От Поклонной до Колонного. Роль нашего движения в той политической войне, которая определяет облик современной России (продолжение — 9)

XCIV.

Читатель ознакомился в предыдущем номере с откровениями одного высокопоставленного КПРФника — причем далеко не худшего. И убедился в том, что помимо высокопоставленного Штаба, который я по аналогии со штабом первой перестройки называю Штаб-2, есть еще и шкурные причины, в силу которых КПРФ ведет себя с «Сутью времени» определенным — для нравственных людей весьма загадочным — образом.

Шкурные причины — это из разряда коллективных интересов, то есть того, что я называю политической диалектикой. Коллективные интересы ведь всегда имеют ту или иную макросоциальную природу. Хотелось бы, чтобы классовую. Потому что только тогда можно говорить о настоящей политической диалектике. Той самой, которая анализировалась серьезными специалистами по историческому и диалектическому материализму (историческому прежде всего).

Но где эти серьезные специалисты по тем дисциплинам, которые в советскую пору назывались диамат и истмат? Начетчики от диамата и истмата — преподаватели общественных наук в советских вузах, разного рода лекторы (общества «Знание» или ЦК КПСС) истоптали интеллектуальную поляну так, что на ней давно не произрастает ничего живого. А процесс регресса, запущенный негодяями-перестройщиками и превративший СССР в зону «Ч», привел к такой варваризации общества — включая его вполне патриотическую и бескорыстную молодежь, — что впору пожалеть об отсутствии даже самых кондовых специалистов по истмату и диамату.

Итак, есть классовые интересы. И именно их столкновение создает материальные предпосылки для разворачивания полномасштабного исторического процесса. Материальные — это значит экономические, социальные. То есть бытийственные в широком смысле слова. Ведь когда классики марксизма говорили, что «бытие определяет сознание», они имели в виду именно бытие, а не быт. И прежде всего, их интересовало социальное бытие, которое, как они считали, исчерпывающим образом формирует человека. («Человек — животное социальное», «человек смотрится в другого, как в зеркало» и так далее.)

Сформировал ли человека труд, как считал Энгельс, или язык, как считают другие большие ученые, вполне симпатизирующие историческому материализму? Или осознание смертности и ритуалы сопровождения покойника в мир иной, как считают другие — не обязательно, кстати, верящие в бога, крупнейшие специалисты?

Даже в XXI веке нет окончательного ответа на этот вопрос. Но все понимают роль социального бытия в формировании человека. А если кто-то эту роль и недооценивал раньше — я вот, к примеру, ее недооценивал и в этом раскаиваюсь, то теперь-то, оказавшись в зоне «Ч», мы все понимаем роль социального бытия, не правда ли? Мы видим массу искренних молодых людей — ужасающихся происходящему и стремящихся выйти из ловушки «Ч» — не способных к полноценной социальной коммуникации. То есть социопатичных в прямом и буквальном смысле этого слова. Их сделала такими зона «Ч». Они не получили опыта, позволяющего осуществить полноценную социализацию. Этот опыт дают семья, детский сад, первичные детские микрогруппы (двор, улица), пионеротряды, комсомольская организация, поездки на картошку и стройотряды, турпоходы, разного рода кружки и так далее.

В советскую эпоху все это существовало. Оно носило несколько упрощенный характер. Излишним образом опекалось идеологически. Притом, что идеология была опять же слишком упрощена. Излишне прямолинейно навязывалось. И наконец, как всякое массовое явление, деформировалось на уровне связи между воспитуемыми и воспитателями. Попробуй, сформируй миллионы качественных воспитателей! Да еще в условиях, когда наиболее престижными были иные профессии. Для молодых советских людей и в сталинскую, и в постсталинскую эпоху профессия учителя, а уж тем более педагога в детском саду или пионервожатого в пионерском лагере, отнюдь не была самой престижной. Гораздо престижней была профессия ученого, инженера, военного, деятеля культуры... Даже высококвалифицированного рабочего.

Потом — когда советское общество начало агонизировать (это почему-то называлось «позднесоветский застой»), возникли другие престижные профессии. Например, мясник... Или товаровед... Или продавец в комиссионном магазине (да и в любом магазине вообще). Но эта метаморфоза престижности (была такая драма «Смотрите, кто пришел») говорила именно об агонии советского общества. О том, что формируется табун разного рода низкопробных особей, охочих до джинсов, жевательной резинки, дубленок, жигулей улучшенного качества и так далее. Потом перестроечный Штаб, он же Штаб-1, мобилизовал вожделение табуна на снос советского общества. И табун это общество снес. После чего превратился в слой бомжей особого рода. Бомжей, обремененных суперпрестижным и глубоко патологичным потреблением: «Даешь не джинсы, а «Бриони», не жевательную резинку, а сумасшедше дорогое вино, не дубленку, а шубу за миллион евро, не жигуль, а мерс… нет, не мерс, а «Бентли»… нет, не «Бентли», а… а… а… а…»

Именуя себя элитой и введя в оборот такие слова, как «элитные унитазы», этот преуспевший табун не является элитой ни в хорошем, ни в плохом смысле этого слова. Повторяю, это огромный сверхпреуспевший бомжатник, способный только пожирать общество.

