Новый раунд глобальной нефтяной игры. Часть X

Начало эпохи «виртуальной нефти»

Рынок товарных деривативов, зарождение которого мы обсудили в завершение предыдущей части исследования, очень быстро вышел за первоначальные рамки использования в качестве инструмента страхования коммерческих рисков. Игроки на финансовых рынках вскоре поняли, что производные ценные бумаги предоставляют широчайшие возможности для самых разнообразных спекуляций. Эти игроки — прежде всего, крупнейшие инвестиционные банки — начали выпускать всё новые и новые деривативы. В том числе, имеющие очень отдаленное отношение к тем базовым активам (нефти, продовольствию, валюте и т. д.), на которые они опирались в своих официальных наименованиях, и предназначенные прежде всего для получения прибыли на колебаниях их цены, то есть — для спекуляций.

Эти инструменты спекуляций быстро наращивали и свою общую массу, и свою роль на финансовых рынках. И, в том числе, на рынке нефти, где они начали активно участвовать в ценообразовании.

Еще раз о трансформациях мировых финансов

Ямайские валютные соглашения, которые, как мы обсудили ранее, окончательно отвязали мировые валюты от какой-либо единой меры стоимости, привели к бурному развитию той системы глобальной спекулятивной торговли «виртуальными» ценными бумагами, которую мы имеем сейчас. Создание и быстрый рост виртуального мирового валютного рынка FOREX (Foreign Exchange Market), предназначенного для спекуляций на динамике биржевых валютных курсов, был дополнен растущим набором всё более сложных ценных бумаг, всё слабее связанных со своими «базовыми активами», — то есть реальными товарами, услугами и валютами. В конечном счете, именно это наращивание «виртуализации» дало старт безудержному расширению спекулятивных сегментов всех без исключения мировых рынков.

В 80-х годах прошлого века политика правительств Маргарет Тэтчер в Великобритании и Рональда Рейгана в США открыла эпоху «финансово-экономической либерализации» и на национальном, и на общемировом уровне. К этой политике начали присоединяться другие развитые страны, а затем такая политика стала — при очень активном давлении США — основной в деятельности Международного валютного фонда, Всемирного банка и Всемирной торговой организации.

Эти перемены резко расширили возможности деятельности транснациональных корпораций и банков на мировых рынках и, одновременно, нарастили темпы финансовой глобализации, включая глобализацию того сегмента виртуальных товарных (в том числе нефтяного) рынков, который сейчас является предметом нашего рассмотрения.

В 1999 году в США был окончательно отменен принятый еще в 1933 году, во времена Великой депрессии, закон Гласса–Стиголла, который запрещал всем финансовым организациям, кроме инвестиционных банков, спекулятивные операции на финансовых рынках. Снятие этого запрета не только резко расширило глобальную «спекулятивную поляну», но и предоставило возможности создания огромного объема новых деривативов, минимально или просто сомнительно связанных с реальными финансовыми и производственными активами, и виртуальной торговли этими деривативами по всему миру.

Виртуальный финансовый рынок заполнялся всё более сложными «производными финансовыми инструментами» — деривативами вторичными, третичными, смешанными по товарным группам и т. д. А для обеспечения торговли всем этим «финансовым виртуалом» создавались и стремительно развивались глобальные системы сверхбыстрых электронных торгов и платежей.

В результате уже в середине первого десятилетия нынешнего века оказалось, что на большинстве рынков объемы торговли деривативами — фьючерсами, опционами, хеджевыми (страховыми) контрактами и т. д. — во многие десятки раз превышают объемы торговли реальными товарами. Так, по данным МВФ, ВТО и Банка международных расчетов в Базеле, в 2007 г. (перед началом так называемой «Великой рецессии», во второй волне которой сейчас находится глобальная экономика) мировой ВВП составлял около $60 трлн, объем мировой торговли — около $50 трлн, а объем только биржевой торговли деривативами превысил — внимание! — $1000 трлн! Это — не считая сопоставимых масштабов внебиржевых сделок с деривативами, которые, по приблизительной оценке того же Банка международных расчетов, в 2008 году достигли почти $700 трлн!

