Проблемы постсоветской науки: истоки и факторы кризиса
Как утрачивалась научная и гражданская мотивация
Обрушение СССР почти мгновенно привело к фактически полному распаду системы управления советским хозяйством. И, конечно, наука не осталась в стороне от этого обрушения. Правительство России уже в конце 1991 г. начало объяснять ученым, что денег на науку в казне нет и не предвидится. А далее были предложены два решения.
Одно из них, исходившее от некоторых членов «команды молодых реформаторов», заключалось в полном упразднении Академии наук и полном прекращении бюджетного финансирования как Академии, так и множества отраслевых НИИ, которые не могут или не хотят содержать «профильные» хозяйственные ведомства. А дальше, мол, все оценки полезности имеющейся в стране фундаментальной и прикладной науки «расставит» рыночная стихия.
Возмущенные таким беспределом ученые начали наперебой обращаться к президенту Ельцину. И он, после консультаций со своей командой, предложил другое решение. Оно состояло в том, что «деньги на науку», может, и появятся, но не сейчас. А сейчас ученым можно предложить «для выживания» свободно распоряжаться той государственной собственностью (здания, сооружения, земля, другие основные фонды), которая в советское время была передана академическим и отраслевым институтам в бессрочное пользование (отметим, в точности так сделал Рузвельт в США в период Великой депрессии).
Ученые стали выживать «кто как может», сдавая в аренду свои основные фонды, а также иными способами полагаясь на «рыночную стихию». И надеясь, что вот-вот Его Величество Рынок наведет порядок в экономике, политике, социальной жизни, и все наладится. И вновь возникнет «спрос на науку» от общества (то есть от возникающего в стране частного бизнеса) и власти, и вновь появится бюджетное финансирование, и вновь можно будет выдвигать идеи, разрабатывать технологии и доводить их до (конечно же, особо ценного и потому прибыльного) «рыночного продукта».
Однако очень скоро стало понятно, что в расставляемые «рыночной стихией» приоритеты наука ну никак не попадает. Нет на нее в этой самой специфической российской «рыночной стихии» решительно никакого спроса ни от общества, ни от бизнеса, ни от государства. Но ведь нужно и самим на что-то жить, и кормить семьи. А на арендные деньги никак не разгуляешься, если зарплата из них выходит втрое ниже прожиточного минимума.
Между тем, спрос на российскую науку появился, и довольно быстро. Сначала зарубежные грантовые фонды (пионером, здесь, видимо, был Фонд Сороса), а затем и зарубежные университеты (сначала американские, а далее и европейские) начали предлагать российским ученым (академическим и отраслевым) очень скромные (но для тогдашней России немалые) деньги за «работу на себя». Как в форме выполнения исследований по определенным темам на деньги гранта, так и в форме отъезда для продолжения исследований в университеты и лаборатории «дальнего зарубежья».
А одновременно оказалось, что осмысленно заниматься наукой в Новой России почти невозможно по элементарным экономическим и техническим причинам. Нет спроса на нее, и нет хотя бы минимальных денег. И потому нет зарплат, нет нужного нового оборудования, нет расходных материалов, реактивов, нет даже подписки на зарубежные научные журналы по твоей специальности.
Именно эта ситуация сначала открыла, а затем и закрепила многократно обсужденный с тех пор феномен прямой и косвенной утечки из России «научных мозгов».
Прямая утечка шла в форме «внешней эмиграции», в результате которой из страны за постсоветские десятилетия уехало, по разным оценкам, от 80 до 120 тыс. квалифицированных научных работников, и «внутренней эмиграции», когда перспективные (прежде всего молодые) ученые уходили из «научной нищеты» в челноки, бизнесмены, чиновники и даже дворники.
Косвенная «утечка мозгов» шла в основном в формах работы российских ученых по зарубежным грантам. При этом нередко ясно оформленные в отчете по гранту перспективные идеи российских ученых оказывались (иногда даже без публикаций имен авторов) в разработке и позже патентовались в зарубежных научных центрах. А еще бывало и так, что российская научная идея в заявке на грант уже была выражена достаточно понятно для дальнейшей зарубежной разработки, и соискатель, отдав эту идею, даже не удостаивался гранта.
