По ту сторону интереса, или О марксизме
Нам необходимо что-то определить с Марксом. Да, с Марксом. Потому что это совсем не простой вопрос для «Сути времени».
Во-первых, я абсолютно твердо уверен, что большинству по самым разным причинам Маркс крайне симпатичен. И я, может быть, и стал бы это переламывать, если бы не одно тайное обстоятельство: мне он тоже симпатичен. Зачем мне это переламывать, если он мне глубоко симпатичен и интересен?
Но даже если бы он мне, предположим, был не так интересен, как мне он интересен на самом деле, а он мне очень интересен… я бы все равно занял какую-то позицию. Потому что зачем мне Кара-Мурза с его «Маркс против русских» и так далее? Вот с этой всей антимарксистской фигней, которая сейчас явным образом творится?.. Но он мне интересен! Я считаю его глубоким, я считаю его гениальным человеком, очень много угадавшим... И очень полезным для того, чтобы понимать ситуацию.
Я совершенно согласен с концепцией Маркса, заключающейся в том, что класс существует в себе, когда он не понимает интересов, и для себя, когда он начинает осознавать эти интересы.
Теперь я хочу сказать, что я понимаю. Первое — что интересы существуют и они важны. Второе — что интересы действительно могут пребывать в осознанном и неосознанном виде. И третье — что интересы имеют огромное значение.
Проблема начинается в тот момент, когда интересам придается тотальное значение. Как это назвать? Ультраинтересантизм, гиперинтересантизм, моноинтересантизм? Интерес начинает выступать в качестве фундаментальной и всеобъемлющей категории. Вот как только интерес начинает выступать всеобъемлющим, ясным образом это начинает входить в сумасшедшее несоответствие с реальностью. Это вовсе не означает, еще раз повторю, что интереса нет. У каждого есть интересы, как групповые, так и персональные, и всякие, и всяческие. Это вовсе не означает, что интерес не может быть: а) неосознанный, б) осознанный. Это вовсе не означает, что внутри интересов не происходит никакой исторической динамики. Всё это имеет важнейшее значение. Всё это гениально раскрыто и описано Марксом. И без всего этого картина будет жалкой, глупой и неправильной. Но столь же жалкой, глупой и неправильной она будет в случае, если люди скажут, что есть только интерес. И только его осознание определяет стратегию поведения и прочее.
Человек не состоит из интереса, как социального, так и другого. Он очевидным образом из него не состоит. Поразительно то, что многие марксисты... Как и говорил когда-то Владимир Соловьев про революционеров-демократов, что они твердо убеждены в том, что человек произошел от обезьяны, и потому все люди — братья. Так же среди марксистов есть колоссальное количество внутренних идеалистов по поведению. Все это кончается, когда внутри включается некая программа под названием «интерес».
Третий раз говорю — это же не значит, что его нет. Каждый, кто скажет, что интереса нет, — идиот. Но что мы делаем, когда сводим всё к осознанию интереса? В таком случае мы говорим, что в конечном итоге действия любого человека, исторического субъекта и исторический процесс происходят потому, что огромные группы осознают свои интересы и начинают за них сражаться. Но ведь большую часть истории двигало то, что люди шли куда-то вопреки своим интересам!
Человек — это субъект, который в крайних и решающих случаях идет наперекор своим интересам. И, в сущности, он становится человеком только тогда, когда он идет наперекор своим интересам. Каждый из нас стал человеком потому, что он пошел наперекор своим интересам. Интерес может быть узкоматериальный или другой, но любой интерес — материальный или нематериальный — не исчерпывает человека. Остается нечто в сухом остатке. И именно это, оставшееся, вдруг с каким-то гигантским импульсом начинает действовать.
Самая сильная черта Маркса находится за пределами его теории классовых интересов. Там было задето фундаментальное, вне всяких интересов находящееся, острейшее чувство справедливости. Пафос марксизма заключался в фантастически страстном чувстве справедливости. Социальной, прежде всего, но и вообще. Задев нерв этого чувства справедливости, справедливого и несправедливого, марксизм разогрел человечество и создал вот эту новую ситуацию.