Очевидно, что такой в основном чисто спекулятивный «виртуальный деривативный навес» над рынками реальных товаров, услуг и валют, — не мог не оказывать огромное влияние на ценообразование и, далее, на динамику развития всех отраслей производства и продаж реальных товаров. Включая добычу и продажи такого «базового актива», как нефть. Но речь шла не только о ценообразовании, но и о стабильности рынков (напомним, что основные прибыли «виртуальные спекулянты» извлекают именно из волатильности, то есть ценовой нестабильности рынков).

Так что не случайно многие крупнейшие экономисты, включая нобелевского лауреата Джозефа Стиглица, в связи с описанными тенденциями писали, что «финансовые рынки окончательно отвязались» от рынков реальных» и что это очень опасно для глобальной экономики. Это и показал мировой кризис «Великой рецессии», начавшийся в следующем, 2008 году. Этот кризис, как известно, был запущен обрушением «ипотечной деривативной пирамиды» в США. В ходе первой волны этого кризиса, если вернуться к обсуждаемой нами нефти, цены на это сырье буквально за считанные недели обрушились от 146 долл./барр. до 36 долл./барр.

Подробнее о деривативах

Начиналось всё, как я уже написал, со страхования сделок в условиях повышенной волатильности и ценовой непредсказуемости «постъямайских» рынков. Тогда основными игроками на еще «полувиртуальном» деривативном рынке были так называемые «хеджеры». То есть те, кто, будучи прочно связан с реальной экономической деятельностью, хеджировал (страховал) свои сделки с реальными товарами, включая нефть. Хеджеры заключали срочные (спотовые) или отложенные на определенный срок (форвардные) контракты на покупку и продажу определенных количеств этих товаров. Деривативы на эти сделки были непосредственно связаны с товарной массой, были обеспечены имеющимися товарными запасами и являлись реальными обязательствами сторон контракта. Соответствующие сделки, за редчайшими исключениями, исполнялись в виде поставок товаров, а хеджеры были заинтересованы в стабильности объемов и цен поставок.

Затем на рынке деривативов появились форвардные сделки, которые уже не были обеспечены товарными запасами. То есть, например, продавец заключал контракт, не имея запасов товара, но рассчитывая, что он произведет или приобретет необходимое покупателю количество товара к моменту исполнения сделки. Так появились деривативные стандартные контракты типа фьючерсов и опционов, которые продаются и покупаются как пожелания или обязательства продажи товара (в нашем случае — нефти) в определенный срок по определенной цене.

Эти деривативные контракты фактически являются игровыми ставками в азартной биржевой игре на ценовые ожидания. Причем такими «ставками на ожидания», которые к тому же можно продавать и покупать когда угодно и кому угодно. Так возникла и начала расширяться торговля фьючерсными контрактами — краткосрочными (на сроки от одного до трех или шести месяцев) и долгосрочными (на срок от года до шести лет). Объем каждого стандартного нефтяного фьючерса — как правило, 1 тыс. барр. нефти.

А далее организаторы виртуальной деривативной игры — американские инвестбанки — начали создавать и выводить на рынок новые деривативы, лишь по названиям связанные с товарами и услугами, но не включающие никаких конкретных обязательств того, кто их покупает или продает, вплоть до даты исполнения («экспирации») соответствующего контракта. И на этот виртуальный рынок хлынули спекулянты. Которые вообще не исполняли и не были намерены исполнять никакие контракты на какие-либо товары, и для которых целью торговой игры было получение прибыли на волатильности рынка, то есть на разнице цен между моментом покупки деривативного «обязательства» — и моментом экспирации. Спекулянты делают ставки на повышение или на понижение цены и зарабатывают именно на этом. То есть в отличие от хеджеров, заинтересованы не в стабильности, а в «раскачке» рынка.

При этом на «спокойном» рынке ставки спекулянтов на понижение и на повышение цены к моменту экспирации примерно равны по объемам и на дату экспирации практически уравновешиваются. Те, кто ошибся в ценовой тенденции (например, сделал ставку на рост цены, которая на момент экспирации понизилась), — оказывается в убытке. Тот, кто угадал ценовый тренд, — получает прибыль. При этом громадное количество сделанных спекулятивных ставок на рост и снижение цены практически «взаимно погашается» в момент экспирации.

На волатильном виртуальном рынке количество выигравших или проигравших и масштабы прибылей или убытков увеличиваются. Но, тем не менее, в реальности, как правило, исполняются (в виде поставок физического товара, например, нефти) только 1–4 % от всего количества деривативных контрактов.

