От какого «семейного наследия» мы отказываемся?
Наши почвенники, твердо отстаивающие семейные устои (в чем я их полностью, конечно, поддерживаю) иногда говорят о том, что большевики в том, что касается разрушения семьи, ничем не отличаются от западных ювенальщиков.
Что ж, давайте спокойно разберемся в том, какой была семья до революции, в чем состоит советский опыт построения семьи и т. д. Не будем уподобляться либералам, которые по любому поводу говорят «как известно…». Вчитаемся повнимательнее в документы, постараемся вжиться в то, что происходило тогда, и уже после этого перейдем к оценкам и принципам, на которых должно быть построено беспокоящее всех нас семейное будущее.
Да, советская власть и впрямь начала свою политику в отношении семьи с либерального семейного законодательства, которое по своей радикальности превосходило все, что предлагало западное семейное законодательство того времени.
Прежде всего, уже в декабре 1917 г. советская власть, провозгласив принцип отделения церкви от государства, присвоила себе единственное право регистрации рождений и браков. Единственной формой брака стал гражданский (то есть светский) брак вместо прежнего — религиозного, церковного (не путать с сегодняшним термином, когда под «гражданским браком» понимается сожительство, «фактический брак». В настоящее время понятия «гражданский брак» в законодательстве РФ, в том числе в Семейном кодексе, нет).
А между тем, брак в России много веков освещался церковью. И еще на рубеже XIX и XX веков брачность в России была почти всеобщей. Перепись населения 1897 г. показала, что к возрасту 50 лет в браке состояли практически все мужчины и женщины, и доля населения, никогда не состоявшего в браке, в возрастной группе 45–49 лет была существенно ниже, чем в странах Западной Европы.
Дореволюционная Россия почти не знала разводов, брачный союз заключался на всю жизнь и практически не мог быть расторгнут. Развод рассматривался церковью как тягчайший грех и разрешался в исключительных случаях (при «безвестном отсутствии» или «лишении всех прав состояния» одного из супругов). И хотя в предреволюционное время взгляды на ценности супружества и отношение к разводу менялись, эти изменения затрагивали в основном элитарные слои населения, хотя и там официальные разводы были большой редкостью. В 1913 г. на 98,5 млн православных в России был расторгнут всего лишь 3791 брак.
Сегодня, когда в России (и не только в России) расторгается более 60 % зарегистрированных браков, такое положение даже трудно представить.
С другой стороны, хотя в XIX веке идеи женского равноправия не были широко популярны в России и воспринимались как чуждые русской традиции и культуре, они достаточно широко обсуждались в обществе, начиная со второй половины XIX века. В разных частях общества, в том числе и в женской среде, шли яростные споры о браке.
В ходе этих споров высказывались и самые радикальные идеи. Так, в прокламации П. Г. Заичневского «Молодая Россия» (1862 г.), наряду с требованием полного освобождения женщины и предоставления ей политического и гражданского равноправия с мужчиной, предлагалось уничтожение брака вообще «как явления в высшей степени безнравственного и немыслимого при полном равенстве полов», а заодно и семьи, якобы мешающей развитию человека. «Катехизис революционера» С. Г. Нечаева также отрицал брак и семью.
Но в этот период и некоторые просвещенные женщины перестали признавать церковный брак, предполагавший часто насилие, неравенство, подчинение женщины мужчине. Хотя в женской среде даже такие обсуждения не ограничивались лишь отрицанием церковного брака, а сопровождались поиском новых отношений и духовных связей в семье.
