О коммунизме и марксизме — 12
Я не собираюсь воспевать четырехтомное сочинение «Прометей», написанное Галиной Серебряковой. Этому, как минимум, мешает сформированное семьей и работой представление о том, чем по-настоящему талантливые литературные произведения отличаются от другого вида литературной продукции.
Серебрякова — хороший журналист и не слишком хороший писатель. Но ее «Прометей» — это так называемая хорошо сделанная проза. И зачем я буду, обсуждая Маркса, рассуждать о том, в чем отличие такой прозы от настоящей литературы?
Серебрякова написала хорошую, даже блестящую биографию Маркса в четырех томах. К сожалению, она решила придать этой биографии характер художественного произведения. Все, прочитавшие это произведение, разводили руками и говорили, что оно «не ахти какое». Впрочем, что значит «все»?
Если иметь в виду широкие слои нашего общества, к моменту написания «Прометея» существенно омещаненные, то они увлекались разного рода сочинениями, написанными гораздо хуже, чем «Прометей». Но сочинение Серебряковой было для этих слоев слишком капитальным и скучноватым. Впрочем, Серебрякова писала «Прометея» не для советских мещан, конечно же, более начитанных и разборчивых, нежели мещане постсоветские. Серебрякова писала это произведение для молодежи, которую нужно было согреть неким коммунистическим огнем, и для интеллигенции, которую ей хотелось побудить к участию в деле подобного согревания.
Интеллигенция фыркнула, пожала плечами. И продолжила чтение мемуаров Ильи Григорьевича Эренбурга «Люди, годы, жизнь». При этом было ясно, что мемуары Эренбурга, написанные более бойко и изящно, чем «Прометей», были и лживыми, и поверхностными. Понимая, что он должен лгать не только для того, чтобы его напечатали, но и для того, чтобы определенным способом подать самого себя, Эренбург не хотел придавать своему сочинению даже мало-мальски добросовестный в историческом плане характер. В результате его дворцовые и околодворцовые откровения не вызвали интереса даже у историков. Потому что они были очень зализаны и при этом лишены настоящей информативности (еще раз подчеркну, что эти два качества мемуаров Эренбурга вытекали одно из другого и друг друга поддерживали).
«Прометей» Серебряковой — очень честное и очень информативное сочинение. И я не знаю ни одного художественно-биографического произведения, посвященного Карлу Марксу, которое в этом смысле может сравниться с «Прометеем» Серебряковой.
Более того, поскольку основные философские работы Маркса ориентированы на крайне высокий уровень компетентности, поскольку прочтение этих работ при отсутствии такой компетентности малопродуктивно, поскольку быстро стать достаточно компетентными для того, чтобы понять Маркса по-настоящему, невозможно, то я бы порекомендовал всем, кто искренне хочет понять Маркса, сначала внимательно прочесть Серебрякову.
Совершенно не обязательно при этом восхищаться ее художественностью. Или даже доверять всем ее мировоззренческим подходам, проталкиваемым с той яростностью, которая исключает и глубину, и объемность, и тактичность, и многое другое.
Для меня, не раз читавшего Серебрякову в «давние-стародавние времена» и перечитавшего ее сейчас, ясно одно: Серебрякова очень любит Маркса. Она его по-настоящему любит. А Эренбург любит только себя.
Кстати, я совершенно не хочу сказать, что Эренбург — великий писатель. Он более лихой и дошлый писатель, чем Серебрякова. У него хватает дошлости для того, чтобы не перебирать с пафосом, он лучше понимает запросы своей аудитории и четче, тоньше ориентируется на эти запросы. У него больше мастерства, но у него совсем нет искренности и таланта. Нет любви к тому, о чем он пишет, а значит, и желания по-настоящему разбираться в том, что описывается. Эренбург предельно холоден и расчетлив. Он понимает и учитывает все существующие ограничения. И дело тут не сводится к тому, что он должен восхвалять Сталина. Если он переберет с восхвалениями Сталина, то его не примет холеная западная публика. А Сталину он нужен только в том случае, если его эта публика принимает. Поэтому Эренбург мастерски шел всю свою жизнь по очень тонкому политическому канату.
Серебрякова это ему и вменяет в вину. Она ему говорит: «Ты по канату шел, а мы в лагерях сидели за свою искреннюю любовь к коммунизму, Марксу, советской Родине». А Эренбург отвечает (не напрямую, конечно): «Да такие, как ты и твои мужья, по определению не умеют по канатам ходить, а в политику лезут. А когда в политику лезут те, кто по канатам ходить не умеет, то дело кончается большой бедой. И кто же в ней виноват: я или те, кто лезет в политику, не обладая при этом необходимыми для политиков умениями и человеческими свойствами?».
Конечно, такой месседж Эренбург посылает не Серебряковой, а определенному кругу людей. Скажем так, первому кругу, состоящему из творцов, находившихся рядом со Сталиным. Таким, например, как Константин Симонов и другие.
Второму кругу, состоящему из взволнованных либеральных интеллигентских баранов своего времени, Эренбург посылает более простой месседж. Мол, рехнулась тетка умом, но она же жертва репрессий. И ей надо посочувствовать.