Но чем больше акцентировалось всё на интересах, а интересы начинали сводиться к интересам материальным, тем в большей степени марксизм остужал людей и, в конечном итоге, возвращал их назад в то состояние, в котором они сейчас и находятся. При этом я подчеркиваю, что в серьезном разговоре, конечно, нельзя редуцировать интересы до экономических и даже до социальных. Интересы могут быть и духовными, и какими угодно. Хотя у классов, разделяющихся по их месту в системе общественного производства, интересы существуют, конечно, социально-экономические.
Великий пафос марксизма заключался в том, что, если пролетариат придет к победе, не будет уже ни интересов, ни классов, ни грызни, ничего. Наступит рай земной. Хилиастическая утопия была невероятно сильной. Сказали, что рай земной наступит, что надо реализовать то, что говорит Маркс. Маркс говорил убедительно, и русские стали умирать миллионами... но ни один человек не будет умирать за интерес. Никто не умирает за деньги! За деньги не умирают, за деньги убивают. Умирают за что-то другое, находящееся по ту сторону интересов. Потому что главный мой интерес — если я существую только в логике интересов — носит биологический характер. И мой интерес в том, чтобы сохранить жизнь. И все остальные интересы: экономические, социальные и прочие — мне не нужны, если я теряю жизнь. И когда говорят, что, мол, «они за землю шли», то это неправда. Для этого надо было прийти в свой уезд, шлепнуть пару людей из винтовок, вырезать клин и начать пахать. А они шли в Красную Армию! Умирать! На Сиваше, где-то еще, с невероятно яростной силой — за что-то, находящееся по другую сторону интересов.
Именно вот это центрирование на интересах является ахиллесовой пятой марксизма. Именно по этой пяте ударили те люди, которые в это просто не верили... Нельзя же говорить, что марксизм критиковали только наймиты капитализма. Его критиковали люди, имевшие разные убеждения, потому что в противном случае надо сказать, что десантный офицер, запустивший «Рамштайн», — агент американского империализма. Если все, кто критиковал марксизм, являлись наймитами капитализма, и никто не вел с ним диалога по существу, то это — теория заговора.
Конечно, очень и очень многие сражались с марксизмом всерьез и по существу. Но главное, на что начали указывать сразу, — это дефекты, связанные с теорией интереса. Потому что как только во главу угла ставятся интересы — всё сразу начинает кончаться. Либо есть идеалы, барьеры, самопожертвование, готовность умирать и всё остальное, либо этого нет. Если этого нет, человечество кончается. История не есть война классовых интересов. История есть стремление и готовность больших человеческих сообществ ради идеала идти на смерть и продвигать человечество к новым высотам этого идеала. Больше ничего нет.
Повторяю снова: свести всё к идеалу и сказать, что всё дело только в том, что есть идеал, и снять полностью концепцию человеческих интересов разного рода, классовых в том числе, а также войну против Маркса со стороны действительно адептов буржуазного общества — очень глупо. Вопрос заключается не в том, чтобы это всё снять. Вопрос состоит в том, что к этому надо добавить, где нужно увидеть слабые точки и в чем они заключаются.
Марксизм-ленинизм существовал. На основе марксизма-ленинизма было построено великое справедливое общество, и это великое справедливое общество спасло человечество от порабощения навсегда, спасло историю. Но это великое справедливое общество, руководимое этим марксизмом, умерло. Оно ушло без борьбы. Оно не оставило после себя отступавших сосредоточенно людей и так далее. Потому что было сказано — интерес.
То есть вопрос не в том, есть ли интересы. Конечно, есть! Важны ли они? Конечно, важны! Правильно ли их раскрыл Маркс? Он их гениально раскрыл! Надо ли изучать Маркса? Безусловно, надо! Можно ли отдать его на поругание? Ни за что нельзя! Вопрос заключается в том, так ли сильны и тотальны интересы, имеем ли мы право превращения интереса в монофактор. Нет, мы на это права не имеем. И потому мы не можем всё свести к марксизму, хотя во всём, что касается интереса и прочего, мы должны руководствоваться им, а не идиотскими и действительно буржуазно-провокационными теориями стратификаций и пр. Всё это есть, оно сохранено, оно осталась, но есть и что-то другое. Это все видят, и именно упущенное другое привело к распаду СССР, привело к краху, привело к тому, что мы имеем. Именно его мы должны изучать наряду с Марксом. Никоим образом не отказываясь ни от Маркса, ни от теории классовой борьбы, ни от всего прочего. Это первое.