Омерзительно сопрягая свою глубочайше бомжовую природу со словом «элита», компрометируя это слово, наш бомжатник не дает самим фактом своего существования разобраться в существе всех тех проблем, которые порождает процесс формирования элит. А ведь этот процесс с неумолимостью протекал и продолжает протекать во всех обществах. Никому никогда не удавалось отменить этот процесс. Элиты формировались всегда. Вопрос лишь в том, как именно шел процесс элитогенеза. К каким результатам приводил этот процесс. Когда он оборачивался вырождением обществ, а когда не оборачивался. Или оборачивался не сразу.

Я был бы счастлив, если бы мои внуки жили в обществе, где вообще нет элит. И я согласен с теми, кто говорит о том, что любые элиты, пусть даже самые позитивные, мягко говоря, небезопасны для общества. Но необходимо признать, что человечество не смогло за всю свою историю сформировать хоть одно общество, в котором бы не было элиты. И что замечательное советское общество, созданное людьми, мечтавшими об обществе без элит, сформировало свою элиту. Она же номенклатура. И что эта элита не захотела служить своему народу. То есть, конечно же, в нее входили очень разные люди. Замечательные, в том числе. Но мы обсуждаем сейчас не отдельных людей, а социальную группу, именуемую «советская элита». Или — партийно-хозяйственная номенклатура.

Каково основное противоречие буржуазного общества? Задавая этот вопрос, я вновь возвращаюсь к социальной, классовой и иной диалектике, то бишь истмату и диамату без дураков. Это противоречие между трудом и капиталом.

А каким было основное противоречие советского социалистического постбуржуазного общества? Или это общество было лишено противоречий вообще? Но тогда оно не могло бы развиваться. Так каким же было основное противоречие реального советского социалистического постбуржуазного общества? Ведь отрицание наличия в нем определенных масштабных противоречий означает отказ от его анализа с позиций все того же истмата и диамата.

Знакомство с опытом советских обществоведов, пытавшихся выявлять ключевые противоречия своего общества, приводит к очень грустным выводам. А именно — к пониманию того, что эти обществоведы боялись и не могли обсуждать (а возможно, и выявлять) системообразующие противоречия того общества, в котором жили. И которое обязаны были подвергнуть концептуальной — теоретической или иной — рефлексии.

Не было такой полноценной рефлексии. А те, кто делал на нее заявку, очень быстро отправлялся либо в официозный отстой, либо на диссидентскую кухню. А также в связанные с этой кухней институты, руководимые Штабом-1.

Между тем, живя в советском обществе и видя то, что происходит вокруг, нетрудно было выявить ведущее противоречие, формирующее определенную структуру и динамику этого общества. Для этого не нужно было быть новым Гегелем. Достаточно очевидно было, что в советском постбуржуазном обществе место основного буржуазного противоречия — между трудом и капиталом — занимает противоречие между трудом и управлением. И что это противоречие следует из марксовского закона отчуждения.

Источник отчуждения — разделение труда. Преодолеть разделение труда, может быть, удастся на зрелых стадиях коммунизма. А до тех пор — разделенное кто-то будет соединять. И этот «кто-то» неизбежно становится элитой. Вне зависимости от своего желания, которое чаще всего имеется. Но даже если его нет — закон обязательного заполнения некой элитной ниши носит неумолимый характер.

Эксплуатация — лишь наиболее примитивная форма отчуждения. Изгнав капиталистов — трудящиеся избавляются от эксплуатации, а не от отчуждения как такового. Они не могут избавиться от него до тех пор, пока не построен очень зрелый коммунизм. И уж, конечно же, они не могут избавиться от него до тех пор, пока живут в капиталистическом окружении.

Но даже если коммунизм победит на всем земном шаре... Даже если он начнет двигать человечество по лестнице восхождения с невероятной, ранее невиданной триумфальностью (а ведь нужен-то коммунизм именно для того, чтобы обеспечить такое движение человечества)... Даже тогда полное преодоление отчуждения не возникнет автоматически. И неизвестно — возникнет ли.

Итак, одно дело — мечтать о полном преодолении отчуждения и вытекающей из него неизбежности того или иного элитогенеза.

А другое дело — отрицать элитогенез, прекрасно понимая, что отчуждение в рамках советского социализма не преодолено. А в каком-то смысле — усилено.

