О коммунизме и марксизме — 55
Иногда ставят знак равенства между прометеевским началом и так называемым титанизмом. Это совершенно недопустимо со всех точек зрения. С исторической точки зрения, например, это недопустимо потому, что Прометей отказался выступать вместе с титанами против Зевса. Он, напротив, поддержал Зевса против титанов. Причем с Зевсом боролись его ближайшие родственники, и он просто обязан был по понятиям рода (а именно эти понятия закладывались во все мифы, включая миф о Прометее) выступить вместе со своими ближайшими родственниками. А он выступил против них. Содействовал тем самым тому, чтобы Зевс этих родственников разгромил и обрушил на их головы страшные кары. С точки зрения родовых норм, еще раз подчеркну, лежащих в основе мифологии, Прометей тем самым совершил страшное преступление. Ну и как же можно ставить знак равенства между прометеевским началом и титанизмом как таковым? Это можно сделать только по принципу «если нельзя, но очень хочется, то можно». Ставить знак между прометеизмом и титанизмом нельзя. Но если очень хочется, то можно. И тогда возникает вопрос: почему так хочется? Кому так хочется?
В общем-то, ответ достаточно очевиден. Титанизм очень сродни сатанизму. Заточённые Зевсом титаны, включая ближайших родственников Прометея, могут восстать и свергнуть Зевса. Но, свергнув его, они установят свое господство. При этом господстве людям, о которых так заботится Прометей, будет еще хуже, чем при Зевсе. И Прометей это понимает. Он понимает, что никакой Золотой век Кроноса, который сам по себе штука весьма сомнительная, не восстановится при этом. Возникнет свирепая олигархическая тирания титанов (дополняемая распрей между ними), при которой род человеческий откатится назад, а возможно, и вообще перестанет существовать.
Переводя с натяжкой эту древнюю коллизию на наш язык и оговаривая, что такие переводы всегда могут осуществляться только с натяжкой, Зевс — это как бы аналог нынешнего модерна или национально-буржуазного государства (еще раз подчеркну, что никаких прямых аналогий тут, конечно, быть не может, что это всего лишь разъяснительная метафора), титаны — это Контрмодерн, а Прометей — это Сверхмодерн или коммунизм.
Примитивные марксоиды, относящиеся ко всему, что связано с темой «Маркс и прометеизм», крайне негативно, на этом месте возопят: «Помилуйте, да какой же Зевс — Модерн? Это же бог, существовавший при рабовладении! Такую ахинею несете, да еще и о Марксе рассуждаете!» Им наплевать на то, что я только что оговорил: «Аналогия между Зевсом и Модерном, титанами и Контрмодерном и так далее носит метафорический и условный характер, понимаете? Метафорический и условный».
Возможно, вообще не нужны оговорки, не позволяющие распоясаться этой публике. Беда в том, что иногда до сих пор к суждениям этой публики прислушиваются люди небезнадежные, но не обладающие определенным объемом представлений об очень интересующем их марксизме. Так что сделанная оговорка нужна для правильного понимания этих рассуждений такого рода людьми, а не замшелыми догматиками. Оговорив, зачем именно нужна оговорка, движемся дальше.
Кстати, титаны по отношению к Зевсу — это прошлое человечества. Это шаг назад. Если Зевс — это настоящее, титаны — это прошлое, а Прометей — это будущее, то понятно, почему я провожу рискованные сравнения. Для нас настоящее — это Модерн, прошлое, рвущееся к реваншу, — это Контрмодерн, а будущее — это коммунизм. Некоторые восклицают: «Его уже никогда не будет!»
Во-первых, будет он, еще как будет, если мир не оседлают неофашистские титаны разного рода.
Во-вторых, никогда не говори «никогда».
А в-третьих, мы сейчас обсуждаем идеи, концептуальные схемы, а не актуальные вопросы политического будущего.
Итак, не только для нас с вами, но и для Маркса Прометей — это будущее, олицетворяемое коммунизмом, Зевс — это настоящее, олицетворяемое буржуазией (иначе говоря, Модерном), а титаны — это прошлое, олицетворяемое феодализмом (иначе говоря, Контрмодерном). Так что наша параллель, наши условные сравнения не так уж и бессмысленны.
Прометей — это будущее, протягивающее руку настоящему (олицетворяемому Зевсом) и вместе с ним противостоящее возвращению прошлого (олицетворяемого титанами). Кому и почему нужно ставить знак равенства между коммунистическим, ориентированным на будущее прометеизмом и титанизмом, ориентированным на прошлое? То есть между революцией и контрреволюцией? Понятно, кому. Это нужно тем, кто, подобно Попперу и его заказчикам, сначала ставит знак равенства между коммунизмом и фашизмом, называя это тоталитаризмом, а потом, разгромив коммунизм, отступает на фашистскую, по сути своей, территорию. Именно это осуществляет сейчас глобализм. Ему-то и нужно, чтобы люди, не слишком разбирающиеся в древних сюжетах, поверили, что Прометей и титаны — это одно и то же, а поскольку титаны — это возврат назад, культ силы и прочее, то стирается грань между коммунистическим прометеизмом и фашизмом титанического розлива.
На самом деле прометеизм очень резко отличается от титанизма. Я намерен рассмотреть эти отличия под двумя углами зрения. Один из них — идеологический. Другой — исторический. Начну с идеологии.
