После дефолта: далеко не только экономические загадки

Исследователь, пытающийся всерьез осмыслить любые — экономические, политические, социальные, культурные — процессы в постсоветской России, обязательно столкнется с интеллектуальным и одновременно нравственным обстоятельством, которое, что называется, «ни объехать — ни обойти». Он выйдет с этим обстоятельством на рандеву. Оно подмигнет ему и скажет:

«Ну, и как ты ко мне отнесешься? Наверное, ты проигнорируешь меня ради сохранения интеллектуального и нравственного спокойствия. Так уже поступили многие до тебя. Но тогда ты должен распроститься с надеждами на обретение реального понимания происходящего. Ты будешь писать какие-то тексты — более или менее внятные и объективные. А читатель с этими текстами будет более или менее внимательно разбираться. Ты пописываешь — читатель почитывает. А процессы разворачиваются вне всякой связи с тем, что написано тобой и прочитано читателем. Не хочешь, чтобы было так, — разбирайся всерьез со мной как ключевым обстоятельством, пронизывающим все сферы постсоветской российской жизни».

О каком ключевом обстоятельстве я говорю, и какое это имеет отношение к обсуждаемому мною дефолту 1998 года?

Вначале — о самом этом обстоятельстве. Оно в первом приближении может быть описано на языке теории воздействия.

Есть интересующая тебя система — постсоветская Россия в целом, или постсоветская российская экономика, и так далее. И есть воздействие, которое оказано на систему. Анализируя связь между этим воздействием и реакцией системы, ты видишь, что мощность оказываемого воздействия никакого значения не имеет. Даже если воздействие будет очень мощным — реакция системы всё равно не будет превышать некоего порогового значения.

Дефолт 1998 года был мощнейшим воздействием. Пожалуй, самым мощным после гайдаровских реформ. Формально можно сказать, что и реакция была бурной. Газеты пестрели заголовками: «Средний класс ограблен, он перестал существовать».

Средний класс — в той его парадоксальной и маложизнеспособной форме, в какой он состоялся в России, и впрямь был ограблен и поставлен на грань уничтожения. Но никакой серьезной социальной или политической реакции этот класс не выдал, хотя, казалось бы, не мог не выдать. Газета «Завтра» выходила с заголовками «Русский, учи албанский!». Имелись в виду массовые эксцессы в Албании, где в то время обрушили мошеннические финансовые пирамиды. Но события в Албании были действительно бурными, а дефолт 1998 года в России никаких событий вообще не породил. Не было даже таких митингов, как на Болотной в 2011 году.

Премьер Кириенко, взявший на себя ответственность за ограбление страны и народа, не был хоть как-то наказан. Хотя деятели его масштаба, совершавшие нечто подобное в других странах, подвергались очень жесткому прессингу со стороны народных масс, этого самого среднего класса и даже элиты.

И никто не объяснил «дорогим россиянам», что именно произошло. Их просто ограбили во второй раз — чуть-чуть изменив схему этого самого ограбления. Пустопорожние вопли по поводу того, что «миддл» (то бишь средний класс) ограблен, зарезан и так далее, не дополнялись никакими расследованиями, никакими попытками ответить на вопрос, что именно произошло, кто именно зарезал «миддл», почему… И, повторяю, и «миддл», и другие группы не реагировали никак. Они были в ступоре. В таком же ступоре, как в эпоху реформ Гайдара. В таком же ступоре, как сейчас при разгроме РАН.

Откуда этот постоянный глубокий ступор? Почему он является фундаментальным неотменяемым обстоятельством, с которым сталкивается любой исследователь постсоветской российской жизни?

Никто не призывает к гражданским войнам, острым, масштабным социальным эксцессам по албанскому или иному сценарию. Но, сталкиваясь с очередным проявлением этого «ступорного суперобстоятельства», я вспоминаю давнюю студенческую историю.

Моя сокурсница решила покататься на лыжах с крутых подмосковных гор и, упав, ударилась спиной о пень. Рядом с ней была ее мать, врач по профессии. Мать вынула из волос здоровенную заколку и отчаянно тыкала ее дочери в ноги. Мать не хотела мучить дочь. Она хотела получить болевую реакцию — свидетельство того, что позвоночник не сломан. Позвоночник был сломан. Реакции не было. Кстати, потом эта моя сокурсница успешно справилась с чудовищной травмой и продолжала совершать разного рода рискованные спортивные подвиги.