Считаю необходимым подчеркнуть еще раз: я глубоко уверен в том, что советский социализм — это самое прекрасное из всего, что создало человечество. И с каждым годом моя уверенность крепнет. Никакие изъяны советского социализма не могут поколебать этой моей уверенности — повторяю, крепнущей год от года. В советском обществе было больше благого, чем в любом другом. Советское общество было более справедливым, духовным, социально полноценным, нежели любое другое. Но оно не было обществом преодоленного отчуждения. Обществом, движущими противоречиями которого стали только противоречия между человеком и природой, человеком и космосом и так далее.

Кстати, нет никаких теоретических доказательств того, что даже если движущие противоречия начнут носить такой характер, а все противоречия между людьми и группами будут сняты, отчуждение будет преодолено полностью.

Может быть, в этом случае оно и будет преодолено. И возникнет полная социальная, культурная и иная всечеловеческая гармония. Она же — симфония. А может быть, и нет.

Но пока что отчуждение нарастает. И отрицать необходимость влиять в подобной ситуации на элитогенез может только дегенерат или провокатор. Ибо нарастание отчуждения в условиях непрозрачности элитогенеза и невозможности на этот элитогенез воздействовать уничтожит человечество в ближайшие десятилетия.

Вдумаемся — отказ от анализа элитогенеза и управления им означает только одно — что элитогенез приобретет кошмарный характер. Будут перекрыты каналы вертикальной социальной мобильности. Возникнут условия для отрицательной селекции. Обществу будут навязаны чудовищные критерии элитного отбора. Возникнут элитные субкультуры, превращающие стремительно формирующиеся элиты в полноценного врага человечества.

А значит, отказ от анализа элитогенеза и управления им нужен только тем Штабам (1, 2, 3, 4 и так далее), которые замыслили уничтожение человечества. То есть сначала произойдет подчинение человечества элитам, формирующимся в условиях полной нетранспарентности — по собственным законам, отрицающим служение человечеству. Законам, основанным на презрении к человечеству. Законам, отрицающим единство рода человеческого и так далее.

А потом сформированная по этим законам элита, беспощадно подчинив себе человечество, начнет это человечество уничтожать. Прошу прощения, оптимизировать его характеристики. Примерно так, как это делают зоотехники, оптимизируя параметры того или иного стада.

Вскоре (где-нибудь в 2040 году, а то и ранее) элитные социозоотехники обнаружат, что человеческое стадо, которое они пасут, то бишь оптимизируют, нуждается не в сокращении, а в сведении к нулю. А что поделаешь, если выявлены оптимальные параметры этого стада, и они оказались строго равны нулю?

Для того чтобы Штаб, принимающий разные обличья, мог в итоге придти к данному якобы неизбежному выводу, нужно прекратить ускоренное развитие антропоса. Заменив это развитие чем угодно: забавами по части комфорта, сексуальной, наркотической или иной распущенностью — словом, свободой, понимаемой как свобода от необходимости развиваться.

А поскольку ускоренное развитие антропоса возможно лишь при коммунизме (еще раз повторю, что коммунизм — это раскрепощение и пробуждение высших творческих способностей каждого человека и всего человечества) — то нужно разгромить коммунизм. Одна из форм такого разгрома — дебилизация коммунизма. Если не можешь погасить в людях интерес к коммунизму, придай объекту этого интереса ущербный, дебильный, чудовищно упрощенный характер. Солги по поводу подлинного коммунизма и подбрось людям упрощенный суррогат. Если ты перед этим, задействовав технологии регресса (они же тараканы, они же Ч-технологии), организовал упрощение антропосов, то они ни за что не разберутся в том, чем подлинное и сложное отличается от упрощенных суррогатов.

Если гетто победит, то коммунизм, сформированный в гетто, станет самым страшным врагом подлинного коммунизма. Не допустить этого — значит идти по нашему пути от Поклонной к Колонному. Вот что значит идти под знаменем сложности, не имеющей никакого отношения к вымороченной игре в бисер. К той сложности, которая открывает глаза на суть происходящего. К той сложности, которая вдохновляет, мобилизует, помогает выводить из «ада Ч» тех, кого туда низвергли ненавидящие народ элитные негодяи.

XCV.

Классовые интересы как то, что оказывает огромное воздействие на историю, — вот что изучает исторический материализм.

Диалектика — это борьба противоположностей. Исторический материализм становится диалектическим тогда, когда он ставит во главу угла борьбу противоположных классовых интересов. И называет эту борьбу противоположных классовых интересов основным противоречием, воздействующим на структуру и динамику социума. В буржуазном социуме основным противоречием такого рода является противоречие между трудом и капиталом.