Вопрос второй. Почему не были осознаны интересы пролетариата? Предположим, что речь идет только об интересах. Почему в советском обществе не были осознаны интересы пролетариата? И кто их должен был осознать? Сам пролетариат? Или кто-то за него? В пролетариат нужно привносить сознание или он в состоянии стать сознающим классом? Стал ли пролетариат классом для себя? Почему пролетариат не осознал свои интересы? Если бы пролетариат осознал свои интересы, одна всеобщая забастовка парализовала бы действия Горбачёва и всех остальных, порвали бы в клочья. Но он же не осознал свои интересы. Что же произошло? Почему пролетариат не стал классом для себя? У него для этого было государство, 70 лет, всё, что угодно. Что произошло?
Богданов говорил, что до тех пор, пока пролетариат не осознает общую организационную науку и всё остальное, пока он сам не будет полностью зряч и будет надеяться на кого угодно, на интеллигенцию и так далее, никогда не победит пролетарская революция. Прав он или нет — вопрос отдельный. Но это сильный тезис. Сильный тезис! В работе Богданова, которую я цитировал в «Школе сути», встает рабочий и говорит: «Ну теперь ты мне всё прояснил, я понял, в чем мой интерес и в чем ложь. Но если каждый раз ты мне будешь объяснять, даже честно, мы обязательно проиграем. Я должен понимать сам».
Вот это и называлось богдановской линией. Если эта линия не богдановская, тогда линия состояла в том, что партия непрерывно должна была делать и поддерживать в пролетариате понимание класса для себя. Но партия же перестала это делать. Она превратилась в управленческую структуру, которая потом повернула, ушла в управление. Она же не держала этот огонь понимания классом себя. Она его предала. Так что тогда получилось? И что мы делаем опять?
Итак, пункт первый. Вопрос об интересе вообще является важнейшим, но только до момента, пока мы его не абсолютизируем. Можете вписать в мою матрицу слабых частей Маркса важнейший и руководящий принцип — абсолютизация интереса: «миром правит интерес». Правит он им, правит. Но не до конца.
Повторить? Абсолютизация интереса есть одно из слабых мест, а возможно, ахиллесова пята марксизма, его слабейшая точка. Не теория интереса, не ошибки в теории интереса — он гениально описал интерес. Никого не интересно читать, кроме него, когда читаешь об интересе. Он гений в этом вопросе. И интерес очень важен. Вопрос возникает там, где проходит тончайшая грань между очень большой важностью и абсолютизацией. Когда вы говорите: «Это — и точка», — всё, вы переходите грань, и это ведет к катастрофе. Когда вы говорите: «Да нет никакого интереса, мы все живем только романтическим импульсом», — это то же самое. Когда вы отрицаете свою плоть и всё прочее — вы сумасшедший. Когда вы ее абсолютизируете — тоже. Вопрос заключается в той маленькой дельте, существеннейшей и судьбоносной. Той дельте, которая еле проходит между большой важностью интереса и абсолютизацией интереса.
Мы признаём большую важность интереса. Мы восхищены тем, как Маркс его описывает. Мы понимаем его великую роль. Мы отказываемся от одного — абсолютизировать интерес. Вот здесь проходит наша грань между СССР 2.0 и нашими построениями сверхмодерна — и классическим марксизмом.
Мы не можем допустить двух ошибок.
Первое. Абсолютизации интереса.
И второе. Абсолютизации марксизма, абсолютизирующего интерес.
Внутри самого марксизма мы должны искать всё, что не абсолютизирует интерес. Это, конечно, «Экономическо-философские рукописи 1844 года» и многое другое. Это можно найти и в «Капитале», если внимательно читать, очень внимательно.
Самое интересное в марксизме — это его внутреннее чувство понимания истории и его чувство справедливости. Он не ученый, он пророк нового времени. И в этом его мощь.
Поппер упрекнул Маркса, что он не ученый, потому что он ввел ценности в науку. Да, его высочайшая заслуга в том, что он ввел ценности в науку. И этим проложил путь к науке нового времени, которая и станет ядром сверхмодерна.
Вот примерно как мне видится эта система. Поэтому я предлагаю следующую короткую декларацию по марксизму.
