О коммунизме и марксизме — 58

Для того чтобы коммунизм сохранял стратегическую ценность в XXI столетии, надо полностью очистить его от всего, что так или иначе связано с потребительско-распределительными слагаемыми, безусловно имевшими ранее решающее значение.

Я вовсе не собираюсь задним числом уценивать такие слагаемые. Предсказанное Карлом Марксом нарастание обнищания низов и обогащения верхов продолжается. Но продолжается оно в качестве глобального процесса. Число голодающих, ведущих унизительно нищенский образ жизни, увеличивается, а не уменьшается. Огромное количество людей ежегодно умирает от голода. Попробуйте, скажите этим людям, что потребительско-распределительные слагаемые коммунистической доктрины отодвигаются в XXI веке на второй план. Они с презрением скажут вам, что вы являетесь моральным и интеллектуальным гурманом. И будут правы. Да и в России поляризация продолжает очевидным образом нарастать. А значит, в очень важном для всех нас смысле, нет никакого отодвигания на второй план всего, что связано с потребительско-распределительными слагаемыми марксизма и коммунизма. Нельзя пренебрегать этими слагаемыми, когда люди голодают или недоедают, когда они лишены самых элементарных и абсолютно необходимых вещей. Нормальной медицинской защищенности, нормального отдыха и так далее.

Несколько слов по поводу «и так далее». В Москве молодые люди могут заработать деньги, необходимые для того, чтобы сходить в кафе, добыть для себя незатейливые формы современного потребительского досуга. Но они никогда не смогут купить себе квартиру. Слой людей, способных купить себе квартиру, в Москве, где наиболее высоки и уровень зарплат и стоимость жилья, никак не превышает 10 %. Что делать остальным 90 %?

Чудовищной безработицы нет. Но нет и всего того, что превращает работу ради куска хлеба в высокоосмысленный труд. Является ли сегодня высокоосмысленным и этически безусловным тот труд, который всегда был именно таковым, — труд врача? Что должен сделать врач «скорой помощи», если у того, к кому он приехал, нет страхового полиса или если ему необходимо оказывать услуги дольше, чем это следует из введенных нормативов? Он должен предать пациента, обречь его на смерть или быть уволенным с работы. Вот вам и клятва Гиппократа.

Аналогичные сюжеты возникают, причем вполне закономерно, в других профессиях, превращая высокоосмысленный труд, делающий человеческую жизнь подлинно человеческой, в небезусловную в моральном смысле поденщину.

Казалось бы, я только что привел читателю аргументы, в силу которых потребительско-распределительные слагаемые марксизма и коммунизма не должны отступать на второй план. Но ведь бывают, согласитесь, ситуации, когда на первом плане находятся, например, многочисленные страшные синяки и раны на теле избитого человека. И можно сколько угодно ужасаться этим, что и делает человек, не обладающий специальной компетенцией.

А человек, обладающий этой компетенцией, прощупывает пациента и восклицает: «Немедленно в операционную, у него с таким-то внутренним органом серьезные неполадки!»

«А как же синяки и раны?» — спрашивают его.

Он отвечает: «Плевать сейчас на синяки и раны. Потом разберемся. Сейчас важнее другое».

Значит ли это, что синяки и раны не важны? Никоим образом. Просто в определенной ситуации самое броское и, казалось бы, самое жгучее должно отойти на второй план. Иначе вы начнете заниматься лечением наиболее броского и жгучего, преуспеете в этом благородном занятии, а пациент умрет от внутреннего кровотечения.

В нашем случае всё дополнительно осложняется тем, что самые броские и жгучие для большей части мира потребительско-распределительные слагаемые глобального неблагополучия не существуют, как это ни покажется странным, в качестве чего-то первичного и самодостаточного. Они есть порождение другого. Это другое — неброское и нежгучее — является определяющим и системообразующим. Оно порождает голод, болезни, мор, социальную несправедливость и многое другое. По крайней мере, в настоящий момент это уже очевидным образом имеет место. И это будет усиливаться с каждым десятилетием.

Шекспировский Гамлет говорит: «Что значит человек, когда его заветные желанья — Еда да сон? Животное — и всё».

Автора «Гамлета» эта тема низведения человека к потреблению волнует больше всего. Предвидя ужасные последствия низведения человека к потребительскому скоту, он вкладывает в уста своего героя такие потрясающие по своей провидческой силе слова: «Вот он, гнойник довольства и покоя: Прорвавшись внутрь, он не дает понять, Откуда смерть».

Величайший трагик, написавший эти строки, жил в конце XVI — начале XVII века.