В социалистическом советском социуме основным противоречием того же рода является противоречие между трудом и управлением.

Что из этого следует?

Что либо труд в итоге подчинит себе управление, либо управление подчинит себе труд. Но как труд может подчинить себе управление? Ведь управление, по определению, находится на более высоком иерархическом уровне, нежели труд.

Подчинить себе управление, следить за тем, чтобы это управление осуществлялось в интересах труда, класс трудящихся мог только в одном случае. Если бы сформировалась элита труда (она же — контрэлита), готовая служить классу трудящихся, а через это и всему человечеству. Такая элита труда должна была бы, в отличие от массы трудящихся, преодолеть отчуждение от всего того, что связано, образно говоря, с «таинством управления». Мне скажут, что всех трудящихся можно приобщить к этому таинству. Да, можно. И именно этим хотел заниматься Богданов, создавая «Тектологию» (между прочим, первый вариант теории систем, что общепризнано). Богданов рассуждал так.

Передадим таинство управления (оно же Тектология) в руки трудящихся, и тогда трудящиеся смогут отследить махинации управленцев (менеджеров, инженеров и так далее). Отследив же эти махинации и будучи вооруженными всем, что касается таинства управления, в том числе и таинством пресечения махинаций, трудящиеся сокрушат происки управленцев. И не дадут им превратиться в отчужденную от трудящихся элиту. При этом элита останется. Но она не превратится в свою противоположность, не станет врагом трудящихся. Почему? Потому что трудящиеся постигнут всё, включая таинство элитогенеза. Будут отслеживать процессы элитогенеза, управлять процессами элитогенеза. И потому смогут спасти коммунизм как царство труда от управленцев, желающих превратить красное царство труда в черное царство ненавидящего труд, элитарно отчужденного от человечества кастового, ущербного управления.

Как политически должно осуществляться нечто подобное? Трудящиеся должны иметь субъект, защищающий их интересы — и даже нечто большее, чем интересы — от неизбежных происков управленцев. Притом, что неизбежность этих происков прямо вытекает из тех законов исторического и диалектического материализма, которые профанировало советское обществоведение. Возникает закономерный вопрос: не для того ли оно их профанировало, чтобы трудящимся не стало очевидным все сразу — и неизбежность происков со стороны управленцев, и необходимость противостоять этим проискам.

Так кто же должен был и разъяснять трудящимся неизбежность происков со стороны управленцев, и возглавлять борьбу трудящихся против этих происков?

Понятно, кто. Большевистская партия. Как ее ни назови — РСДРП(б), ВКП(б) или КПСС. Если в капиталистическом обществе партия трудящихся должна бороться за переход от капитализма к социализму, то есть за решение политической задачи, а профсоюзы — отстаивать узкие экономические интересы трудящихся, то в социалистическом обществе партия трудящихся должна бы была бороться за преодоление происков управленцев, за сохранение связи между управленцами и трудящимися. А профсоюзы должны бы были отстаивать узкие экономические интересы трудящихся, неизбежно ущемляемые управленцами. То есть необходим был союз настоящих профсоюзов (то есть профсоюзов, отстаивающих экономические интересы труда) и настоящей партии (то есть партии, отстаивающей политические интересы труда) против... Против кого?

Против касты управленцев, неизбежно заполнивших ту элитную нишу, в которой раньше находилась каста капиталистов. В этом состоит закон элитогенеза, вытекающий из закона отчуждения, согласно которому элитная ниша неуничтожима вплоть до полного снятия отчуждения, возможного только на очень зрелых фазах коммунизма.

А вплоть до этого ниша будет заполняться кем-то. Либо теми, кто действует в интересах человечества… Либо — теми, кто это самое человечество сначала поработит, а потом и уничтожит.

А что сделала партия? Она превратилась в административно-хозяйственный актив, то есть номенклатуру. Тем самым она сама стала кастой управленцев. А на том месте, где была необходима партия труда, противостоящая политическим проискам управленцев, оказалась пустота. Такая же пустота оказалась на месте профсоюзов, которые должны бы были противостоять экономическим проискам управленцев. Управленцы оказались всесильными.

Добавим к этому отчуждение трудящихся от знания об управлении, осуществленное разного рода обществоведами, создавшими на месте подлинного истмата и диамата суррогаты. То есть упрощенные псевдознания, неспособные помочь трудящимся обнаружить происки управленцев, преодолеть эти происки. И так далее.

Перерождение управленцев и их превращение в касту, враждебную трудящимся, а значит, и народу — стало неотвратимо. Процесс этого перерождения мог быть более или менее длительным. Он, кстати, оказался достаточно длительным. Партия, превратившаяся из Великого Сторожа, дающего отпор проискам управленцев, в коллективного управленца — очень долго сохраняла верность трудящимся. То есть тот дух, который сделал ее партией Великой Октябрьской социалистической революции. Ведь во имя освобождения труда — и от ига капитала, и от ига отчужденного от труда управления — и была совершена эта величайшая революция, спасительная и для России, и для всего человечества.