Д. И. Писарев в статье «Реалисты» (1864 г.) писал о семье новых людей и месте в ней женщины: «Мне нравится наружность моей жены, но я бы никогда не решился сделаться ее мужем, если бы я не был вполне убежден в том, что она во всех отношениях способна быть для меня самым лучшим другом... мы ведем труд наш общими силами. Она понимает, чего я хочу, и я тоже понимаю, чего она хочет, потому что мы оба хотим одного и того же, хотим того, чего хотят и будут хотеть все честные люди на свете... Все силы ее ума и ее начитанности постоянно находятся в моем распоряжении, когда я нуждаюсь в ее содействии; все силы моего ума и моей начитанности постоянно подоспевают к ней на помощь, когда она чем-нибудь затрудняется... А тут еще присоединяется ощущение любви... тут еще дети, как новая живая связь между мною и ею... Одна и та же личность является для меня товарищем по работе, другом, женой, страдалицей, матерью и воспитательницей моих детей, — и вдруг выдумывают, что я не способен любить эту личность! И вдруг произносят тут слова: охлаждение, разочарование, супружеская ревность или супружеская неверность. Черт знает, что за чепуха!»
Борьба шла за предоставление женщинам равных с мужчинами прав на получение высшего образования, работу по избранной профессии, участие в общественной жизни. Со второй половины ХIХ века в России наметилось три течения в женском движении: феминистское, которое сосредоточилось именно на освобождении женщин, нигилистское, которое сосредоточилось на очень специфическом понимаемом освобождении личности и не зацикливалось, в отличие от феминисток, на собственно женской теме, и радикальное, для которого освобождение женщины было возможно только при освобождении народа. Наиболее популярен в России стал третий тип женского движения. А на Западе — первый тип, собственно феминистский. При этом специфика женского движения в России была в том, что оно не сосредоточивалось на узко понимаемой только женской тематике. Даже российский феминизм и тот не был, в отличие от западного, агрессивно мужененавистническим. Русские женщины, воспитанные на великой русской литературе (Тургенев, Чернышевский, Некрасов и др.), шли в народ, боролись за просвещение народа, за его освобождение. И считали, что женская доля изменится вместе с долей народной.
Если в эпоху декабристов русские женщины еще стояли на позиции тихого, так сказать, семейного протеста (который, конечно же, уже тогда был существенно политическим), то с конца 1860-х годов в России не было ни одной крупной революционной организации, в которой бы не принимали участие женщины. Среди 29 членов Исполнительного комитета «Народной воли» было 10 женщин. Поскольку деятельность этой организации строилась на принципе равенства, то женщины участвовали в террористических актах наравне с мужчинами.
С 1905 года — после Манифеста 17 октября 1905 года, по которому мужчины наделялись избирательными правами, — началась активная борьба женщин за предоставление и им избирательных прав. Возникает «пролетарское женское движение», которое стало ареной борьбы между либеральными феминистками и сторонницами социалистического, марксистского течения. 19 марта 1917 года российские женщины получили избирательные права (одни из первых в мире).
Ленин считал «женский вопрос» вторичным, по его мнению, он должен был разрешиться «сам собою» после социалистической революции. После выхода брошюры Н. К. Крупской (1901 г.) «Женщина-работница», где женский вопрос в России получил марксистское обоснование, в программу РСДРП было включено требование полного юридического и политического равенства мужчин и женщин.
Партия стремилась повысить политическое сознание женщин, вовлечь их в революционное движение, сделать союзником, понимая, что без массового участия женщин в революционной борьбе невозможно ни завоевание власти, ни строительство нового общества. Не случайно Маркс писал: «Каждый, кто сколько-нибудь знаком с историей, знает также, что великие общественные перевороты невозможны без женского фермента».
То есть параллельно с существованием патриархальной, освященной церковью семьи в России на протяжении более чем полувека создавалась в обществе база для введения законодательства, освобождающего закрепощенную и обществом, и семьей женщину.
Первые Декреты советской власти о браке и семье были разработаны с непосредственным участием В. И. Ленина и подписаны им. 18 декабря 1917 г. был издан Декрет ВЦИК и СНК РСФСР «О гражданском браке, о детях и о введении книг актов гражданского состояния», а 19 декабря 1917 г. Декрет ВЦИК и СНК РСФСР «О расторжении брака». Последним предусматривалась полная свобода развода по обоюдному согласию супругов или даже по заявлению (письменному или устному) одного из них.