Но я не об этих подвигах, а об отсутствии реакции в результате сломанного позвоночника. Ведь мы же видим, что у некоей сущности, являющейся нашим любимым Отечеством, реакции на воздействия — гораздо более мощные и болезненные, чем уколы заколкой, — нулевые.

Почему нас это не беспокоит? Потому что острые реакции могут нарушить наш комфорт и привести к опасным последствиям? А отсутствие реакций — оно-то разве может не привести к еще более опасным последствиям? Ведь это отсутствие чем-то вызвано. Перелом позвоночника может не породить опасных последствий? А если мы никак не интерпретируем отсутствие реакции, то есть не фиксируем ситуации, сходной с переломом позвоночника, что тогда? Тогда мы не будем лечить позвоночник. И его перелом обернется неизбежным летальным исходом.

Итак, первое, что бросается в глаза, когда осмысливаешь дефолт и девальвацию 1998 года, — это полное отсутствие социальных и политических реакций, соразмерных по своему масштабу унизительной болезненности этого воздействия на страну.

Второе, что тоже неизбежно бросается в глаза, — это загадочность события и полное нежелание кого бы то ни было из задетых этим загадочным событием людей и структур разгадывать загадку. Между тем, задеты были отнюдь не только широкие народные массы и представители среднего класса. Задеты были и достаточно могущественные лица, и финансовые структуры.

Напоминаю читателю, что дефолт 1998 года состоялся после того, как Анатолий Чубайс, приехав «из-за бугра», заявил о том, что МВФ дал деньги (4,8 миллиарда долларов) на предотвращение девальвации и дефолта. А значит, дефолта просто не может быть. Затем о том, что девальвация невозможна, публично заявил Ельцин, а через три дня состоялись и девальвация, и дефолт.

Ну так должен был кто-то из тех, кто оказался жертвой дефолта, спросить о судьбе 4,8 миллиарда долларов? Их пропажа — это ведь явная диверсия, несомненный факт экономической войны!

Не только должен, но и обязан был об этом спросить каждый из крупных финансистов, пострадавших в результате такого супермошенничества. Однако ведь никто не спросил. Ну хорошо, допустим, богатым «дорогим россиянам» власть заткнула рот. А богатым представителям Запада?

В 2011 году началось бурное обсуждение сюжета с Магнитским. С этим пострадавшим сотрудником господина Браудера, который для наших либералов стал «безвинной жертвой чудовищного путинского режима». Тогда же Сергей Кургинян в программе «Исторический процесс» напомнил, что Билл Браудер и Эдмон Сафра, хозяин «Рипаблик Нешнл бэнк оф Нью-Йорк», вместе создали фонд «Эрмитаж», злоключения которого породили трагедию Магнитского. И что именно в банк Сафры были переведены эти самые 4,8 миллиарда долларов от МВФ.

Если бы они оттуда попали к «дорогим россиянам», «миддл» не был бы зарезан. Но они попали еще куда-то. «Куда же именно?» — спросил Сергей Кургинян. Ответа не последовало. Но, по крайней мере, вопрос был задан. А в 1998 году этот вопрос не задали не только эксперты, но и зарубежные жертвы дефолта!

Это было не просто странным. Это было беспрецедентным, невероятным, чудовищным, но никто не обратил на это внимания. Больного укололи не заколкой, а здоровенной раскаленной иглой. Больной как бы вообще не заметил укола.

В 2013 году сюжет с Магнитским, Браудером и Сафрой обсуждался уже не только Кургиняном, но и крупными должностными лицами России и ведущими телеканалами. Но никакого внятного ответа на вопрос: «Где деньги, Зин?» — опять-таки, не последовало.

Между тем, куда-то эти деньги должны были уйти. Немногие экономисты, специализирующиеся на подобных спецсюжетах и готовые что-то говорить, выдвигали смелую гипотезу, согласно которой деньги были переведены Сафрой в два банка: «Сити-банк» и HSBC. У меня нет оснований не верить этим специалистам. Но… никаких неопровержимых доказательств они не приводят, а сведения сообщают с обязательным условием — никогда не называть их источник.

В таких случаях возможно три подхода.

Первый — игнорировать сведения по причине отсутствия неопровержимых доказательств.

Второй — поверить на слово, ибо это созвучно твоей концепции (например, теории всемирного заговора).

Третий — рассмотреть оба варианта. Либо сведения верны, либо нет.