Совершавшие революцию люди прошли неимоверно тяжелый путь. Они жертвовали собой во имя великой цели полного освобождения труда. Они гибли на каторгах, гнили в тюрьмах, всходили на эшафоты, вели солдат в штыковые атаки, претерпели страшные муки, не склонившись перед вчерашними господами. Эти люди не хотели становиться управленческой кастой. В их задачу никоим образом не входило заполнение элитной ниши, опустевшей после Великой Октябрьской социалистической революции.

Не их вожделение заполняло эту нишу. Ее заполняли неизбежные законы элитогенеза. Заполнив нишу, жертвенные партийцы сопротивлялись духу, который источала эта самая ниша.

В фильме Иосифа Хейфица по роману Юрия Германа «Дорогой мой человек» старый партиец, ставший адмиралом, выходит на пенсию. И поселяется у своего сына, уже зараженного всеми соблазнами вульгарнейшей элитарности. Сын пытается выбить под заслуги папаши особую жилплощадь. Отец не сразу понимает, что вытворяет сынок. Но потом пионеры рассказывают ему о том, что их лишают дома пионеров для того, чтобы он мог получить роскошную жилплощадь.

Однако отец и тогда еще не все понимает. Понимает он все до конца, когда его — страдающего сердечной болезнью — пытаются напоить лекарством из особого бокала. На котором есть вензель императора Николая II. Отцу, небрежно поставившему бокал на стол, делают замечание. Мол, нельзя так относиться к драгоценному бокалу. Отец спрашивает, чем этот бокал драгоценен. Ему объясняют. Отец запускает стакан в физиономию сыну. Устраивает дикий скандал, уходит из дома. Ну и что?

Он ведь отец — ему уходить из жизни. А сын... Создатели фильма повествуют о некоем хэппи-энде, в рамках коего сына чуть ли не исключают из партии. Но понятно, что это сусальный хэппи-энд и не более.

Поколение жертвенных партийцев, оказавшееся в управленческой нише по необходимости (а как иначе можно было преодолевать чудовищную разруху и ускоренно строить индустриальную страну для победы над фашизмом?), либо заражалось всем тем, что несла в себе эта зловещая ниша. Либо, так и не заразившись, умирало. Сталин умер, не заразившись. И что? Отменял ли его безусловный личный аскетизм законы элитогенеза? И могло ли их отметить хоть что-то?

В рамках выбранной модели превращения партии труда в партию управления ничто уже не могло спасти новых управленцев от негативной элитаризации. То есть от социального и политического оформления факта их управленческой отчужденности от трудящихся.

Тем более что угроза такого отчуждения — абсолютно неизбежного в условиях увязания политической партии труда в административно-хозяйственной трясине управления этим трудом — замалчивалась советским обществоведением. Тем самым это обществоведение, скрывая от общества неизбежность конфликта между трудом и управлением, добавляло к организационной немощи трудящихся (ни тебе партии, защищающей политические интересы труда, ни тебе профсоюзов, защищающих экономические интересы труда) еще и немощь самую страшную — интеллектуальную. Она же интеллектуальная слепота.

Трудящиеся, лишенные инструментов, позволяющих отстаивать свои интересы, лишенные интеллектуального аппарата, позволяющего эти инструменты осознать, — были обречены. Отчуждение нарастало. Его нарастание заражало общество вирусами неверия и разного рода вожделений. Потребительских по форме и статусных по своему содержанию («им — управленцам — можно, а нам — трудящимся? нам нельзя?»). Партия не имела права превращаться в касту управленцев, то есть элиту. Партия должна была оставаться орденом труда, то есть контрэлитой. Но партия не смогла или не захотела (а возможно, и не смогла, и не захотела) занять именно такую позицию. Она, по-видимому, даже не осознала в полной мере ни необходимости такого позиционирования, ни последствий его отсутствия.

Осознал же это Хомейни, создав особый Иран. В этом Иране духовная власть прямо заявила, что она является Контролером, Наблюдателем, Корректором отношений между народом и элитой, в которую входят и буржуазия, и бюрократия. Осталась ли религиозная элита Ирана верна этой заявленной роли? Циркулирует много информации о буржуазном перерождении отдельных муллократов, якобы занимающихся кто чем: нефтью, сельхозпродукцией и так далее. Но одно дело — гримасы реальной жизни (буржуазное перерождение, основанное на материальных соблазнах, всегда будет преследовать тех, кто осуществляет власть в любой ее возможной модификации). А другое дело — функциональная схема.