Однако очевидно, что при таком типе спекулятивной игры масштабы прибыли или убытка решающим образом определяются объемом ставок в «деривативном казино». То есть количеством вложенных в спекуляции денег, и соответственно, количеством купленных деривативных контрактов. Именно по этой причине на огромный по объему виртуальный нефтяной рынок с начала нынешнего века потянулись «самые большие» игроки.

В 2003 г. (отметим, в том же году, когда, как я уже писал, крупнейшим американским инвестбанкам был отменен запрет на участие в торговле физическими товарами) в Америке был отменен и еще один экономический законодательный запрет. А именно, запрет правительства США на использование в срочных рискованных сделках средств пенсионных и страховых фондов, этих самых крупных обладателей долгосрочного финансового потенциала (так называемых «длинных денег»).

Итак, на рынках спекулятивной игры «деривативным виртуалом» оказались не только крупнейшие инвестиционные и коммерческие банки, хедж-фонды, инвестиционные фонды, товарно-индексные фонды и т. д., но и пенсионные и страховые фонды с их огромными финансовыми ресурсами. При этом, помимо торговли деривативами на биржах, начал стремительно расти и объем внебиржевой — то есть идущей мимо надзора государственных финансовых регуляторов, фактически «с глазу на глаз» на закрытых электронных площадках, — деривативной торговли. Прежде всего, между самыми крупными «китами» глобального (главным образом американского) финансового рынка.

Отметим, что эти американские финансовые «киты» уже в начале нового тысячелетия стали несомненными лидерами если не по капитализации (их место в рейтингах биржевой стоимости активов нередко было позади гигантов интернета и торговли), то по совокупной прибыльности. Если в 70-х годах ХХ века доля финансового сектора не превышала 20 % общей прибыли экономики США, то в 2005 году она составляла более 50 %, а в 2010 году — почти 70 %! Причем наиболее прибыльными финансовыми институтами США оказались крупнейшие инвестиционные банки и фонды.

Глобальное наступление глобального капитала

Финансовая мощь этих новых игроков «виртуальных рынков», во-первых, оказалась несопоставимо больше, чем у совокупности хеджеров и обычных спекулянтов вместе взятых. Во-вторых, эти игроки вели игру одновременно на всей поляне глобальных финансов, то есть были способны мгновенно переводить огромные объемы спекулятивных денег из одного региона мира в другой, из одной отрасли в другую, из одних рыночных активов в другие. То есть?

То есть эти (очень немногочисленные) крупнейшие игроки оказались способны, кулуарно договорившись, создавать — за счет согласованной тактики и стратегии на «виртуальных» рынках — нужные им ценовые тенденции. То есть «поднимать до небес» или обрушивать рынки. Заодно, подчеркнем, вовлекая в свою игру огромные «стада» непрофессиональных спекулянтов (с их главной заповедью «не играй против рынка»). Тем самым — укрепляя и усиливая созданные тенденции.

Таким образом, крупнейшие участники этих спекулятивных финансовых игр получили возможность формировать и поддерживать свой собственный «экономический сигнал» рынкам, существенно отличающийся от реальности соотношения спроса и предложения физических товаров и услуг.

Но в этот же период произошло еще одно событие глобального характера — быстрая консолидация мировых СМИ. К середине первого десятилетия нового века примерно сотня крупных медиаконцернов в разных странах мира, существовавшая до распада СССР, превратилась — за счет банкротств, слияний и поглощений — в восемь сверхгигантских глобальных медиаконгломератов. Из которых, отметим, сейчас осталось всего шесть «китов», причем пять из них — американские. Есть, конечно, вокруг них и достаточно агрессивные «рыбки» помельче, но они на глобальном рынке информации и аналитики погоду не делают.

А вот «китов», которые делают эту погоду, стоит перечислить. Это американские Time Warner, News Corporation, The Walt Disney Company, Viacom/CBS Corporation и Comcast/NBCUniversal, а также германский (причем сильно зависимый от американского капитала) Bertelsmann AG. Каждый из этих «медиасверхгигантов» контролирует ключевые новостные агентства, десятки национальных и мировых телеканалов, сотни радиостанций, специализированных и новостных интернет-порталов, множество влиятельных газет и журналов, ведущие киностудии и так далее.