Нас всё время потчуют разного рода рассуждениями о том, насколько рынок и приравниваемый к нему капитализм превосходят разного рода коммунистические и иные абсурды в том, что считается главным, — в обеспечении человечества некими потребительскими благами. Те, кто в рамках современной политкорректности пытается отстоять подходы, не предполагающие всевластие буржуазно-рыночной стихии, говорят: «Конечно, рынок лучше обеспечивает человечество потребительскими благами, и, конечно же, это имеет решающее значение. Но рынок не может в его свирепо-буржуазном варианте обеспечить приемлемое распределение этих драгоценных благ. Он их дарит в огромном количестве, превосходя здесь очевидным образом все иные способы такого «одаривания», и это его решающее преимущество требует нашего преклонения перед рынком. Но, преклоняясь перед ним, мы должны ему сказать: «О, великий рынок! Ты благ в том, что касается объема потребительских даров, тобою создаваемых. Но мы хотим чуть-чуть добавить к этой твоей благости еще и распределение этих даров, и потому мы в гомеопатических дозах добавляем к твоей благости еще и благость социалистическую, распределительную».
До тех пор, пока никто не скажет во всеуслышание, что нам наплевать на величие рынка, определяемое объемом потребительских даров, что нам наплевать на сами эти дары и что нас интересует другое, — ничто не сдвинется с мертвой точки. И мир будет вяло колыхаться между полукапитализмом и полусоциализмом, сползая медленно в новый фашизм глобалистского типа.
Мы должны, между прочим, в строгом соответствии с полноценным марксизмом, сказать, что объемом потребительских даров ничто не определяется, что нас как коммунистов интересует не объем этих даров, а нечто совсем другое, именуемое Человеком с большой буквы.
Понимаю, что, сказав это, мы перестаем быть политкорректными. Я понимаю также, что в эпоху Маркса, когда царь Голод лишал эксплуатируемых человечности в ее высоком смысле, очень важно было говорить о распределении благ, даруемых рынком. Когда вы голодаете и нет хлеба насущного, то этот хлеб — это вам не потребительские виньетки. Это то, без чего вы теряете право на настоящую жизнь. И в этом смысле отнюдь не зря было сказано: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь». Но мы живем в новую эпоху. Да, нарастает поляризация человечества, и колоссальные массы людей по-прежнему голодают. Но наряду с этим возникает еще один тип вызовов, на который надо отвечать. Я имею в виду вызов так называемого потребительства, при котором всё человеческое сводится к потребительским дарам. Причем отнюдь не к хлебу насущному, а к так называемым «тремстам сортам сыра».
О, эти триста сортов сыра! Я вспоминаю эпоху перестройки, свой разговор с одним не худшим, очень крупным комсомольским работником, талантливым журналистом. Он надрывно кричал: «Мы должны вводить рынок и капитализм! У них там в магазинах триста сортов сыра!»
Возражая ему, я говорил, что, во-первых, трехсот сортов сыра не бывает. Что речь идет о нескольких сортах, размножаемых с помощью разного рода химических примесей, причем достаточно вредных. «Но главное, — говорил я ему, — зачем они нужны тебе лично, эти триста сортов сыра? Ты встаешь утром с бодуна, открываешь холодильник, пьешь кефир, намазываешь на хлеб масло и плавленый сырок и бежишь на работу. С нее ты приходишь поздно вечером, перехватив что-нибудь в столовке. Когда ты успеешь насладиться этими сортами сыра?» На это мне собеседник отвечал: «Эти триста сортов не мне нужны, а народу. Народу, понимаешь?»
Я понимал, что разговор фактически бессмыслен, что про триста сортов сыра говорит какое-то авторитетное псевдореформистски настроенное начальство, причем ясно, какое именно (А. Н. Яковлев и его помощники). Мне оставалось только сказать: «А ты народ спроси, что ему нужно, а не выступай защитником его интересов, ни о чем его не спросивши».
К сожалению, к этому моменту омещанивание советского общества зашло достаточно далеко, застойная КПСС всерьез решила строить советский вариант потребительского общества и конкурировать на почве потребительства с буржуазно-рыночным обществом. А на этой почве конкуренция была невозможна, тут можно было только проиграть, причем достаточно быстро. Советский потребитель не мог не возжелать буржуазно-рыночного потребления. Его не могли отвадить от этого словами о том, что там всё плохо распределяют. Он этого не понимал. А когда понял — было поздно. Да и не в распределении дело. Это Зюганов всё пытается на почве распределения власть «забодать» и кажется себе очень умным и современным.
Спросят: «Какова же почва, на которой только и можно переиграть рыночно-буржуазную модель? И есть ли она вообще?»
Отвечаю. Эта почва есть. И она называется Человек. Причем дело не в том, что нужно затаскивать рыночно-буржуазный строй, этого Зевса современности, на какую-то неудобную для него почву, изобретая эту почву, конструируя её из чего-то, ненужного человечеству. Почва под названием «Человек» есть то самое основное, вне чего всечеловеческая катастрофа просто неминуема. Перейдет человечество с этой почвы на почву под названием «дары потребительства» — человек исчезнет, а ущербное сообщество потребителей, уже не до конца являющихся людьми, недолго будет наслаждаться своими жалкими потребительскими радостями. Оно будет либо уничтожено, либо согнуто в бараний рог новыми фашистскими титанами.
Ну и что же такое эта почва под названием «Человек»? Как выглядит расклад сил, коль скоро мы с почвы потребительских даров переходим на эту единственно важную и ценную почву?
(Продолжение следует.)