Пункт первый. Маркс гений.
Пункт второй. Маркс гениально описал всё, что связано с классовыми интересами.
Пункт третий. Классовые интересы имеют огромную роль в жизни общества. Никто не описал их лучше Маркса. Поэтому марксистское учение живо.
Пункт четвертый. Признавая огромную роль интереса вообще и классового в особенности в жизни обществ на современном этапе, мы отказываемся от абсолютизации этой роли и от абсолютизации интереса как такового. Мы отказываемся от одного — от абсолютизации интереса как суперрегулятора в общественной жизни. Мы проводим четкую деликатную грань между признанием огромной роли интереса и абсолютизацией. Недооценка интереса так же ошибочна, как переоценка. А главное — абсолютизация недопустима.
Пункт пятый. Именно абсолютизация интереса привела в итоге к тому, что на первом этапе войны и при подготовке к войне с Гитлером мы сделали ставку на немецкий пролетариат, который уже был нацистским. «Эксперимент», проведенный в ходе Великой Отечественной войны, доказал, что справедливы наши пункты № 1, 2 и так далее, а не абсолютизация интереса и не ставка на пролетарский интерес.
Пункт шестой. Это было ясно раньше, в связи с той коллизией, которая произошла между марксистами и бисмарковским социализмом, а потом с марксистами в Первую мировую войну. Факты обрушились на марксистов, и они не могли с ними справиться с помощью теории классовых интересов. Не помогли ни Бернштейн, ни Каутский, ни Люксембург.
Пункт седьмой. Но особо ясно, беспощадно ясно, суперясно все это стало в связи с кровавым, чудовищным «экспериментом» в кавычках, проведенным в ходе Великой Отечественной войны. Тут беспощадность осознания стала сверхпредельной. Стало ясно, что делать ставку на абсолютизацию классового интереса — не учет его, а абсолютизацию его — можно только для того, чтобы умыться кровью и перестать существовать как страна.
Пункт восьмой. Гениальное предвидение Сталина, успевшего проанализировать опыт, малый опыт войны в Эфиопии итальянской и большой опыт войны в Испании. Гениальное предвидение Сталина, успевшего проанализировать эти опыты и повернуть в русло, определяемое фильмами Эйзенштейна «Александр Невский» и всем, что связано было с Суворовым, Ушаковым и русским духом, спасло советский народ от беспощадного истребления. Одним из орудий которого являлась бы не теория классового интереса, а теория абсолютизации классового интереса. Захлебываясь в крови, советские пропагандисты первых месяцев войны взывали к немецким пролетариям, кричавшим им в ответ «хайль Гитлер». Только то, что были отмобилизованы заранее вот эти архетипы, спасло Советский Союз. И в этом величайшая заслуга Сталина как идеолога, сумасшедшая заслуга, огромная!
Пункт девятый. Ни национально-освободительная борьба, ни другие необходимые виды политических союзов и коалиций не объяснимы в рамках теории абсолютизации классовых интересов. Разговор о буржуазии и называние части буржуазии компрадорской предполагает, что есть другая, называемая национальной. Любая национально-освободительная борьба требует широкого союза на основе чего-то большего, чем классовый интерес. На основе чистого классового интереса национально-освободительная борьба невозможна. Абсолютизация классового интереса есть поражение не только во внешней войне, но и в национально-освободительной борьбе, что особо важно для текущего момента.
Пункт десятый. Совершенно неясно в рамках классового интереса, как именно пролетариат должен был стать классом для себя из класса в себе. Должно ли это было быть вспыхнувшее самосознание класса или кто-то должен был его принести? Неясно, почему это вспыхнувшее сознание не побудило рабочих страны Советов парализовать Горбачева одной политической забастовкой.
Здесь есть два сценария. Сценарий номер один. Классовое самосознание должно быть имманентно присуще самому классу. Должно быть внутренне присуще классу. Это есть тезис Богданова. Сценарий номер два — оно должно непрерывно привноситься некоторой структурой. В этом случае следует признать, что партия, отказавшись от роли структуры, привносящей классовое сознание, и перейдя на роль управленческой структуры, предала пролетариат, а в конечном итоге и дело коммунизма.