Такая трансформация фактически превратила мировое медиапространство в очень узкую олигополию крупнейших и авторитетнейших «трансляторов» новостной и аналитической информации практически во всех сферах человеческой жизни, от политики до экономики, от науки до искусства, от техники до быта. Факты, мнения и оценки, не совпадающие с теми, которые поставляет в глобальный мир эта (еще раз отметим, почти полностью американская) олигополия, к подавляющему большинству человечества в новом тысячелетии почти не попадают.

А поскольку основную экономическую информацию — и новости, и аналитику — члены этой олигополии получают от экспертных служб рассмотренных выше финансовых «сверхгигантов», то медийный олигопольный пул начал транслировать миру (включая и хеджеров, то есть производителей товаров и услуг, и спекулянтов на виртуальных деривативных рынках) именно те «сигналы» о тенденциях на рынках, которые сформировали глобальные финансовые «киты».

Основной сигнал рынкам, таким образом управляемый финансовыми «китами», пошел через биржи. На нефтяном рынке это, в первую очередь, две крупнейшие биржи — Нью-Йоркская товарно-сырьевая биржа (NYMEX) и Международная нефтяная биржа (IPE) в Лондоне. Причем здесь стоит отметить малоизвестный, то есть почти не упоминаемый в СМИ факт: лондонская IPE является дочерней компанией Международной товарной биржи в Атланте (США, штат Джорджия).

Сигналы бирж рынкам — это биржевые котировки, которые определяются ценовыми показателями ближних («коротких») и дальних («длинных») фьючерсов в ходе биржевых торгов этими деривативами в течение торгового дня, а также по его итогам. На эти котировки ориентируются и «стада» мелких биржевых спекулянтов, и хеджеры-трейдеры, которые работают по контрактам с реальными товарами. При этом для рыночного ценового сигнала, который мы обсуждаем, фактически возникает нечто вроде контура положительной обратной связи: биржевые цены как бы ориентируются на данные котировочных агентств, а котировочные агентства и трейдеры как бы подтверждают биржевые котировки.

С момента закрепления такой конфигурации создания и прохождения ценовых сигналов, то есть с начала-середины первого десятилетия нового века, цены на физические товары и торгуемые услуги, включая нефть, фактически стали почти полностью определяться биржей. На которой, подчеркнем, главными игроками стали не продавцы и покупатели реального «черного золота» (хеджеры), и даже не нефтяные спекулянты.

Главными игроками здесь стали крупнейшие инвестбанки и фонды, игравшие одновременно и на нефтяном, и на валютном, и на всех других деривативных рынках. Кроме того, в эту же игру включились и специализированные финансовые компании, цели которых опять-таки не имели никакого отношения к нефти и заключались в максимизации прибыли на свои спекулятивные инвестиции по самому широкому кругу торгуемых товаров.

Наиболее характерным примером игроков с таким целеполаганием являются так называемые «индексные фонды». Эти фонды используют сложные деривативные инструменты, в которые входят, в определенных пропорциях, не только нефть, но и множество других товаров: черные и цветные металлы, удобрения, сельскохозяйственная продукция и т. д. Для них не имеет значения, оказывается ли их совокупный сводный индекс сигналом для игры на повышение или на понижение ценового тренда на нефть. В расчет в игре берется только потенциальная суммарная прибыль.

Крупнейшие американские инвестбанки, конечно, также решают прежде всего задачи достижения максимальной прибыльности. Именно они, в частности, создавали и очень активно продавали всем американским и зарубежным инвесторам те самые сложные ипотечные деривативы, которые в 2007–2008 году оказались «бумажным хламом» или, в редакции Казначейства США, «мусорными бумагами», и обрушили мир в глобальный кризис. И именно эти инвестбанки, напомним, получили в 2003 году право торговли реальными товарами, после чего стали одними из самых сильных трейдеров на нефтяном рынке. И стали играть на нефтяных ценах одновременно сразу «на четырех полянах».