Марксизм появился двумя веками позже. В момент, когда были написаны эти строки, очень многие люди голодали, недосыпали, были лишены и минимума довольства, и минимума покоя. Причем, такого минимума, который безусловно необходим человеку. И некий поклонник примата жгучего и очевидного над всем остальным мог бы сказать Шекспиру: «Зачем вы отвлекаете людей от самого насущного и основного — борьбы за завоевание минимума еды, минимума сна, элементарнейших форм того, что вы именуете довольством и покоем? Вы, наверное, работаете в интересах хозяев жизни, отвлекаете трудящихся от борьбы за свои насущные права, витаете в эмпиреях и являетесь приверженцем некоего безжалостно рафинированного подхода к нуждам голого и босого человеческого большинства».

Прошли века. В кровавых схватках неимущие отстояли свои права, завоевали все эти необходимые простейшие минимумы. И даже отвоевали себе нечто большее, чем эти минимумы, — некую социальную защищенность. Именно это знаменовал собой зрелый брежневский социализм — конечно же, потребительский по глубинной сути своей.

И как же легко сдали советские трудящиеся завоеванное! Почему? Потому что человек, желания которого носят потребительский характер (у Шекспира это «еда да сон», но может быть еще много аналогичных желаний того же рода), не может отстоять ни Родину, ни дарованную ему, пусть и ущербную социальную справедливость. Шекспир был прав: человек, желания которого носят потребительский характер, — животное, не более. А будучи животным и не более, он обречен отдать всё, что имеет. Потому что для того, чтобы этого не отдать, нужно быть человеком, готовым идти на бой за свои права. А потребитель в каком-то смысле уже не является человеком. «Это общество ням-ням, которое может зарезать один волк», — с горечью сказал мне один выдающийся бакинский аналитик в конце 80-х годов XX века. И он был прав. Но разве его фраза и шекспировская констатация скотоподобия потребительского человека суть не одно и то же?

Советский потребитель — это овца. Причем, овца достаточно аппетитная. Ведь для ее прокорма создана государственная собственность, над которой надстроен определенный распределительный механизм. Если поломать этот механизм, раздербанить собственность, то можно, зарезав тем самым овец, «налопаться» мясца вдоволь. Волк это и делает. Но в основе этого деланья — беззащитность овцы. А в основе этой беззащитности — потребительство, превращающее человека в человекоподобную овцу.

Тем самым, даже осознание природы краха советского проекта уже требует ухода от потребительских понятий, критериев, нормативов. И не надо песен про то, что СССР разрушили очереди, которые и впрямь были достаточно унизительными. Вы будете стоять шесть часов в очереди за югославскими плащами или дамскими сапогами? Я не буду. И я знаю многих, кто никогда в этих очередях не стоял. За хлебом или молоком для ребенка я встану в очередь. А за такими шмотками — нет.

Кроме того, было совершенно очевидно, что эти очереди возникают в связи с колоссальной тягой определенных слоев к обогащению за счет изъятия с прилавков так называемых дефицитных продуктов и продажи этих продуктов из-под полы втридорога. Прилавки были полупустыми (их абсолютная пустота — это атрибут горбачевской эпохи, следствие развития теневой экономики, преступных сговоров и экономических диверсий). Но главное даже не в том, что прилавки были не пустые, а полупустые, а в том, что холодильники были полны.

Кто-то воскликнет: «Вот, он уже договорился до экономических диверсий и саботажа». А что такое горбачевский дефицит табака, к примеру? Граждане СССР вдруг стали втрое больше курить? Табачные фабрики остановились, как по команде? Они ведь не остановились. А если и остановились, то частично, причем не сами собой: их остановили. И мы теперь знаем, кто именно и зачем. Кризис потребления — недовольство потребительских овец, разрушение жизнеустройства под давлением этого недовольства — и триумф волков, спровоцировавших недовольство овец и использовавших его в полной мере.

Одни говорят о том, что «убогий» Советский Союз (он же — «совок») рухнул по причине полной экономической несостоятельности. Другие — что «благой» Советский Союз разрушило ЦРУ. Почему КГБ не разрушил США? И когда же, наконец, будет признано несомненное — что Советский Союз и коммунизм уничтожила ложная концепция советского потребительства. Советское хорошее и духовное потребительство было противопоставлено плохому и бездуховному западному потребительству. Что ж, были, как мы теперь понимаем, определенные объективные основания для такого противопоставления. И спору нет, потребительство с элементами духовности (очередями за многотомными изданиями классической литературы, за билетами на фильмы Феллини, Антониони, Тарковского) лучше, чем бездуховное постсоветское потребительство. Но произошедшая катастрофа должна была бы раз и навсегда впечатать в сознание каждого, кто эту катастрофу переживает по-настоящему: «Нет и не может быть хорошего потребительства! И всегда относительно хорошее потребительство будет сметено потребительством более грубым и отвязным». А значит, одно из двух: либо торжество потребительства, либо его преодоление во имя чего-то другого.