Существует по этому поводу предсказание конца 20-х годов: «Оторванная от широких масс партия может в лучшем случае погибнуть в неравном бою, а в худшем? Скажете — сдаться в плен? Нет, в политических битвах в плен не берут. В худшем она предаст интересы породившего ее класса. В этом суть и смысл термидорианского перерождения». Это не Троцкий, это какой-то из секретарей райкома, позже обвиненный в троцкизме, единственный выдержавший пытки и никого не сдавший. Чуть ли не краснопресненский райком. Представляете?… «Оторванная от широких масс партия может в лучшем случае погибнуть в неравном бою, а в худшем? Скажете — сдаться в плен? Нет, в политических битвах в плен не берут. В худшем она предаст интересы породившего ее класса. В этом суть и смысл термидорианского перерождения».
Если исходить из сценария № 1, по которому самоорганизующийся класс является носителем пролетарского самосознания сам по себе и становится классом для себя за счет самоорганизации внутри себя и непрерывного самоподдержания этого сознания по сценарию Богданова, то непонятно, почему все, кто был за этот сценарий, были уничтожены и почему этого не было.
Если же речь идет о том, что структура должна поддерживать ее, то непонятно, почему структура предала с такой силой, с какой ни одна… но совершенно ясно, что главную роль в этом играла именно абсолютизация интереса, ибо структура поняла, что у нее есть свой интерес и своя идентичность. И поступила сообразно интересу и идентичности, выступив в роли неслыханного иуды для человечества.
Проблема XXI века состоит в том, чтобы соединить марксистскую теорию интересов со всем, что связано с вещами, находящимися по ту сторону интереса. И в этом смысле эту декларацию можно назвать «по ту сторону интереса». Если то малое, что находится по ту сторону интереса, будет учтено и соединено с марксизмом, мы победим, и будет СССР 2.0 и коммунизм 2.0. В противном случае, нам грозит неминуемый проигрыш. А даже если и не будет этого проигрыша, мы всё равно второй раз наступим на те же грабли.
Чтя Маркса, его гениальность, чтя великий опыт борьбы наших дедов и прадедов за победу трудящихся над эксплуататорами, понимая блестящий характер раскрытия Марксом категории интереса, важность интереса и незаменимость Маркса, мы говорим «Да!» вовлечению всего этого в наш сегодняшний день с учетом современности, и мы говорим «Нет!» абсолютизации интереса. Мы ищем синтеза между этой марксистской теорией интереса и всем, что находится по ту сторону интереса. И именно этот синтез и будет синтезом с православием, и будет синтезом вообще с религией, и будет синтезом национальным, и будет синтезом духовным. Именно этот великий синтез должен спасти человечество!
У Маркса есть теория прибавочной стоимости. Это великая теория. И классовый интерес пролетариата заключался в том, чтобы перераспределить прибавочную стоимость в интересах пролетариата. Это великий интерес, который заключался в том, что это перераспределение приводило к тому, чтобы были дома, квартиры, общественный строй и все прочее. В этом был интерес. Интерес был в прибавочной стоимости. И вся теория прибавочной стоимости была нужна для того, чтобы предъявить ее для того, чтобы осознан был интерес. Но это же Маркс, это не то, что у вас в голове у каждого Маркс. Он что-то написал, он жил, там есть тексты, в них все написано, в них есть определенная логика. Если выбросить из нее «Экономически-философские рукописи». Одни на них только и цепляются, другие говорят, что они есть юношеские отклонения от того, что он подлинно понял. Сложнейшая фигура, целая трагедия жизненная, понимаете? Но там-то шло все вокруг прибавочной стоимости, так что там-то речь шла в каком-то смысле просто вокруг материального интереса.
Интерес шире, чем материальный интерес. Он может быть и другой. Но вы определите, где кончаются интересы, и начинается что-то другое. Если интересы — это всё, то это бессмысленная категория. Как когда-то говорил один мой знакомый о математической логике, которой тоже занимался, рассмотрим множество глобальное, потому уникальное. Смеются те, кто понимают. … Если интересы — это категория глобальная, то это уникальная категория, другие не нужны. Но, на самом деле, зачем-то нужны были идеалы, зачем-то противопоставляли идеалы интересам.