Некоторое упорядочивание российской политической, экономической и социальной жизни к началу XXI века чуть облегчило состояние российских ученых. Несмотря на мизерную оплату их труда и в Академии наук, и в подавляющем большинстве еще сохранившихся отраслевых НИИ, в науку все же пошли какие-никакие бюджетные деньги, позволившие части научного сообщества продолжить работы. Некоторые ученые даже освоили особую специфику возникших в стране «рыночных правил» и начали находить в этой специфике приемлемые экономические решения своих личных и научных проблем…
Однако к этому времени базовая инфраструктура российской науки оказалась разрушена, причем по ряду направлений почти необратимо. Исчезли многие ранее сильные и задававшие «мировой тон» научные школы. Резко снизился приток в науку активной и квалифицированной молодежи. А значит, очень болезненно ослабилась или вовсе прервалась преемственная связь «научных поколений». И, главное, не восстановилась и, более того, продолжает деградировать ключевая сфера мотиваций научной деятельности — система осмысленных запросов «на науку» со стороны общества и власти.
Это отражается на государственной поддержке исследований (в частности, госбюджетное финансирование РАН в последнее время составляет около $ 2 млрд в год — это примерный средний бюджет одного из сотни не самых крупных американских университетов). Это отражается на семейных доходах большинства ученых и в академической, и в отраслевой науке — они ниже, чем у мелкого чиновника или уборщицы. И это, конечно же, отражается на социальном статусе научной работы, который в «новом российском» массовом сознании оказался буквально ниже плинтуса.
Отметим, что всё перечисленное резко сужает систему личностных мотиваций российского ученого. Экономические, статусно-ролевые и карьерные, да и почти все другие «прагматические» мотивы научной деятельности для него имеют всё меньшее значение. Достаточно устойчивыми в итоге оказываются (для тех, у кого они есть) лишь «идеальные» мотивации творческого или интеллектуально-познавательного характера (то, что в советское время иногда называли «удовлетворять собственное острое любопытство за государственный счет»). Остается надеяться, что именно ученых с такими мотивациями в наибольшей мере привлекает «творческая» специфика деятельности в институтах и лабораториях РАН…
Наконец, в той или иной мере потенциального или уже состоявшегося российского ученого могут побуждать для занятий наукой и немногие другие нормативные (и не вполне нормативные) мотивы. Включая, увы, «путь в науку как трамплин для будущей эмиграции»…
Что и как мы теряем
Одним из наиболее опасных аспектов современного состояния российского научно-технологического комплекса стало то, что эксперты уже называют «состоявшимся разрывом» в национальном научно-технологическом воспроизводстве. Если в верхних — фундаментальном и прикладном — сегментах отечественной науки еще идет (в некоторых отраслях — вполне активно) осмысленная и продуктивная жизнь, то в сегменте опытно-конструкторских разработок — в том самом, в котором идея превращается в рыночный продукт — дело совсем худо. Старая советская система ОКР практически полностью (исключение — некоторые сегменты военной промышленности и «сырьевых» отраслей) разрушена. А новая система (хотя бы по известным в развитых рыночных экономиках американской, германской, израильской моделям) — не создана. В том числе, потому, что у бизнеса, который был бы готов этим заняться, нет для этого ни собственных денег, ни источников недорогих кредитов, ни грантовой поддержки, ни каких-либо серьезных «венчурных» преференций, ни гарантий спроса на конечный продукт.
В результате в нынешней России сложилась и прочно воспроизводится ситуация, когда почти каждая серьезная и перспективная идея, возникшая в российской фундаментальной или прикладной науке, немедленно (исключение — лишь часть разработок оборонного назначения) оказывается — хотя бы в порядке приоритетной публикации, обеспечивающей высокий индекс цитирования и научный авторитет — за рубежом. Там она проходит необходимый цикл НИР и НИОКР, патентуется, доводится до технологий или массовых продуктов, и затем предлагается для приобретения в России.
То есть российские научные идеи в самой России вообще почти не реализуются. Они быстро и массово «эмигрируют» за рубеж. И возвращаются в Россию лишь затем, чтобы получить с нас деньги за созданный на основе нашей идеи готовый продукт.
А это не просто тяжелейшие политические и экономические потери. Которые связаны и с бесплатной передачей конкурентам ценнейшего знания и источника высокотехнологичной добавленной стоимости, и с необходимостью затем покупать итоговый продукт с патентными и прочими «рыночными» надбавками. Это еще и «замкнутый круг» научно-технологической деградации страны.