А третьему кругу (состоящему из политиков и спецслужбистов, в том числе и ориентированных на Запад) Эренбург посылает третий месседж, контрастный по отношению к двум другим: «Видите, кто и с чем возвращается из лагерей? Если их не умерить, не ввести в берега, они таких коммунистических дров наломают, что мало не покажется не только мне, но и вам всем!» В этот круг, безусловно, входят и Хрущев, и верные соратники Никиты Сергеевича, которые его вот-вот скинут…
Эренбург ведет тонкую игру. А Серебрякова вообще не играет. Она лепит правду-матку. Она пытается воскресить интерес думающей советской публики к Марксу и коммунизму. Она пытается убедить эту публику, предъявив ей свою абсолютную компетенцию в том, что касается жизни и деятельности Маркса. И она, конечно же, проваливается. Между прочим, не она одна.
Проваливается Галина Евгеньевна Николаева (настоящая фамилия — Волянская), советская писательница, лауреат Сталинской премии I степени. В 1957 году она пишет роман «Битва в пути». По этому роману в 1961 году режиссером Владимиром Басовым был снят одноименный фильм. Роман ставят на сцене многих советских театров. Николаева пытается воскресить пролетарский дух Страны Советов. В конце фильма «Битва в пути» звучит песня «Идут хозяева земли, идет рабочий класс». А по всему фильму раскиданы идеологические посылы того же типа (директор?.. да кто он такой!.. нам Ленин дал заводы и фабрики, сказал «управляйте»… мы хозяева, а не какой-то там директор…).
Призыв Николаевой не был услышан. Она умирает в 1963 году. Серебрякова — в 1980-м. Но после 60-х годов ее, что называется, не слышно и не видно. Пытавшегося работать в том же ключе Всеволода Анисимовича Кочетова наша интеллигенция и ее политические кураторы фактически сводят на нет. Это делается с помощью пожимания плечами: «Подумаешь, какая-то там семья Журбиных». Впрочем, с Кочетовым всё уже непросто. Наша писательская братия разбивается на две одинаково антикоммунистические партии — либеральную и русскую. И если Николаева и Серебрякова в эту затею никак не были вовлечены, то Кочетов, конечно, был вовлечен. Хотя и меньше, чем многие другие.
И Серебряковой, и Николаевой, и Кочетову надо было для того, чтобы их услышали, писать более откровенно, ярко, наступательно и почти скандально. А они не могли этого сделать ни в силу своего характера, ни в силу требований эпохи.
Я постоянно вспоминаю свой разговор с одним деятелем ЦК ВЛКСМ, произошедший еще в советские времена. Воспроизведу его еще раз, поскольку он в данном случае важен. Посмотрев наш достаточно авангардистский спектакль «Экзерсисы» и порадовавшись моим творческим успехам, данный деятель захотел в чем-то помочь нашему театру. Он был не вполне бескорыстен, потому что его просили об этом люди, которых он, в свою очередь, хотел о чем-то попросить. Но в основе его отзывчивости, конечно, всё же было то, что ему понравился наш спектакль.
Короче говоря, мы стали с ним в теплой компании обсуждать всё сразу, и культурную политику прежде всего. Происходило это на балконе, куда мы вышли в ожидании шашлыков. Выслушав некоторые мои прокоммунистические рассуждения, данный босс ЦК ВЛКСМ с важным видом сказал мне: «Старик, ты хорошо ставишь спектакли. Почти как Жойс (он имел в виду Джеймса Джойса, автора „Улисса“, который спектаклей никогда, конечно, не ставил, но был для него символом продвинутости и нереалистичности)… Но я тебя прошу, старик, не пудри НАМ мозги с этим Марксом. МЫ — советский истеблишмент, МЫ это на дух не переносим. Вот ты думаешь, старик, что ты меня тут полностью обаял своими рассуждениями о гениальности Маркса. Но я-то — ничего, я человек откровенный. А ты в какой-нибудь цекистский или иной кабинет войдешь, так порассуждаешь, тебя похлопают по плечу, выйдешь из кабинета — тебя шлепнут, а ты даже не поймешь, за что. Всё это умерло, старик, — твой Маркс, твой коммунизм и так далее. И умерло оно неспроста, а при нашей помощи».
Я ответил на это, что оно не вполне умерло. Что есть еще люди, которые в это верят. Он мне сказал: «Приглядись к этим людям, старик. Они примитивные, косные, в них нет никакой политической цепкости. Они тебя не услышат и не поймут. Смирись, старик, с тем, что это всё так. И смело гляди в будущее, отбросив идеологические заморочки и сделав ставку на свой личный творческий потенциал».
Внутри партийной номенклатуры и околономенклатурной творческой интеллигенции уже в начале 80-х годов ХХ века благодаря работе Андропова, Суслова и многих других коммунистическая группа была самой слабой. Она была гораздо слабее антикоммунистической либеральной и антикоммунистической почвенной. Не было бы это так — не развалился бы Советский Союз. И мы бы не обсуждали на его развалинах всё сразу — и Маркса, и творчество Галины Серебряковой. Но увы, есть то, что есть. И потому надо обсуждать подробно и Маркса, и Серебрякову. И то, как одно с другим связано.