Выбранная Хомейни схема (все, наверно, понимают, что я не являюсь сущностным ее почитателем) была лишена — внимание! — внутрисистемного рока, вменяющего этой системе перерождение, именно в силу краеугольного принципа, заложенного в основу этой системы ее создателями.

А схема, выбранная советскими коммунистами, была основана на этом внутрисистемном роке. Понимали ли это создатели системы? Ленин понимал. И потому писал статьи «О нашей революции» и «Как нам реорганизовать Рабкрин». Ленин-то как раз и пытался придать Рабкрин те функции, которые могли бы превратить ее в орден труда. И этим сдержать системное перерождение, обуздать новую касту управленцев.

Сталин делегировал подобное обуздание не институту (Рабкрин, например), а личности. То есть себе самому. Он действительно обуздывал касту управленцев. И всем известно, какие именно он использовал для этого методы. Но Сталин умер. А каста управленцев, стремившаяся освободиться от подобного обуздания, сбросила узду как таковую.

Все, что происходило дальше, было именно внутрисистемным роком. Противоречия между победившим трудом и разгромленным капиталом, превратившись в противоречие между победившим трудом и взявшим реванш управлением, должно было приобрести формы грубейшей капиталистической реставрации. Взявшее реванш управление должно было поработить труд и превратить свой временный и обусловленный статусом гешефт в гешефт вечный и не обусловленный управленческим статусом. То есть в капитал.

Под вопли о диктатуре пролетариата управление разгромило труд и превратилось в капитал. Причем в капитал, лишенный всех присущих ему исторически перспективных свойств. И обладающий всеми своими чудовищными чертами в превосходной степени.

Значит ли это, что диктатура пролетариата в принципе не нужна или невозможна? Лично я так не считаю. Мне важно показать, что эта диктатура не может носить кастово-управленческого характера. Что она может быть лишь контрольной, коррекционной, наблюдающе-исправляющей. А должна ли она при этом быть диктатурой... Тут все зависит от исторической ситуации. Субъект, отстаивающий интересы труда и обуздывающий управление, стремящееся этот труд растоптать, должен ловить мышей. То есть реально обуздывать управление. Иногда он может делать это, используя диктатуру. Иногда, используя демократию. Тут все, повторяю, зависит от ситуации.

Поскольку диктатура — это жесткий метод, а жесткий метод всегда дает быстрые результаты и накапливает долговременные издержки, то лучше бы этого метода избегать. И в любом случае, им нельзя упиваться. Потому что издержки — это не шлаки производства, а погибшие люди. И тот, кто упивается технократизмом, переставая ощущать фундаментальность различия между издержками технического производства (потерями электроэнергии, засорением системы шлаками и так далее) и человеческими судьбами — аморален. А тот, кто аморален, не может защищать интересы труда, интересы истории, интересы восходящего человечества.

Мое развернутое размышление о судьбе СССР, законах исторического и диалектического материализма, и диалектическом начале вообще призвано восстановить баланс между политической прагматикой и политической метафизикой. А ведь именно такой баланс необходим, коль скоро мы обсуждаем судьбу своего движения и с позиций политической войны, и с позиций войны метафизической.

Для того чтобы баланс был полностью восстановлен, необходимо обратить внимание читателя еще на три обстоятельства.

Обстоятельство №1 состоит в том, что истмат и диамат, анализируя классовые противоречия как источник исторического развития, все сводят именно к этим противоречиям. Между тем, история — это далеко не только классовая борьба. Конечно, это, в том числе, и классовая борьба. Но все к ней сводить столь же непродуктивно, как и отрицать ее колоссальную роль в истории.

Существуют периоды, в которые — и Маркс этого вовсе не отрицал — пришедший к власти класс (он же элита) решает не только свои классовые, но и общеисторические задачи. Или, точнее, он не может решить свои классовые задачи, не решив задачи общеисторические. Если бы французская буржуазия, к примеру, начертала на своем знамени «даешь обогащение» — она не продержалась бы и трех дней. Но на ее знамени было начертано «свобода, равенство, братство».

Значит ли это, что она врала народу, выдавая свои корыстные интересы за интересы общенародные? То есть развивая те формы ложного сознания, которые часть марксистов отождествляет с идеологией. Конечно, нет.

Буржуазия не взялась бы оружие, если бы не уповала на возможность реализации своих фундаментальных интересов, носящих, безусловно, корыстный характер. Но освобождая себя для грабежа, она освобождала человечество для развития. И великие слова о свободе, равенстве и братстве не были пустыми словами для таких буржуа, как Марат, Дантон и Робеспьер. За пустые слова не жертвуют жизнью.