И это, наконец, еще и стратегическая угроза национальной безопасности.
Широко известно, например, какие потери понес СССР в 1980-х годах в результате импорта в страну американского оборудования, приборов и электронной техники со специально встроенными спецслужбами США техническими и аппаратно-программными «закладками».
Также не лишним будет напомнить, что во время войны в Персидском заливе военное командование Ирака не смогло использовать закупленные во Франции системы ПВО по той простой причине, что они содержали скрытые программные «закладки». Которые были активированы с началом боевых действий и превратили мощное оружие в бесполезные груды металла.
Наука и образование
Нет нужды напоминать, что науку «делают» только высокообразованные люди. И потому катастрофическое состояние и продолжающийся регресс российского образования — имеют самое прямое отношение к судьбам нашей науки. Включая ключевые НИИ и систему институтов РАН.
Существует немало школ педагогики, сильно различающихся во взглядах на образовательную систему. Однако большинство этих школ сходятся в том, что всё образование, начиная с дошкольного, может и должно решать не только задачи обучения, но и задачи формирования личности и культуры.
В частности, дошкольное образование должно воспитать и разжечь, а не погасить в ребенке любопытство в отношении окружающего мира, и желание учиться, желание понимать и знать. Школьное образование — должно научить не только пониманию главных принципов и законов устройства мира, но и активному познающему отношению к этому миру как требующей освоения неисчерпаемой сложности. Высшее образование — должно и предъявить студенту реальность определенной отрасли науки и связанных с ней технологий, и дать понимание места «своей» науки в создании и развитии общего миропонимания, и привить навыки и вкус к научному исследованию.
И лишь после всего этого возможна полноценная научная работа, дающая возможность реализовать этот вкус и эти навыки в лаборатории, НИИ, Академии.
Центральная фигура в процессе образования — воспитатель, учитель, преподаватель. Именно они, если не считать семьи, играют исключительное значение в формировании того человека, который, вступив в самостоятельную жизнь, становится — в любой жизненной роли, включая роль ученого, — полноценным гражданином страны, способным к эффективной для себя и для общества деятельности в выбранной роли. В этом смысле совсем не случайно и очень показательно высказывание канцлера Бисмарка после победы Пруссии над Францией во Франко-прусской войне 1870–1871 гг.: «Эту войну выиграл прусский школьный учитель».
Социально-политическое и экономическое обрушение страны, связанное с распадом СССР, подвергло наши педагогические кадры всех уровней столь же болезненному и унизительному погрому, как и научные кадры. Нищета, обессмысливание главных мотиваций деятельности, утрата общественного авторитета, социального статуса и престижа, вымывание из педагогический среды наиболее способных и активных кадров, резкие противоречия между тем высоким, что нужно было декларировать на уроках, и меняющейся в направлении опрощения и криминализации «уличной» реальностью, — всё это резко и неуклонно ухудшало и качество педагогического состава, и качество образования.
Одновременно серия законов об образовании, принятых в постсоветские годы, и нагружала работу преподавателя все более изощренными и бессмысленными бюрократическими сложностями, и все более откровенно освобождала и преподавателя, и ученика от ответственности за содержание и качество образования.
Не будем перечислять печальные последствия таких российских «образовательных новаций», как неуклонное снижение объема и содержания обучения в дошкольном образовании или введение в школе ЕГЭ (единый госэкзамен, к которому педагоги просто «натаскивают» учеников на стандартные «правильные ответы»), или подгонка преподавания в высшей школе под «болонские нормы», от которых решительно отказываются ведущие университеты Европы, или фактическое лишение автономии и самоуправления наиболее сильных университетов страны.
Отметим лишь, что преподаватели наших крупнейших технических вузов в последние годы всё чаще с негодованием заявляют, что большинство поступающих к ним студентов приходится минимум еще год учить якобы «пройденным» в школьном курсе азам элементарной математики и физики. А руководители НИИ и лабораторий всё чаще обнаруживают, что приходящие со студенческой скамьи новые сотрудники имеют глубочайшие пробелы в понимании базовых основ предмета своих будущих научных исследований. Одновременно в оценках, которые даются потенциальной молодой «научной поросли», подчеркивается, что и у школьников, и у студентов, и у научной молодежи всё реже обнаруживаются проблески искреннего творческого задора и настоящего научного любопытства.
