О коммунизме и марксизме — 57

Владимир Игоревич Арнольд (1937–2010) — один из крупнейших математиков XX века. В 1990 году он был избран членом Академии наук СССР. Владимир Игоревич — автор огромного количества работ, многие из которых оказали решающее влияние на развитие современной математики. Он — лауреат самых разных премий — как отечественных, так и международных. В том числе Ленинской премии (1965 год), премии имени Н. И. Лобачевского (1992 год), государственной премии России за выдающийся вклад в развитие математики (2007 год).

Владимир Игоревич умер в Париже. Он много преподавал за границей. Очень внятно и остро критикуя перегибы в современной системе преподавания математики, в развитии математики как теоретической дисциплины, он никогда не относился к западному миру как к чему-то исключительно негативному, никогда не рвал связей с представителями западного научного сообщества и всегда был востребован этим сообществом, вполне способным превращать своих противников в нежелательных и недостойных общения «безобразников» (так называемых persona non grata). Арнольд отнюдь не был такой персоной нон грата. Констатирую это не потому, что очень ценю отношения западного мира к тем или иным нашим отечественным ученым, а потому что позиция Арнольда и его место в западном мире исключает подозрение в том, что Арнольд является завзятым антизападным злопыхателем. Исключение такого подозрения для нас имеет существенное значение, поскольку оно позволяет правильно отнестись к некоторому очень нестандартному высказыванию Арнольда.

Привожу это высказывание дословно: «Американские коллеги объяснили мне, что низкий уровень общей культуры и школьного образования в их стране — сознательное достижение ради экономических целей. Дело в том, что начитавшись книг, образованный человек становится худшим покупателем: он меньше покупает и стиральных машин, и автомобилей, начинает предпочитать им Моцарта или Ван Гога, Шекспира или теоремы. От этого страдает экономика общества потребления и прежде всего доходы хозяев жизни — вот они и стремятся не допустить культурности и образованности (которые вдобавок мешают им манипулировать населением как лишенным интеллекта стадом»).

Эта внятная и беспощадная характеристика дана человеком, в целом весьма умеренным, мировоззренчески чуждым любому радикализму, не желающим становиться на оголтело антизападные позиции, вписанным в западный мир, ценящим эту вписанность и понимающим, как этот мир устроен и как он относится к своим последовательным и радикальным противникам. Масштаб личности, уровень заслуг и особая внутренняя свобода, которая гораздо чаще присутствует у крупных ученых советской эпохи, нежели у ученых постсоветских или у их западных коллег, продиктовали Арнольду такое далекоидущее высказывание, заслуживающее предельного внимания. Ведь Арнольд помимо прочего говорит о том, что такую оценку американского общества дали его американские коллеги. А кто такие американские коллеги Арнольда? Это американские математики из так называемой высшей лиги.

Американские математики, представляющие эту лигу, не только знают свое общество от и до, они входят в научный сегмент достаточно закрытой и специфически выстроенной высшей элиты США. В этой элите нет непроницаемых перегородок между различными сегментами. Она функционирует как целое. А значит, американские коллеги Арнольда говорили ему о неких «хозяевах жизни», которые формируют определенные тенденции, будучи знакомыми непосредственно и с этими хозяевами жизни, и с тем, как они формируют эти тенденции.

Высказывание Арнольда — это не из разряда «наводит тень на плетень». Это объективная характеристика современного как бы буржуазного общества. США в пределах этого общества — и лидер, и законодатель моды. И выразитель тенденций, и их создатель. Ну, так и с каким же обществом мы имеем дело? Мы имеем дело с обществом, элита которого, обычно именуемая буржуазией, не удовлетворяет и даже не угадывает общественные потребности, она эти потребности жестко формирует. Эта элита не рассуждает по принципу «раз современному человеку надо то-то и то-то, то мы ему желанное предоставим». Она рассуждает совсем иначе. Как же именно? А вот как.

«Нам, — говорит эта элита, — для расширенного воспроизводства определенного типа власти и собственности нужен определенный человек, именуемый потребителем. И мы этого человека создадим.

Мы его произведем так же, как производят вещи.

Мы понимаем при этом, что произвести мы должны будем человека некультурного, нетворческого, мало читающего, достаточно примитивно мыслящего.

Мы понимаем, что для производства такого человека надо всё время снижать уровень общей культуры и школьного образования, вводить деструктивные по своей сути системы воспитания.

Но поскольку это нужно для расширенного воспроизводства интересующего нас сплава власти и собственности — мы это сделаем, не колеблясь, бросив на решение этой задачи все возможности XXI века.

Борясь с коммунизмом, мы будем обвинять его адептов в том, что они, видите ли, хотят строить человека, а не принимать таким, какой он есть, и ссылаться при этом на коммунистическую идею нового человека. Но наиболее активно строить человека будем мы.

Мы будем его производить, как детали на конвейере.

