Хотя и с поправкой на новейшие «интеллектуальные технологии». О степени управляемости современного человека и современного общества вряд ли будем спорить? Тогда как вопрос о внутренней свободе советского человека при так называемом брежневском «совке» или, не побоюсь этого слова, «сталинщине» — это вопрос чрезвычайно интересный. Возможно, тезис, что та свобода была принципиально иной и большей, нежели в среднем у сегодняшнего российского гражданина, требует доказательств и подробного разбора, но это уже отдельная тема.
То же, чем именно оказалась вдруг подменена в «информационном обществе» потребность человека в познании вообще и в частности потребность в знании законов развития (столь важная для эпохи Модерна) — это вопрос, напрямую смыкающийся с разбираемой темой толерантности. Подчеркнем, что пафос научного знания, определявший во многом эпоху Модерна, органично продолжил заданную еще основным библейским мифом проблему ПОЗНАНИЯ как удела изгнанного из рая человечества. Зафиксировав это, оставим материи высокие и вернемся к конкретике. К «злобе толерантного дня».
Один из немногих авторов, не эксплуатирующих модную ныне тему толерантности, а серьезно исследующий ее и научные спекуляции, вокруг нее множащиеся, это доктор культурологии Л.В.Никифорова. Она пишет в статье «Толерантность — императив современной культуры?», в частности, следующее. «Необходимо понимать, как раскрываются в современной культуре содержание привычных понятий «знание» и «информация». Знание в современной культуре — это знание, переживающее этап «разоблачение модерна», в ходе которого было поставлено под сомнение существование универсальных законов развития природы, общества. В эпоху модернизма знание понималось как процесс поступательного движения к более точному, более верному пониманию универсальных закономерностей. В культуре постмодернизма истина утратила статус абсолюта и стала мнением, подверженным сотне разных причин. На смену поиску универсальных законов пришли процедуры интерпретации и сомнения. Этот тезис воспроизведен в «Декларации принципов толерантности» (п.1.3.): «Толерантность — это понятие, означающее отказ от догматизма, от абсолютизации истины и утверждающее нормы, установленные в международных правовых актах в области прав человека».
Подчеркнув, что в качестве альтернативы утраченной истине предложено международное право (согласимся и мы, что это странная замена — как говорил герой О’Генри, «песок плохая замена овсу»), Никифорова далее замечает, что ныне понятия «информация» и «знание» перестали быть практически синонимами, как прежде. Что знание стало обладать личностной характеристикой, тогда как информация отчуждаема от человека. И что знание в современном обществе действительно становится «силой», причем не в зависимости от его, знания, уровня или глубины, а от способности относиться к знанию как к ресурсу и капиталу: «Обладателю особого качества знания не нужно прямое или «жесткое» насилие, не нужны деньги. Точнее он получит доступ и к тому, и к другому, пуская в ход т. н. «мягкую силу» интеллектуальных технологий». При этом цитирует Джозефа Ная, пишущего о «культуре мира» и способствующей ее становлению «мягкой силе» как о — внимание! — власти над миром: «Когда ты можешь побудить других возжелать того же, что хочешь сам, тебе дешевле обходятся кнуты и пряники, необходимые, чтобы двинуть людей в нужном направлении. Соблазн всегда эффективнее принуждения».
Вот такое мы видим вполне циничное признание одного из ныне ведущих американских политологов, прежде занимавшего высокие государственные посты. Что ж, успешность стратегии «мягкой силы» наше общество смогло оценить на себе — впав в перестроечный соблазн и фактически так и не выйдя из него до сих пор, то есть продолжая находиться под магией слов, важнейшее из которых сегодня — «толерантность».
Л.Никифорова обращает внимание на многие (и неслучайные, как мы можем догадываться) несуразности, содержащиеся в Декларации 1995 г. «Декларация ЮНЕСКО» (п. 1.4.)призывает проявлять терпимость к убеждениям, внешнему виду, положению, (статусу? — Л.Н.), речи (языку, манере говорить, или к смыслу речи? — Л.Н.), поведению и ценностям. Что стоит за перечислением через запятую таких разных понятий? Незавершенная в силу своей неисчерпаемости инвентаризация качеств личности или недопустимое с научной точки зрения смешение уровней? Странным выглядит призыв проявлять толерантность, обращенный (через запятую) и к отдельным личностям, и к государствам (п. 1.2), будто государство способно уважать или ненавидеть. Просвещенческий концепт государства как «коллективного тела» и романтический концепт нации как «коллективной личности», давно перешедшие в разряд метафор, применяются здесь буквально».
Фиксируя эти и другие особенности языка Декларации, а также стремительное завоевание (не без помощи грантов и правительственных программ) нашего научного и культурного пространства понятием «толерантность», культуролог подчеркивает, что это слово «легитимировано и рутинизировано без прояснения содержания». Это отсутствие пояснения содержания, согласимся и мы, есть наиопаснейшая вещь. Потому что человечество, что называется, «играют в темную». Словами «толерантность» и «интолерантность» («нетолерантность») весьма опасным образом подменяют некогда богатую палитру возможных реакций на те или иные проявления. Наших реакций, между прочим.
Ведь навязанное и принятое внутрь слово-симулякр не мелочь. Оно определяет восприятие. Вот сказал человек про кого-то «нетолерантный» и — снял множество прежних толкований поведения Другого. Приглушив тем самым для себя значимые его характеристики (очень, может быть, даже симпатичные), новый «толерантный» человек испытает, скорее всего, неприязнь к этому Другому. Ведь нежелание различать, вглядываться — чревато именно отторжением, не так ли? И что будет, кроме пресловутого «чи-из»? Что будет, например, с межнациональными проблемами? Скажете, они наладятся в результате притупления реакций? Ой ли! Повторять это успокаивающее заклинание за субъектом, владеющим тем «знанием», которое есть «мягкая сила», могут только очень-очень ангажированные люди. Тамбур-мажоры толерантности. К сожалению, таких ангажированных, упоенно повторяющих модное «легитимированное и рутинизированное» слово, — весьма много.
Есть еще одно обстоятельство, касающееся слова «интолерантность». «Интолерантность», как считает Л.Никифорова, стремительно принимает негативное звучание, хотя вообще-то научные понятия не носят, не должны носить эмоционального оттенка. «Но зато эмоциональность может восполнить недостающий смысл. Не исключено, что вскоре интолерантность будет квалифицирована в юридических терминах, и тогда слова с расплывчатым содержанием повлекут за собой вполне конкретную уголовную или административную ответственность. «Мягкая» власть, как правило, идет рука об руку с «жесткими» мерами».
Вот это и есть то главное, что зримо маячит за нынешним «дранг нах Остен» идеи толерантности. Как легко слова с расплывчатым содержанием, вводимые всякими Декларациями и Конвенциями, оборачиваются уголовной ответственностью для тех, на кого проводники «мягкой силы» их направляют, мы уже знаем. Участившиеся случаи применения ювенальной юстиции весьма красноречиво это показывают. Ведь право, не зря же ювенальные лоббисты не торопятся определить, что имеется в виду под «трудной жизненной ситуацией» или под «жестоким обращением». Определения нет, как нет. Все размыто, специально невнятно и специфически спутано. Но… именно это помогает борцам за «права ребенка» требовать абсурднейших подчас вещей. Например, уголовной ответственности по статье «истязания» (а это 8 лет!) для матери, применявшей такую меру наказания к провинившемуся чаду, как… шлепки. «Весело», да? Но об этом в следующий раз.