Во-первых, они стали играть на нефтяном рынке в качестве трейдеров, посылая рынку ценовые «сигналы снизу», от физической нефти. Во-вторых, они стали играть на этом рынке в качестве крупнейших участников нефтяных деривативных торгов, посылая «сигналы сверху», от биржи. В-третьих, они стали играть на этом рынке в качестве ключевых кредиторов нефтяной отрасли, посылая рынку и инвесторам «кредитные» сигналы о возможности, целесообразности и прибыльности капиталовложений в реальные (акции и облигации добывающих компаний) и виртуальные (биржевая торговля деривативами) нефтяные активы. В-четвертых, наконец, они стали играть на этом рынке в качестве поставщиков наиболее оперативной и, якобы, достоверной и обоснованной информации, посылая рынкам и обществу «сигналы от экспертно-аналитического сообщества» о генеральных тенденциях добычи, потребления, рыночных дисбалансов и ценовых ожиданий.

Соединение этих четырех игр определило приобретение крупнейшими американскими инвестбанками, по сути, роли чуть ли не главного, хотя и неофициального, регулятора не только американского, но и глобального нефтяного рынка. А это, в свою очередь, дало основным американским банковским «китам» возможность решать, помимо задачи обеспечения максимальной прибыльности своей игры, и другие, более важные, стратегические задачи.

Какие же это задачи? Здесь нам, не располагая прямой эксклюзивной информацией, придется из сферы аналитики безусловных фактов выйти в сферу рассмотрения и обоснования аналитических гипотез.

Как возник «бум» сланцевой нефти?

«Ипотечный крах» в США в 2007–2009 годах создал не только в Америке, но и в других регионах глобализированного мира крайне острые финансово-кризисные процессы. Начали рушиться «пузыри» на фондовых рынках, которые были надуты, в том числе, долговременным предкризисным кажущимся благополучием. Из фондовых активов (как сразу стало ясно, сильно переоцененных) начали сначала постепенно уходить, а далее и лихорадочно бежать очень большие деньги.

Массовое осознание того, что не только ипотечные, но и другие деривативные спекуляции могут внезапно стать «смертельно опасными», усугубляло биржевую лихорадку выводом денег из виртуальных спекулятивных пузырей. Обнажились растущие риски того, что нарастающая паника подхлестнет процессы сначала американского, а затем и мирового экономического обрушения.

«Возбужденные горячие деньги» искали места прибыльного вложения или хотя бы безопасного сохранения. Этим деньгам нужно было срочно указать такие места и новые инвестиционные ориентиры.

Одновременно глобальный процесс, который сопровождал начало «Великой рецессии», диктовал ключевым американским игрокам крупные внешнеполитические цели.

Главной из таких целей в тот момент становилась — и иногда открыто называлась — цель подавления России. Поскольку Россия именно в тот момент впервые за долгое время — в так называемой «Мюнхенской речи Путина» 2007 года — устами президента России с высокой международной трибуны открыто обвинила США в стратегическом военно-политическом двуличии. И именно Россия на следующий год сорвала стратегический американский план ввязать себя в войну с Грузией за Южную Осетию и Абхазию и, тем самым, дать формальный повод для ввода в Закавказье войск НАТО.

В связи с этим американские аналитики начали вполне публично заявлять о том, что США должны найти способ «наказать Россию». А поскольку «наказать» ракетно-ядерную сверхдержаву военно-политически было нереально, возникла (и, опять-таки, была не раз публично озвучена) идея лишить Россию главных экспортных доходов.

Как лишить? Вытеснив ее с европейских рынков нефти и газа! А заодно — максимально подорвав систему экономических связей между Россией и Европой.

Второй важнейшей внешнеполитической целью в этот же момент открыто называлась «остановка Китая». То есть создание для слишком быстро и уверенно развивавшейся КНР серьезных экономических проблем.

Главным инструментом США, обеспечивающим решение всех перечисленных внутренних и внешних проблем, стали огромный финансовый потенциал Америки, а также ее решающие возможности вести ценовую игру на товарных рынках и, прежде всего, на рынке нефти.

«Затактом» этой игры стали специальные экологические преференции для нефтегазовых компаний, которые «продавил» через Конгресс тогдашний вице-президент США и лоббист «родной» корпорации «Халлибертон» Дик Чейни еще в 2005 году. Эти преференции освобождали нефтегазовые компании от контроля американского Агентства по защите окружающей среды. То есть — фактически от ответственности за нарушения главных природоохранных требований, включая Акт о безопасности воды и Акт о безопасности воздуха. Эти требования, подчеркнем, в США достаточно жесткие и, значит, весьма затратные.

А в 2008 году, на пике самых скандальных первых событий мирового кризиса, который позже назвали «Великой рецессией», началась сама игра.

(Продолжение следует.)