Мы создадим колоссальные машины такого производства, ориентированные на выпуск определенных антропоизделий.

Мы уничтожим гуманизм, потому что ничто так не растаптывает высшие гуманистические идеалы, как достижение возможности выпуска определенных антропоизделий, то есть, по сути, конечно же, недочеловеков.

Мы уничтожим вместе с гуманизмом и христианство, потому что или-или. Или выпуск антропоизделий, они же — недочеловеки, или свобода воли.

Мы уничтожим различение между добром и злом, потому что нельзя производить недочеловека, не уничтожив в нем это различение наряду с творческим потенциалом, взращиваемым чтением книг, высоким уровнем образования и т. п.

И мы понимаем, что раз встав на этот путь, мы должны идти по нему до конца. То есть снизив уровень образования и культуры на определенный момент времени, снижать его еще больше по прошествии определенного времени. А снизив всё это еще больше в следующий момент, надо быть готовыми к тому, чтобы наращивать это снижение дальше. По сути, вплоть до нуля».

Мне скажут, что вкладывая всё это в уста американской элиты, я нечто договариваю за Арнольда и его откровенничающих американских коллег. Но это не так. Я просто развиваю сказанное ими. Причем, я развиваю это самым простым из возможных линейно-логическим способом. Способом, исключающим какое-либо перевирание и даже искажение мысли высказывающихся.

Кроме того, при всей важности авторитета Арнольда, не он же один делится подобными откровениями. Прочитайте работы Эриха Фромма по поводу общества потребления, ознакомьтесь с результатами соцопросов, проводимых западными авторитетными агентствами, сопоставьте давние опросы с недавними. Тогда вы и без Арнольда убедитесь в том, что американские коллеги Арнольда поведали ему чистую правду. Это, разумеется, касается не только американского общества, которое лидирует в плане описанных тенденций. Это касается всего западного общества. А в существенной степени и тех незападных стран, которые движутся по колее, сформированной Западом.

В. И. Арнольд — один из умнейших и благороднейших представителей того сообщества советских интеллектуалов, представители которого твердо стояли и стоят на позициях просвещенного западничества и при этом сохраняют способность критически относиться к тому, с чем они себя существенным образом идентифицируют. Но кто-то скажет, что Арнольд этому самому Западу чужой, что он из разряда тех русских, которые чуть что — начинают переносить свои критические подходы с собственного общества на чужие и так далее. Это, конечно, не так. Арнольд, не переставая быть советским и российским патриотом, был очень прочно связан с Западом и в плане ценностей, и в плане жизненных интересов. Но поди, докажи это тем, для кого даже такие уважаемые ими русские, как В. И. Арнольд или В. Л. Гинзбург, — это всё равно русские, которые и общества западного по-настоящему не знают, и обладают особой русской суперкритичностью по отношению ко всему, с чем соприкасаются.

Дэниел Джозеф Бурстин (1914–2004) — это стопроцентный американец, он из разряда тех, про кого говорят «американец до мозга костей». Он родился в Атланте в семье адвоката. Потом семья переехала в Техас. Дэниел Бурстин — выпускник Гарварда, получивший знаменитую стипендию Родса, которой награждают особо выдающихся студентов различных вузов, дабы они могли обучаться еще и в Оксфорде.

Бурстин, уже окончив Гарвард, учился в Оксфордском университете с 1934-го по 1937 год, а в 1940-м окончил еще и Йельский университет.

Он не только выдающийся историк. Он еще и полноценный представитель американской элиты. С 1975 по 1987 год он был директором библиотеки Конгресса США — налицо очевидная полнота интеллектуального элитного статуса. А значит, и элитного статуса как такового.

Вот что он пишет в своей книге «Сообщества потребления» по поводу потребительского общества: «Возникают новые незримые сообщества людей, объединенных схожестью потребления. На смену содружествам хранителей секретов ремесел, древним гильдиям мастеров, которые делали мушкеты, ткани, подковы, фургоны, комоды, пришли более многочисленные и открытые содружества потребителей. Как никогда раньше, люди стали пользоваться похожими вещами одних и тех же марок. Место братства по ремеслу заняла демократия звонкой монеты.

Подобный феномен превращения предметов и объектов обладания и зависти в средство общности можно рассматривать как самую примечательную метаморфозу американского общества».

А вот еще цитата из той же книги Бурстина: «Устаревшие политические и религиозные общины так и остались в одиночестве среди множества новых ассоциаций, которые раньше трудно было даже представить. Американцев с всё возрастающей силой стали связывать друг с другом не несколько прочных уз, а бесчисленное множество невидимых связей, из которых, как из паутины, сплетались нити их повседневной жизни».

Бурстин предваряет свою книгу двумя эпиграфами. Сначала привожу первый эпиграф, взятый Бурстином из книги «Цена», написанной выдающимся американским драматургом и прозаиком Артуром Миллером (1915–2005): «Потому что главное сегодня — это хождение по магазинам. Много лет назад человек, если он был несчастлив, не знал, куда себя деть. Он шел в церковь, устраивал революцию — лишь бы делать хоть что-нибудь. А сегодня? Вы несчастны, не знаете чем заняться? Спасение — в хождении по магазинам».