Когда началась классовая война? Когда Ксения Собчак заявила о том, что у нас норковая революция, я сказал: «А у нас — ватниковая». И процитировал песню Высоцкого (собранную из двух разных стихотворений Брехта):
Меня учили в школе
Закону: «мое — не твое»,
А когда я всему научился,
Я понял, что это не все.
У одних был вкусный завтрак,
Другие кусали кулак.
Вот так я на деле усвоил
Понятие «классовый враг».
Но дальше там есть вторая часть, Брехт-то — главный марксист. Дальше припев-то какой:
Шагают бараны в ряд,
И бьют барабаны, —
Кожу для них дают
Сами бараны.
Перестройка, а это писалось все в 30–40-е годы.
Потом порешило начальство,
Что республику создадут,
Где каждый будет свободен и сыт,
Тучен он или худ.
Тогда голодный и битый
Очень возликовал,
Но толстопузый и сытый
Тоже не унывал.
Шагают бараны в ряд,
И бьют барабаны, —
Кожу для них дают
Сами бараны.
Кто уничтожил Советский Союз? Ну так это! Значит, это уже разговор о том, что ты сначала усваиваешь понятие классовый враг, а потом вот это всё начинается. Поэтому вопрос заключается в том, что нам ужасно важно понять классовую структуру, очень важно понять социальную структуру. С кем мы имеем дело, кто на нас наступает, что представляет собой, в чем герменевтика социального субъекта на современном языке структур? Что он собой представляет? С марксистской точки зрения? С какой угодно другой? Со всех вместе? Мы хотим знать врага! Как говорил Лаэрт по известному поводу у Шекспира в связи с встречей с Гамлетом: «Не знаю сам. Но встретиться хочу». Произойдет эта встреча, это я вам обещаю. И мы это знаем, и они это знают, и очень готовятся. Я думаю, что мы готовимся гораздо меньше, чем они. И они готовятся по-другому. Я хочу знать этого реального врага.
Дальше вопрос о классе был поставлен абсолютно по-новому. В этих же разработках, когда речь пошла о том, что есть класс на революционной фазе, есть класс на стабилизационной, есть класс на реакционной фазе. Один и тот же класс может быть революционным… что, французская буржуазия вначале не была революционным классом, и Маркс не считал ее таковой? Конечно, считал. Это была революционная буржуазия, которая сметала остатки старого и шла вперед. Потом она стабилизировалась в середине века, и все поняли, что это ужас, и романтики завыли, что лучше было при феодализме.
О революционной романтике начали говорить. Беранже ведь говорил: «Летит идея, всем буржуа внушая страх». Потом этот класс, этот буржуа стал реакционным, потому что он захотел историю повернуть назад. И у него впервые за все время существования человечества появилась возможность это сделать — в виде телевидения и всего остального, а также своей глобализации. Уже не надо подкармливать рабочих всех стран для того, чтобы они создавали лучшие машины, и ты побеждал чужих капиталистов.
Родилась новая ситуация. Практически уже внеисторическая до конца, при которой он хочет остановить историю. Он стал абсолютным врагом в этом своем реакционном контристорическом качестве. Но он когда-то был другим. И надо эту динамику расписать. И действительно, все, что делается вокруг сейчас с миром и так далее — вот этот класс в его взбесившейся фазе — и это надо тоже описать. Это он все делает. Но только он не прибавочную стоимость здесь отстаивает. Плевал он тут на прибавочную стоимость. Ему нужно другое. Ему нужно обладать всем как скотом.
И он в этом смысле становится уже не буржуазным и не феодальным, а фактически рабовладельческим и дорабовладельческим, он приобретает другое качество и втягивает в себя всё: ту аристократию, которую отшвырнул, черную и всякую другую, самые реакционные мракобесные элементы. Он сбрасывает христианство, потому что в нем есть какое-то ощущение единства рода человеческого. Он готовится к чудовищной операции по отношению к человечеству. Первой пробой его пера был фашизм. Теперь новая проба, которая намного страшнее.
Это наш враг! И мы прекрасно понимаем его, знаем его в лицо, но это не тот классический капитализм Маркса, который существовал тогда и который алкал в основном прибавочной стоимости и был готов к развитию средств производства и ко всему остальному. Это принципиально другой капитализм. Это новое еще надо назвать, надо понять, можно ли его считать на данном этапе капитализмом или нет.
