О коммунизме и марксизме — 76
Ох уж мне это потребление, в котором «человек ест, чтобы жить» подменяется вывернутым наизнанку «человек живет, чтобы есть». Не потребление само по себе сооружает ад земной, а это выворачивание наизнанку. Оно же — прославление потребления во имя преодоления ущемления жизненности (дайте пожить, нужна «норррмальная» жизнь и так далее).
Что ж, если жизненность рассматривать как сумму удовольствий или наслаждений, то всё на свете становится потребляемым во имя того или иного удовольствия. Тут и женщина или мужчина становятся чем-то потребляемым для удовольствия. И пища, и одежда превращаются в то же самое. Искусство — это тоже потребляемое эстетическое удовольствие.
Достаточно назвать удовольствие высшим благом и смыслом жизни, достаточно заявить о нем, как о том основном (иногда такое основное именуют «терминальным»), по отношению к чему всё остальное — это средства, инструменты, используемые для достижения этого самого «терминального», — и потребление будет поставлено во главу угла. Оно превратится из прозы жизни в некую высокую философию. Такую философию называют гедонизмом.
Гедонизм просто утверждает, что высшая ценность — это удовольствие. Когда этот самый гедонизм начинает регламентировать общественную и личную жизнь (а такое, между прочим, случалось), он превращается в утилитаризм.
Сам по себе гедонизм ничего никому не предписывает. Он всего лишь говорит, что удовольствие превыше всего. А утилитаризм пытается организовывать общество таким образом, чтобы все действия членов общества максимизировали удовольствие, приносимое друг другу, и минимизировали страдания, причиняемые друг другу.
Утилитаризм — учение социальное, ориентированное на достижение некоего совокупного общественного блага. Это учение отрицательно относится к возможности отдельного человека добиваться максимума удовольствия только за счет других.
Гедонизм же допускает такую возможность.
Остается открытым вопрос о качестве удовольствий. А если, например, удовольствие состоит в пожирании ближнего? И если все начнут пожирать друг друга (пресловутая война всех против всех)? Оптимально ли такое устройство общества?
Пока что я сообщаю читателю самые общеизвестные сведения. Но вне этих сведений трудно разобраться в нынешней ситуации. Потому что забывание прошлого превращает нынешние уродства то ли в норму жизни (мол, так было всегда), то ли в нечто, продиктованное велением нынешнего особого времени (мол, очень плохо, что теперь всё сводится к потреблению, то есть к получению неких незатейливых удовольствий, но что поделаешь — время такое).
Ради преодоления двух подобных ложных подходов сообщаю читателю, что впервые в западном обществе, к которому я отношу общество древнегреческое, гедонизм восславил античный философ Аристипп (435–355 гг. до н. э.).
Аристипп, конечно же, прославлял физические удовольствия. А также призывал к избеганию неудовольствий, то есть боли. Этому древнегреческому философу вторил его последователь Эпикур (342/341–271/270 гг. до н. э.). Но для Эпикура главное даже не обладание максимумом удовольствия, а максимальное освобождение от боли и беспокойства, сочетаемое с умеренным потреблением земных благ.
Свое место в развитии этих идей было и у древних римлян. Чтобы не превращать исследование в сумму длинных справочных материалов, назову лишь главного из них — знаменитого Тита Лукреция Кара (ок. 99–55 гг. до н. э.), преклонявшегося перед Эпикуром.
Как и его предшественники, Тит Лукреций Кар прославлял некую атараксию, то есть своеобразную безмятежность, позволяющую избегать страданий и, не отравляя ими жизнь, получать доступ к потреблению удовольствий.
Подробно об этих удовольствиях повествует столь любимый Михаилом Бахтиным Франсуа Рабле (1494–1553).
В романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» Гаргантюа с невероятной подробностью описывает, чем именно он подтирал свой зад. К примеру, бархатной полумаской одной из придворных дам. По признанию Гаргантюа, прикосновение бархата «к заднепроходному отверстию доставляло мне наслаждение неизъяснимое». Далее идет на многих страницах перечисление массы способов подтирания. По этому поводу пишутся стихотворения. Причем в таких жанрах, которые, казалось бы, исключают столь исступленное поклонение низу (конкретно — заднему проходу).
Один из таких поэтических жанров — рондо.
Приведу классическое рондо, принадлежащее Венсану Вуатюру (1597–1648), французскому поэту XVII века (перевод Ю. Верховского).
Три долгих дня, три ночи им вослед
Медлительно прошли с тех пор, как свет,
Сиявший мне, смог черной тьмой смениться,
Свет двух очей твоих, моя царица,
Глаза мои пленявший столько лет.