Второй эпиграф к книге Бурстина еще более короткий и хлесткий. Бурстин цитирует американского поэта и прозаика, продолжателя традиций Уолта Уитмена Карла Сэндберга (1878–1967). «Мальчик смотрит на небо и говорит отцу: «Папа, а луна что рекламирует?»

Можно было бы приводить еще много авторитетных американских суждений, подтверждающих то, что сообщал Арнольд. Но надо ли? Разве суждений Бурстина недостаточно? А также научных исследований, соцопросов и т. д. и т. п.

Дело, наверное, все-таки не в том, чтобы множить эти суждения, громоздить горы доказательств того, что Волга впадает в Каспийское море, а буржуазное общество XXI века из индустриального стало не только постиндустриальным и постмодернистским, но также и потребительски обусловленным.

Дело в том, что именно порождает эта обусловленность. И порождает ли она нечто чрезвычайное и особо тревожное. Мало ли метаморфоз, вызывавших острейшую тревогу, переживало человеческое общество на протяжении своей истории. Как-то эти метаморфозы сходили человечеству с рук. Оно справлялось с вызовами, задаваемыми этими метаморфозами, и шло дальше. Может быть, и сейчас происходит то же самое?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сопоставить ценности и цели, задаваемые тем индустриальным обществом, оно же — общество модерна, которое только и можно назвать буржуазным в полном смысле этого слова, и цели и ценности общества потребления.

Индустриальное общество, общество модерна никогда не посягало на то, что человек будет восходить. Оно связывало это восхождение с теорией линейного прогресса. Оно исходило из протестантской теории, согласно которой неисправимо злая человеческая природа должна быть загнана в нужные рамки — с тем, чтобы восхождение оказалось возможным даже с использованием зла. Оно проводило параллели между теорией эволюции Дарвина и войной всех против всех, позволяющей человечеству, вводящему эту войну в определенные рамки, восходить так же, как восходит природа в процессе эволюции. Мало ли что еще классическая буржуазия, которая только и может быть названа буржуазией, выдвигала в качестве своей модели всеобщего блага, во имя осуществления которого необходимо определенным образом сопрягать собственность и власть, создавать определенные ролевые матрицы, строить определенные межгрупповые коммуникации и так далее.

Вы можете себе всерьез представить, что кто-нибудь из вождей или идеологов классического буржуазного общества (оно же — индустриальное общество, общество модерна и так далее) осмелился сказать, что определенный сплав власти и собственности (он же — господство буржуазии) ценен сам по себе, а не потому, что этот сплав гарантирует всеобщее благо и восхождение человека по лестнице прогресса? Такое восхождение, при котором человек будет больше читать, больше знать, будет более образован, более морален, а не только более эффективен в плане производства? Этого нельзя было себе даже представить, понимаете? Буржуазия была буржуазией, и ее можно было терпеть, потому что у нее был осуществляемый план всеобщего восхождения. Да, это восхождение реализовывалось через эксплуатацию, чье давление деформировало человека, во многом лишая его образа и подобия божьего. И по этому поводу негодовали все выдающиеся буржуазные гуманисты. Но что говорилось им в ответ? Что восхождение по лестнице прогресса обременено неравномерностью, несправедливостью и много чем еще. «Но оно ведь осуществляется, — говорили им апологеты буржуазного общества, — смотрите: люди больше читают, рабочие в том числе. Они становятся грамотнее, они и нужны нам в этом грамотном состоянии. Нет сильного буржуазного производства без сильного эффективного рабочего, а значит без наращивания потенциала человечности в этом самом рабочем. Мы и рабочего, а не только самих себя тащим вперед, побуждаем к тому, чтобы подняться на новую ступень лестницы прогресса. Мы это делаем даже в колониях, где всё обременено совсем уж чудовищной несправедливостью. И всё же мы несем туда, пусть и очень уродливым образом, свет прогресса и гуманизма. И называем это «бременем белых».

Сравните подобный подход с подходом, при котором ради сохранения сплава власти и собственности надо понижать уровень образования и культуры, отчуждать человека от всего высокого и превращать его в потребительскую скотину. Причем, со временем только наращивать это оскотинивание, увеличивать зависимость потребительской скотины от корма, снижать качество корма, дабы тоскующая скотина утешалась этим кормом, потребляя его всё в большем количестве и западая всё больше на его всё более низкое качество.

Так можно ли потребительское общество назвать капиталистическим, буржуазным? И как в рамках произошедшей мутации выглядит главная проблема любого общества — проблема человека как такового? При коммунизме человек — это звучит гордо. А при потребительской мутации капитализма как должно звучать это самое «человек»?

(Продолжение следует.)