Во имя этого великого идеала — а не во имя мошны — жертвовали жизнью великие представители французского буржуазного класса. История — это и классовая борьба, и тот нематериальный огонь всеохватывающей страсти по новому великому Идеалу, вне которого человечество не сможет да и не захочет жить.

Сводил ли Маркс все содержание исторического процесса к классовой борьбе? Безусловно, нет. В этом убедится любой, кто прочитает хотя бы «Экономическо-философские рукописи». Да и «Капитал» тоже.

Говоря о том, что он не марксист, Маркс имел в виду именно несводимость исторического процесса к истмату и диамату. Да и к материальному началу вообще.

Для того чтобы подчеркнуть эту несводимость, вводились специальные термины: «вульгарный материализм», «вульгаризация марксизма» и так далее. Духовность и гуманизм не были чужды ни Марксу, ни его великим последователям. Выкинуть это из марксизма стремятся те, кому нужно, чтобы Огонь погас и не возгорался снова никогда и ни при каких обстоятельствах. Тогда-то и произойдет окончательная победа непрозрачных элит, относящихся ко всему оставшемуся человечеству как к сырью и обременению. Сначала по преимуществу как к сырью (что тоже обернется чудовищными последствиями). А потом… потом окажется, что это сырье уже не нужно в таких количествах. Да и так ли оно нужно вообще — это сырье?

Обстоятельство №2 — когда мы говорим о том, как партия (РСДРП(б), ВКП(б), КПСС) превратилась из субъекта, призванного отстоять интересы труда, в элементарнейший субъект управления, мы анализируем диалектику исторического процесса.

Если же анализировать а) не исторические процессы, где есть классы и их противоречия, а игры элит, и б) не перерождение партии, а особую роль внутренних элитных спецслужбистских партий (прошу не путать со спецслужбами как таковыми), — то сам диалектический аппарат (то есть аппарат, в основе которого лежат классовые противоречия) оказывается недостаточен. Потому что классовые противоречия являются важнейшим слагаемым Истории. А в той игре, которая ведется элитным спецслужбистским Зазеркальем (см. мою статью «Агенты и политика» — журнал «Россия XXI», №№1–2, 1998) речь идет уже не о классовой борьбе, пусть и ведущейся в интересах класса господ, а о войне с Историей.

Повторяю — Зазеркалье нельзя анализировать с использованием диалектических методов, позволяющих познать историческую динамику. Зазеркалью на историческую динамику наплевать. Оно полно решимости историческую динамику изничтожить. А потому методы познания исторической динамики не раскрывают содержание зазеркальских — крайне специфических и безусловно контристорических — игр. Как не раскрывают законы Ньютона содержание процессов, происходящих в квантовом и субквантовом мире.

Значит ли это, что мы должны перестать уважать законы Ньютона? Нет. Это значит, что нам нужен синтез диалектики и герменевтики, о чем я уже говорил в предыдущих статьях. И что как бы ни были важны наши практические задачи, задачи по просвещению масс, мы не должны прекращать разработку этого синтеза. А разрабатывая, мы должны передавать его человечеству.

Я уже писал и о том, что и я, и мои ближайшие соратники, они же пресловутый ЭТЦ — заняты именно этим. То бишь разработкой вышеназванного синтеза и преодолением тех препятствий, которые не позволяют освоить этот синтез тем, кто стремится освободиться, то есть преодолеть губительную «ситуацию Ч».

Я уже писал и о том, что этим обязательно будут кроме нас заниматься и другие. А также о том, что такие занятия создают точки духовно-волевой гравитации, что я считаю наиважнейшим для преодоления рока «Ч».

Обстоятельство №3 — если речь идет еще и об Огне, то есть о народе, воспламеняемом великими идеалами, а не только отстаивающим свои классовые интересы... Если без этого Огня нет истории, нет исторических проектов, нет гуманизма и восхождения, то мы должны исследовать не только классы, применяя диалектический метод, и спецэлиты, применяя метод политической герменевтики, но и Огонь. А его исследовать нельзя ни диалектическими, ни герменевтическими методами. Его можно исследовать только методами метафизическими и историко-проектными.

Настоящие точки духовно-волевой гравитации в XXI столетии будут возникать именно там, где сформируются коллективы, напряженно работающие над синтезом, в котором найдется место и диалектике (то есть классовой борьбе), и противодействию Зазеркалью (то есть политической герменевтике), и проблеме Огня (то есть политической метафизике и историческому проектированию).

Именно такая интеллектуальная деятельность была предложена мной тем, кто собирается в «Суть времени». Перечитайте «Суть времени», она посвящена именно этому. А поскольку мало интеллектуальной деятельности, а нужна еще и деятельность политическая, то «Суть времени» положила в основу принцип соединения вышеописанного интеллектуального синтеза (диалектика+герметевтика+метафизика) и — гражданского активизма. Вот путь, по которому мы идем.