Лью слезы об утрате; силы нет
Изыскивать целенье мук и бед;
Мне каждый миг в терзаньях этих длится
Три долгих дня.
Меня стремит и мысль, и грустный бред
Искать тебя, забыв себя, свой вред;
А если рок сейчас же не смягчится
И не вернется злая чаровница, —
Не выживет в томленьях жизни цвет
Три долгих дня.
Читатель ознакомился с классическим рондо. Кстати, рондо — это не только поэтическая, но и музыкальная форма, основанная на определенном повторении и как бы круговом движении, порождаемом таким повторением.
А теперь пусть читатель ознакомится с тем, что такое «рондо» у Гаргантюа, героя Рабле, воспеваемого этим любимцем Михаила Бахтина.
Мой зад свой голос подает,
На зов природы отвечая.
Вокруг клубится вонь такая,
Что я зажал и нос, и рот.
О, пусть в сей нужник та придет,
Кого я жду, опорожняя
Мой зад!
Тогда я мочевой проход
Прочищу ей, от счастья тая;
Она ж, рукой меня лаская,
Перстом умелым подотрет
Мой зад.
Читатель с презрением фыркнет. А зря.
Есть такой современный российский философ А. Ракитов, всегда чутко откликающийся на заказы определенных наших спецслужбистских кланов.
В своих работах я приводил его наиболее блистательные высказывания. Приведу еще раз.
«Стремление сохранять традиции — вредная нелепость! России не только не нужно сохранять свои вековые традиции, но напротив — необходимо от них избавляться! <...>
И разговоры о великой национальной идее тоже чушь! Когда в Америке после великого кризиса к власти пришел Рузвельт, была сформулирована национальная идея: чтобы в каждой семье в воскресенье была на обед курица. Примитив! Но это сплотило нацию в одном порыве — достичь подобного уровня благополучия! Теперь Америка — самая богатая страна. <...>
Культура начинается с чистоты. Знаете, у меня нюх как у собаки. И когда я в очередной раз прилетаю в Россию, я сразу узнаю родину — по запаху туалета. Куда бы я ни зашел, в любом государственном учреждении я могу не спрашивая найти туалет. Зрячие спрашивают: «Где у вас туалет?» — а я нет. Я его по запаху нахожу. И вместе с тем нигде за границей я по запаху найти туалет не могу! Вот вам вся разница культур и менталитетов».
Под этим лозунгом — «Даешь чистые сортиры!» — Ракитов, действуя как рупор своих спецслужбистских покровителей, фактически потребовал расчленения России на много государств, поскольку только тогда сортиры будут чистыми. А это главное. Читатель спросит: «А почему в маленьких странах должны обязательно быть чистые сортиры? Есть маленькие страны Африки и Латинской Америки, где сортиры еще намного хуже, чем на наших необъятных просторах».
Отвечаю за Ракитова. Потому что именно в период написания этого его меморандума (предыдущий меморандум восхвалял смену культурного ядра во имя форсированной модернизации великой России и был написан перед расстрелом Дома Верховного Совета в 1993 году) определенные силы предложили нашей элите и нашей власти проект вхождения России в Европу по частям. И объяснили, что целиком войти не получится.
Определенный спецслужбистский клан на это согласился. Другой клан — не согласился. И началось.
В эту игровую матрицу укладывается очень многое. Включая новые уличные «оргии» Навального.
Но все-таки вернемся к Гаргантюа, этому огромному предшественнику крохотного Ракитова. Перебрав колоссальное количество подтирок, он, наконец, изрек:
«В заключение, однако же, должен сказать следующее: лучшая подтирка — это пушистый гусенок, уверяю вас, — только когда вы просовываете его себе между ног (узнаете Pussy Riot? — С.К.), то держите его за голову. Вашему отверстию в это время бывает необыкновенно приятно, во-первых, потому, что пух у гусенка нежный, а во-вторых, потому, что сам гусенок тепленький, и это тепло через задний проход и кишечник без труда проникает в область сердца и мозга. И напрасно вы думаете, будто всем своим блаженством в Елисейских полях герои и полубоги обязаны асфоделям, амброзии и нектару, как тут у нас болтают старухи. По-моему, всё дело в том, что они подтираются гусятами...»
Читатель, надеюсь, и сам уже нащупал тонкую, но прочную нить, связующую этот карнавальный бред далекого прошлого и карнавальный бред нынешних оранжевых майданов. Но мало нащупать нить. Надо еще внимательно исследовать и ее состав, и то, как именно она изготовляется, и то, во имя чего это делается.
(Продолжение следует.)