Один немолодой и вполне состоявшийся ученый, обсуждая проблемы образования у своих внуков и детей, оценил эту ситуацию так: «Скоро уже ничего нельзя будет сделать. Быстро подгнивают те корни, из которых может расти настоящая наука».
Что в итоге?
В итоге нельзя не признать, что вся российская сфера науки — от образования до производства идей и технологий — охвачена острым системным кризисом. Глубинная суть кризиса — в том, что пришедшему к власти после разрушения СССР «как бы буржуазному» классу и олицетворяющим эту власть «эффективным менеджерам» отечественная наука, по большому счету, не нужна. Этот класс — по каким-то неведомым причинам — считает, что в глобализованном мире вполне можно обойтись продуктами чужой науки и чужих технологий.
По этой логике, России не нужны ни государственный и общественный спрос на науку, ни какое-либо предложение новых идей и воплощенных в материале продуктов со стороны этой самой науки. А значит, и образование, требующееся для поддержания и развития в стране науки, — тоже не нужно. А ведь сколько на этих «не нужно» можно сэкономить бюджетных денег! И сколько из этого сэкономленного можно пустить на бонусы и разные полезные и приятные приобретения!
Логика этих рассуждений спотыкается на событиях, происходящих в Югославии, Ливии или Сирии, и оговаривается, что, мол, та наука, что в «оборонке» или «нефтянке», еще, пожалуй, может пригодиться. Но далее эта логика вновь переходит в наступление: а остальная наука — зачем?
И, тем более, зачем своевольные академики? Навара от них никакого, а они по любому вопросу осмеливаются иметь собственное мнение и даже навязывать это мнение «эффективным менеджерам» с дипломами ведущих мировых бизнес-школ! Уже вроде всех «пригнули», а эти всё еще хорохорятся. Критикуют, воду мутят… Независимые, видите ли, автономные! Ну так и надо им показать их настоящее место. А заодно, как сострил премьер Д. Медведев, избавить этих ученых «от несвойственных им функций управления имуществом».
Сказано — сделано... Но что именно сделано?
Во-первых, академическое сообщество оказалось в глубокой неопределенности насчет своего будущего.
Структура будущего Агентства еще не создана и только будет учреждаться подзаконными актами. А ведь в это Агентство, похоже, придется фактически заново «наниматься на работу». Причем неизвестны ни будущий статус и судьба ведущихся и запланированных исследований, ни характер будущих обязательств и отчетности перед новым «начальством».
Кроме того, «подвисают» все международные программы. Поскольку теперь меняется юридическое лицо российской стороны, то все международные соглашения и контракты формально необходимо заключать заново.
Кроме того, РАН будоражат слухи о возможной ликвидации и реорганизации значительной части институтов и лабораторий, а также об их возможной передаче из РАН в ведение профильных или даже непрофильных министерств и ведомств.
Эксперты считают, что «переходная реорганизация» РАН займет минимум год, а ее организационно-управленческие последствия приведут к потере российской академической наукой двух-трех лет активной исследовательской деятельности. Многие институты и лаборатории уже фактически «заморозили» часть ведущихся исследовательских проектов, а также приостановили разработку новых проектов.
Во-вторых, по новому закону принятие всех главных — и кадровых, и программных — решений оказалось предметом «согласований» между РАН, создаваемым Федеральным Агентством при Правительстве и Советом по науке при Президенте. У ученых возникают понятные сомнения в том, что такие «согласования» могут вывести на разумные и эффективные решения, да и вообще в работоспособности закона.
В-третьих, споры вокруг закона вызвали расколы и конфликты не только среди «рядовых» академиков и членкоров, но и внутри Президиума РАН, что ставит под удар стабильность управления самой Академией.
В-четвертых, академическое сообщество понимает, что сразу станет резко «беднее». «Выпадающие доходы» от коммерческой деятельности институтов РАН (сдача в аренду площадей и пр.), которые составляют весомую добавку к финансированию работ, никто компенсировать не намерен. Более того, в бюджете России на следующий год запланировано сокращение затрат на фундаментальные исследования на 7 %. Причем сама реформа РАН также обойдется в немалые деньги, но расходы на реформу в бюджете не предусмотрены.
