О коммунизме и марксизме — 7
В 60-е годы ХХ века в Московский государственный университет приехал великий Нильс Бор, один из создателей квантовой механики. Бор прочитал советским студентам лекцию, посвятив ее в существенной степени философским проблемам в физике и философии науки в целом.
Мои знакомые присутствовали на этой лекции, потому что учились в университете (сам я тогда был учащимся средней школы). Мои знакомые были потрясены тем местом, которое Бор отвел физике в системе наук. Они-то были студентами физфака и считали, что физика — это наука наук. Опять же, время было соответствующим. Поэт писал:
Что-то физики в почете. Что-то лирики в загоне. Дело не в простом расчете, дело в мировом законе.
Таково было мнение так называемой продвинутой части советской молодежи конца 50-х — начала 60-х годов, рвавшейся на физфак и в другие продвинутые естественнонаучные образовательные центры.
Придя на лекцию Бора и надеясь укрепиться в своем представлении об особой роли физики, студенты МГУ услышали нечто ошеломляющее.
Бор подчеркнул, что, по его мнению, физика — это простейшая из наук, потому что она имеет дело с неживой материей. Бор сказал, что гораздо более сложной наукой является биология, имеющая дело с живой материей. Еще более сложной наукой является психология, изучающая человеческий разум. А самыми сложными являются социальные науки, изучающие уже не разум отдельных людей, а разумные человеческие популяции.
Я вспоминаю о тех далеких временах не для того, чтобы уценить физику и возвысить общественные науки. А для того, чтобы предложить читателю новый взгляд на первый марксистский краеугольный принцип, согласно которому адекватное постижение социального мира, являющегося сложнейшим из миров, возможно только в случае, если постигающий мир субъект может этот самый сложнейший социальный мир не только постигать, но и преобразовывать.
Ознакомив читателя с тем, что именно по этому поводу сказано Марксом в так называемых «Тезисах о Фейербахе», я хочу обратить внимание на неумолимую очевидность сказанного. Потому что очень многим кажется, что подчеркивание преобразовательного момента в том, что касается постижения социального мира, — это марксистская «заморочка».
Тем, кто так относится к «Тезисам о Фейербахе» и к марксистской теории познания в целом, стоило бы задуматься о природе науки. Да-да, не науки социальной, которая для многих просто не существует, то есть является не наукой, а совокупностью идеологических (то есть мифологических) заморочек, а науки вообще. Наука-то существует, не правда ли? И что, собственно говоря, является ее самым фундаментальным отличительным свойством? Способность воздействовать на объект с тем, чтобы его познать.
Эта способность иногда приравнивается к способности осуществления эксперимента. Оговорив, что это приравнивание в принципе недопустимо, и настояв на том, что отличительной чертой науки является именно способность воздействовать на изучаемое, а не проводить эксперимент (являющийся всего лишь одной из возможных форм такого воздействия), задаю читателю вопрос: а является ли математика наукой? Ответ очевиден. Математика наукой не является. Ее иногда называют наукой наук. А иногда — универсальным языком, с помощью которого ученые обсуждают научную проблематику. Но наукой математика не является. Потому что она не предполагает воздействия на изучаемое с целью выявления его сути.
А физика это предполагает. Физики воздействуют на изучаемое. Оно, не обладая разумом, не понимает, что на него воздействуют. И потому является объектом воздействия. Будучи подвергнут воздействию, объект меняет свою структуру. И в силу этого раскрывает свои сущностные свойства. То же самое происходит в химии или в биологии.
В психологии подвергаемый воздействиям человек в принципе уже не является объектом. Но и он есть нечто, исследуемое с помощью воздействий. Оставив в стороне вопрос об истории (ибо на прошлое воздействовать невозможно), геологии (пока можно говорить только о слабых геофизических воздействиях на объект), астрономии (которая пока и именно пока не может воздействовать на планеты и звезды, но стремится к этому), я перехожу к социальным наукам.