Потребительство — это гнойник довольства и покоя, о котором говорит шекспировский Гамлет. Он прорвался внутрь — и СССР 1.0 умер. Он прорвался внутрь — и Коммунизм 1.0 умер. При этом, поскольку гнойник прорвался внутрь, никто не понимает, откуда смерть. А пора бы понять. Как пора бы понять и то, что СССР 2.0 и Коммунизм 2.0 могут быть только непотребительскими и антипотребительскими. А значит, не пренебрегая болью голодных людей, людей, лишенных необходимого, мы должны рассматривать эту боль как важное, но дополнительное слагаемое. Основным же слагаемым является недопустимость превращения человека в потребительского скота. Скота, который сначала будет сытно накормлен и потеряет в этом накормленно-усыпленном состоянии способность к восхождению и отстаиванию своих фундаментальных сущностных прав, а потом будет пущен на бойню.

Возможно, в рамках данного начала и конца будет и середина, когда у скота отнимут полностью столь желанную для него пищу. А возможно, что никакой середины не будет. Просто сначала скот будет накормлен, а потом отправлен на бойню. Конечно же, не весь скот будет накормлен. В Африке, определенных регионах Азии, Латинской Америки сотни миллионов будут умирать с голода. Но это не будет никого беспокоить. Потому что они не восстанут, они не пролетариат. А если даже они и восстанут, то это восстание подавят или используют в качестве периферийного системного хаоса, поддерживающего устойчивость потребительского ядра, оно же — пресловутый золотой миллиард.

Мао Цзэдун — очень крупный теоретик и практик. Он мечтал о том, что глобальная деревня уничтожит глобальный город. Мечтать об этом можно было в 40-е и 50-е годы XX века. Уже сейчас ясно, что в ближайшие десятилетия технологический отрыв ядра от периферии позволит просто уничтожить эту периферию при необходимости. Причем если надо будет, способы этого уничтожения засветят, а если надо — то нет.

А главное — ну победит мировая деревня мировой город, что дальше? Нищая деревня чуть-чуть наестся. Сформируется потребительско-распределительная модель, в которой будет больше справедливости, больше пищи для голодных. Это будет очередная модель «ням-ням». Она просуществует достаточно недолго и рухнет. Так в чем же выход?

Выход в том, чтобы осуществить — со всеми приведенными оговорками — вывод за скобки всего того, что можно назвать потребительско-распределительными слагаемыми социалистических и коммунистических доктрин. И чем тогда является борьба коммунизма даже не с буржуазией, а с неким квазибуржуазным мутантом, именуемым потребительское общество?

Это борьба двух моделей человека, двух отношений к человеку, двух взглядов на человека. Согласно коммунистическому взгляду, «Человек — это звучит гордо». Что означает собой это «гордо» и доколь оно простирается, мы обсудим позже.

Пока же поговорим о самом, казалось бы, очевидном, но слишком сложном для очень многих. О том, что сопротивление потребительскому обществу на современном этапе должно осуществляться под флагом Шекспира и Моцарта, Толстого и Достоевского. До сих пор такого флага быть не могло. Потому что классическое буржуазное общество в ответ сказало бы: «А почему это вы присваиваете себе данных писателей и композиторов? Почему это вы за Шекспира и Моцарта, Толстого и Достоевского? А мы что, против? Мы — тоже за. Пусть даже эти и другие великие творцы критикуют буржуазную несправедливость. Мы всё равно за них. Наши дети в элитных учебных заведениях изучают их творчество. И весь народ его изучает, потому что мы постоянно поднимаем уровень образованности своего народа. Без этого не может быть роста производительных сил. Мы постоянно поднимаем дух своего народа. Без этого не может быть полноценной конкуренции на поле брани».

Классическая буржуазия во весь голос говорила нечто подобное два столетия назад. Она вяло продолжала говорить о том же самом столетие назад. И она даже сейчас в каком-то плане еще надувает щеки по-прежнему. Но она отступает. И у нее есть победительный антагонист — мутакапитализм, он же — потребительское общество. А мутакапитализм, как мы убедились, не может выступать под флагом Шекспира и Моцарта, Достоевского и Толстого. Мутакапитализму нужен потребитель. А производство потребителя означает отчуждение этого потребителя от всей высокой культуры. От всего, что является источниками подлинного развития, восхождения человека.

Таким образом, возникает фундаментально новая ситуация, в рамках которой только коммунизм, борясь с потребительским мутакапитализмом, выступает достаточно мощно под флагом Шекспира, Достоевского, высокой культуры в целом. А также под лозунгом «Человек — это звучит гордо».

Повторяю, полное раскрытие содержания данного лозунга требует отдельного детального разбирательства, которое вскоре будет осуществлено. Пока достаточно и того, что установлено. Потому что и это радикальным образом меняет характер борьбы между коммунизмом и мутакапитализмом, он же — пресловутое потребительство.

(Продолжение следует.)