Сегодня даже трудно себе представить, насколько резким был переход от доминировавшей в России патриархальной семьи к семье нового типа, создаваемой сообразно этому новому советскому законодательству. Такой резкий переход породил очень и очень многое. И сопротивление нововведениям. И революционные перегибы.
В первые послереволюционные годы отрицалась не только патриархальная семья как отжившая форма семьи и принципов семейных отношений, но и сам институт семьи как таковой. Согласно логике «революционного перегиба» любая семья является «ячейкой и опорой старого строя». Идеологи-перегибщики утверждали, что «в коммунистическом обществе вместе с окончательным исчезновением частной собственности и угнетения женщины исчезнут и проституция, и семья» (Н. Бухарин), что «место семьи как замкнутого мелкого предприятия должна занять законченная система общественного ухода и обслуживания» (Л. Троцкий).
Необходимо подчеркнуть, что глава советского государства В. И. Ленин не разделял теорию и практику свободной любви. Что он придавал большое значение обобществлению материальной стороны быта, созданию общественных столовых, яслей, детских садов, которые он называл «образчиками ростков коммунизма».Ленин справедливо утверждал, что именно такие меры являются простыми, будничными средствами,«которые на деле способны освободить женщину, на деле способны уменьшить и уничтожить ее неравенство с мужчиной по ее роли в общественном производстве и общественной жизни».
Осуждая перегибщиков того времени, мы одновременно должны понимать, насколько беспрецедентны были задачи по преодолению недостатков патриархальной семьи, действительно формировавших достаточно бесправную и внутренне закрепощенную женщину. Ведь и впрямь было необходимо избавляться от худших слагаемых наследства той эпохи и ускоренно превращать доминирующий в ту эпоху тип женщины в советскую женщину, являющуюся полноправным членом общества и не считающую себя профессионалкой по ведению домашнего хозяйства.
Уважая досоветский тип российской семьи, признаем, что в пределах этого типа семьи новых проблем решить было нельзя. Что женщины в досоветский период были существенно ущемлены в том, что касается доступа к образованию и получению квалификации. Что они не могли на равных с мужчинами участвовать в политической и даже культурной жизни.
Глубокоуважаемые русские почвенники! Я не меньше вас восхищаюсь дореволюционной русской семьей. Мне глубоко чужды либеральные издевательства над русской семьей равно как и восхищение революционными перегибами. Но давайте не будем жертвовать фактами в угоду идеологии. Тем более что факты вещь очень и очень упрямая. И игнорируя их полностью, можно оказаться в неловком, а то и в смешном положении. Согласно уже упомянутой мною переписи населения 1897 г. (которую ну уж никак нельзя назвать «большевистским наветом»!), 55 % женщин, занятых наемным трудом, работали прислугой, 25 % батрачили, 13 % работали на предприятиях, 4 % — в учреждениях просвещения и здравоохранения. Лишь 17 % женщин были грамотными. За одинаковый с мужчинами труд женщины получали в полтора–два раза меньше. Рабочий день на предприятиях длился 13–14 часов и более. Средняя продолжительность жизни женщин была 33 года.
И что нужно было делать большевикам? Оставлять все это без изменения? И при этом проводить форсированную индустриализацию? К сказанному выше можно добавить следующее. В дореволюционной семье жена не имела даже своего паспорта. Ее имя вписывалось в паспорт мужа. Главой и распорядителем судеб детей был муж. Закон предписывал жене повиноваться мужу как главе семейства...
Менять такое положение дел — причем в кратчайшие сроки — без перегибов, наверное, могут ангелы. Но не живые люди.
О том, как постепенно налаживалась семейная советская жизнь, — в следующей статье.