Мне, конечно, ближе третий подход. И я спрашиваю себя и читателя: что вытекает из того, что эти сведения верны? И что вытекает из того, что они неверны?

Если эти сведения верны, то определенная международная олигархия на паях с российской клановой псевдоолигархией организовали не только ограбление России и обрушение цен на российские активы, но и скупку этих активов на средства, полученные от ограбления России.

Если эти сведения неверны, то средства из банка Сафры были переданы не в вышеназванные структуры, а куда-то еще. Но куда-то они ведь были переданы! Куда?

Очевидным образом не пострадали определенные российские кланы, входящие в узкую группу. Не пострадали Березовский, Гусинский, Потанин и так далее. Но кое-кто — Виноградов и другие, а также американский банк CSFB — очень даже пострадали. Значит, какой-то пул игроков вытащил свои деньги из додефолтной пирамиды ГКО, пользуясь инсайдерской информацией. А тех, кто не входил в этот пул, безжалостно разорили. Иного экономического вывода из произошедшего просто не может быть.

Тогда — просто по факту — этот пул разорителей и стал реальной российской властью в 1998 году. Точнее, он стал ею еще раньше. Ибо именно этот пул вторично привел Ельцина к власти в 1996 году. И возможность не разориться (а, в общем-то, даже и преуспеть) в 1998 году была в значительной степени платой за эту услугу. Но когда власть так оплачивает услугу, она перестает быть властью. Ибо она уже не оплачивает услугу, а танцует под определенную дудочку.

Да, в 1998 году зарезали этот самый полудохлый, капризный, непродуктивный средний класс. Но разве правомочно сказать «зарезали», не отвечая на вопрос, кто зарезал? Зарезанный в 1998 году средний класс был очередной жертвой на алтарь построения определенной — слабой, псевдоолигархической — государственности российской. Те, кто принесли эту жертву на алтарь построения такой государственности, продолжали строить оную, исходя из двух принципов.

Принцип №1 — государственность должна быть слабой и подчиненной им не в меньшей степени, чем государственность была подчинена «трем толстякам» из одноименного произведения Ю. Олеши.

Принцип №2 — такая государственность должна быть. Ей нельзя дать рухнуть до конца. Ее надо спасать от такого обрушения, как спасают дойную корову. Но это спасение никоим образом не должно приводить к укреплению государственности.

Однако что значит сохранять государственность, не укрепляя ее? Это значит постепенно приближать государство к черте обрушения. Пул псевдоолигархов, объединенный порукой многочисленных преступлений, не мог позволить государству обрушиться. Ибо это обрушение неминуемо привело бы к выдвижению соответствующего счета в адрес пула и к кровавой расплате за совершенное. Но одновременно этот пул категорически не хотел укрепления государства.

Протестный фон после дефолта был и впрямь очень низким. Однако это не значит, что отсутствовали кризисные явления, жесточайшие подковерные политические битвы и так далее.

Премьер Кириенко, осуществивший дефолт и взявший на себя ответственность за него, ушел в отставку. Но в дальнейшем он, как мы знаем, был удостоен высоких постов. Что доказало очень и очень многим простую истину: исполняй самые чудовищные распоряжения воистину сильных мира сего — и будешь вознагражден.

Итак, Кириенко ушел в отставку. И началась борьба за пост премьера. Поскольку Кириенко оказался на посту после отставки предыдущего премьера Черномырдина, то часть псевдоолигархического пула, олицетворяемая прежде всего Березовским, возжелала возвращения Черномырдина. То есть довольно быстрого ослабления государства. Но другая часть того же пула решила, что Черномырдин чересчур подконтролен группе Березовского. Кроме того, в связке с Черномырдиным шел генерал Лебедь, которого Березовский к этому моменту вознамерился сделать то ли подавителем социальных мятежей, то ли будущим президентом.

Это не устраивало многих. В том числе и лебезившего ранее перед Черномырдиным Гусинского. В результате Госдума отказалась утвердить Черномырдина. Группа Березовского убеждала Ельцина разогнать Думу. Лебедь засучивал рукава, вожделея этого разгона и надеясь стать диктатором. Но тут уже испугался и Березовский. И разгон Думы не состоялся — многие считают, что по причинам каких-то договоренностей между Березовским и тогдашним мэром Москвы Ю. Лужковым. В результате на посту премьера был утвержден Е. Примаков.

О том, что за этим последовало, — в следующей статье.