В-пятых, лишение Академии вслед за университетами остатков реальной автономии одновременно лишает ученых, которые хотят оставаться в российской науке, возможности давать независимые оценки и высказывать независимые суждения. Ведь всем понятно, что тот, кто платит и распределяет деньги, а также утверждает начальников, — всегда имеет большие возможности заказать нужную себе «научную музыку»… Немало членов академического (да и вообще научного) сообщества России начали заново размышлять о своем научном и личном будущем. Часть ученых начала активный поиск рабочих мест за рубежом. Некоторые уехали из страны уже летом, после принятия законопроекта в первом и втором чтениях, некоторые «вот-вот уедут».
Одновременно сокращается и без того скудный приток в институты РАН молодых кадров — набор новых сотрудников приостановлен. Кроме того, по новому закону об образовании (вступил в силу с 1 сентября) институты РАН не могут принимать аспирантов — это право предоставляется только вузам. Соответственно, заинтересованность молодежи в РАН резко обрушивается (аспиранты сейчас составляют «костяк» приходящих в РАН молодых кадров).
Итог всего перечисленного состоит в том, что сейчас российская наука (прежде всего фундаментальная) получила самый сильный удар после «реформ» начала 1990-х годов.
Но это, так сказать, собственно научные последствия. А еще есть (и неизбежно проявятся) последствия социально-политические.
Ключевой политический смысл содержания и «криминально-наездного» стиля принятия закона о РАН состоит в том, что Академию глубоко и подчеркнуто демонстративно оскорбили и унизили. Всю, от академиков до младших научных сотрудников и технического персонала. А заодно ограбили, то есть лишили распоряжения главными ресурсами ее автономии — собственностью и бюджетными деньгами.
Возможно, «эффективные менеджеры» хотели только этого. Однако в большой российской и международной политической игре вокруг РАН есть и другие игроки с другими целями.
Как показывают опросы общественного мнения, в российском — все еще инерционно-традиционном — обществе к ученым, и особенно к их высшему составу, то есть РАН, сохраняется высший уровень массового доверия. Выше, чем к президенту, Госдуме, правительству, армии. А значит, именно у ученых в руках один из наиболее мощных потенциалов влияния на социально-политический протест.
Сейчас сотрудники Академии впервые развернули острую антивластную публичную кампанию в СМИ и впервые массово вышли на улицу и в Москве, и в регионах. По мере развертывания последствий реформы очень весомая часть российского научного сообщества наверняка окажется в принципиальной оппозиции к власти и своим авторитетом резко нарастит вес, массовость и политическое влияние «протестной улицы».
Далее, по принятому закону, институты Уральского, Сибирского, Дальневосточного отделений РАН подконтрольны РАН в Москве (включая финансовое обеспечение бюджетными деньгами). Но РАН, не имея источников финансирования своих собственных институтов, может не устоять перед искушением и начать «зажимать» финансирование институтов отделений. Кроме того, институты пятнадцати региональных Научных центров, также имевших достаточно высокий уровень научной, кадровой и финансовой самостоятельности, оказались финансово и кадрово полностью подчинены будущему Агентству, а в научном смысле — РАН.
В результате в регионах, где авторитет академического сообщества даже выше, чем в Москве, «протестная улица» вполне может получить дополнительный и достаточно мощный не только антивластный, но и антимосковский и сепаратистский импульс.
Лишение академического сообщества возможности зарабатывать собственным бизнесом (включая всякого рода арендные дела) сделает весь состав РАН гораздо более зависимым от зарубежных коммерческих связей (совместных проектов и грантов). Это резко расширит возможности внешнего экономического и политического влияния на РАН, включая протестно-антивластную компоненту такого влияния.
Но ведь тот потенциал протеста, который был поднят и организован против власти и государства определенными российскими и зарубежными «политтехнологами» в конце 2011 года, — никуда не делся. И, напротив, вырос в результате наступления новой волны экономического кризиса, новых повышений тарифов для населения, образовательной «реформы», законодательных атак на семью и т. д. Никуда не делись и те «политтехнологи», которые окормляли этот протест.
А всё это вместе вполне способно дать толчок ко второй, причем гораздо более мощной и массовой, попытке организации в России той «оранжевой» революции, которая потерпела поражение зимой 2011–2012 гг.