Поднятое нами знамя сложности — это знамя синтеза диалектики, познающей социальную динамику через выявление ключевых противоречий, политической герменевтики, проникающей в нетранспарентное Зазеркалье, и политической метафизики, верящей в духовно воспламененный народ, в зиждительную силу нового исторического идеала.

Если из этого органического сплава выпадет хоть одно слагаемое, если этот сплав не будет достаточно органичен — шансы на спасение человечества в XXI столетии строго равны нулю.

Провозглашенный нами принцип политической и гражданской активности — это:

– и Поклонная, где мы дали отпор разрушителям Отечества.

– и Колонный зал, где мы дали отпор организаторам будущей оккупации России, организаторам ее расчеловечивания, охотникам за ее детьми, поклонникам всех и всяческих извращений.

Противодействуя разрушителям Отечества, мы исходим из того, что Россия — это катехон, то есть то, что удерживает человечество от падения в Бездну, это источник нового слова, спасительного для человечества. И это наша любимая Родина.

Противодействуя ювенальной юстиции, системной и разнокачественной охоте за нашими детьми, осуществлению деградации под видом реформы образования, социоциду, культурной деградации — мы верим в новую великую Россию, то есть в СССР 2.0. Мы верим в триумфальное восхождение человека и человечества. То есть в подлинный коммунизм.

XCVII.

Согласитесь, что при такой масштабной заявке рассуждения моего высокопоставленного собеседника из КПРФ «вы, мол, наш главный конкурент, и мы вас будем за это уничтожать» — это суррогатный диалектизм. То есть тот диалектизм, в котором речь уже идет даже не о классах только и не только о классовых интересах (ведь у классов есть, как мы понимаем, не только интересы; только интересы есть у коров). Нет, тут речь идет об интересах «корпорации КПРФ», а не класса и не страны. И об интересах тупейших, вульгарнейших.

Итак, мы разобрали эти — именно наивульгарнейшие и наитупейшие — интересы. То есть поговорили о суррогатном диалектизме. Поскольку нами на вооружение взят принцип гражданской активности, да и политической активности вообще, мы не можем это не обсудить. Иначе какая политическая война?

Мы разобрали также ту игру против нас, которую ведет Штаб-2. Не разобрав это, пусть и пунктирно (у газетного жанра есть своя неумолимая специфика), мы бы не поняли ничего. А что-то понять в природе действий Штаба-2 можно, только вооружившись политической герменевтикой. Тут, повторяю, классическая классовая теория перестает работать так же, как перестают работать законы Ньютона в атомном или субатомном мире.

И наконец, мы оговорили прерогативы Огня. А значит, Истории, гуманизма и многого другого. Ведь именно Огонь, а не классовую борьбу и не игры Зазеркалья, обсуждает Слуцкий, заявляя: «И суровое наше сознание/ Диктовало пути Бытию…»

Мы установили, что тайну Огня может раскрыть только политическая метафизика. И что без прикосновения к этой тайне мы ничего не поймем и ничего не сможем.

Установив все это, мы можем двигаться дальше.

XCVIII.

Итак, первая причина, по которой нас атакует КПРФ, носит герменевтический характер. Штаб-2 отдает приказания и КПРФ, и Сванидзе. Когда этот Штаб говорит: «Пли по Кургиняну», — КПРФ исполняет приказ беспрекословно. Так же, как Сванидзе.

Но у Сванидзе есть свой мотив для войны с Кургиняном. Сванидзе ненавидит коммунизм (а также все советское и так далее), а Кургинян этот коммунизм (а также все советское и так далее) небезуспешно отстаивает.

У КПРФ этого мотива или нет (у многих его действительно нет), или же… Или же отдельные продвинутые члены КПРФ, ненавидя коммунизм (а также все советское и так далее) ничуть не меньше, чем Сванидзе, должны, в отличие от Сванидзе, эту ненависть скрывать до лучших времен.

Итак, вторая причина, по которой КПРФ и Сванидзе воюют с «Сутью Времени» и вашим покорным слугой, формально не может быть одной и той же у Сванидзе и Зюганова.

Вторая причина, по которой Зюганов воюет с нами, проста как мычание. И полностью исчерпывается тем, что я изложил, живописуя мой разговор в самолете с высокопоставленным КПРФником.

Эту причину нельзя обсуждать без внутреннего стыда. КПРФ, видите ли, видит в нас просто очень сильного и эффективного конкурента. Только поэтому они вопреки всякой логике разбирали передачу «Суд времени» на страницах своей печати, вообще не упоминая Кургиняна. И их не мучила совесть по причине ее очевидного отсутствия.

Что же касается третьей причины, намного более важной, чем две первые, то о ней — в следующей статье.