Согласитесь, если воздействие на изучаемое является фундаментальным свойством именно научного постижения, то социальная наука должна иметь возможность воздействия на социум. Воздействуют ли на социум? Конечно, воздействуют. Другое дело, что эксперименты над социумом запрещены. Люди не подопытные животные. В Советском Союзе заговорили о праве на эксперименты братья Стругацкие. Именно они предложили технократам, для которых право на эксперимент является незыблемым, некоторую схему, согласно которой продвинутые инопланетные цивилизации имеют право ставить эксперименты над цивилизациями непродвинутыми. Другое дело, что они должны ставить эти эксперименты очень осторожно, дозированно вмешиваться в изучаемые миры. Но в принципе это их право. Потому что они продвинутые, инопланетные и так далее.
А если они не инопланетные? Если под боком у какой-нибудь достаточно развитой страны находятся первобытные племена, имеют ли антропологи право их исследовать? В том числе и аккуратно воздействуя на них — с тем, чтобы они раскрыли свою сущность...
Конечно же, британские и иные колонизаторы (британские, кстати, прежде всего) были твердо убеждены в том, что они имеют это право. И обосновывали они его не своей инопланетностью, а иначе. Чем же тогда по существу является модель, предложенная Стругацкими? Разве она по сути своей не является легитимацией вмешательства, осуществляемого со стороны продвинутой цивилизации в дела цивилизации отсталой?
А какая цивилизация является отсталой? Фанатический апологет творчества Стругацких Егор Гайдар назвал отсталой советскую цивилизацию, продвинутой — цивилизацию западную. И начал работать с нашим Отечеством так, как англичане не осмеливались работать с африканскими дикарями, а продвинутые цивилизаторы у Стругацких — с инопланетными цивилизациями.
Такие компрометирующие примеры, казалось бы, говорят о том, что эксперименты над социумами в принципе недопустимы. Но, во-первых, воздействие не обязательно осуществляется самими исследователями. Оно вполне может естественным способом возникать в ходе исторического процесса. И кто тогда мешает исследователю описывать результаты этого воздействия, которые исследователь, будучи человеком, наблюдающим воздействие, еще и анализирует? Только такие описания воздействий на социум, осуществляемых госпожой Историей, и есть подлинно научные исторические исследования. Те же, кто подвергает анализу нечто, случившееся в далекие эпохи, переосмысливает сведения, сообщаемые ему очевидцами или теми, кто что-то слышал от очевидцев. Такое переосмысление эффекта воздействий не запрещено в науке. И более того, абсолютно необходимо для ее нормального функционирования.
Во-вторых, какие-то воздействия — например, воздействие средств массовой информации — осуществляются постоянно. И есть ученые, которые их изучают. Конечно, возможность так воздействовать появилась сравнительно недавно. Но зондажи общественного мнения осуществлялись давно. В том числе и восточными правителями, посещавшими в переодетом виде восточные базары. И что же? Предположим, какому-нибудь восточному деспоту захотелось узнать мнение своих подданных по какому-нибудь поводу. Разве он не может специально создать событие и побудить его обсудить? Что ему помешает?
В-третьих, с наидревнейших времен ораторы воздействовали на социум. И наблюдали за результатами этих воздействий. Изучались законы таких воздействий.
Короче говоря, когда Маркс говорит о том, что только обладая способностью воздействовать на общество, можно это самое общество хотя бы понимать, он ничего крамольного, по сути, не говорит. Он только говорит, что физик должен обладать способностью воздействовать на неживую материю, биолог — на живую и так далее.
И что тот, кто хочет понять общественные процессы, должен быть состоятелен в плане хотя бы потенциального воздействия на общество. Иначе он процессы даже понять не может. Потому что будет закомплексован этой самой неспособностью на изучаемые им процессы воздействовать. А кто может быть состоятельным в плане воздействия на общество? Ведь не индивидуум же, правда? И тут мы переходим ко второму краеугольному принципу марксизма, теснейшим образом связанному с первым.
(Продолжение следует)
