«Расёмон»
У знаменитого японского режиссера Акиры Куросавы есть такой фильм — «Расёмон». На судебном процессе рассматривается дело о гибели самурая и изнасиловании его жены. Показания дают непосредственные свидетели, включая самого погибшего (вещает его дух). Но я хотела бы адресовать читателя не к собственно сюжету об убийстве и изнасиловании, а к коллизии, возникшей при даче показаний.
Хотя четыре свидетеля описывают одно и то же событие, мы слышим четыре совершенно разных истории. Что это? Особенности восприятия? Намеренное искажение истины? Или желание того или иного рассказчика, преследуя свои личные цели, не то чтобы совсем исказить истину, но несколько подретушировать ее: какую-то деталь высветить и сделать более выпуклой, а какую-то, напротив, затемнить?
Такое высвечивание одного и затемнение другого — известный прием той самой информационно-психологической войны, обсуждение которой ведется в данной рубрике газеты «Суть времени». Есть три способа вести эту войну, по-разному обращаясь с исходным материалом — реальностью.
Первый способ — просто наплевать на реальность. И нагло лгать, руководствуясь рекомендациями одного из специалистов по информационно-психологической войне Й. Геббельса («чем чудовищнее ложь, тем скорее в нее поверят», «ложь, повторенная тысячу раз, становится правдой» и так далее).
Второй способ — дозировано добавлять к реальности ложь. Именно этот способ рекомендовал своим соратникам Ю. Андропов, настойчиво спрашивая, сколько процентов правды в той или иной дезинформации, передаваемой за рубеж, и требуя, чтобы правды было, например, не 75, а 80 процентов.
Третий способ — наиболее, скажем так, «изящный» — состоит в том, чтобы усиливать необходимые тебе слагаемые, входящие в реальность, и ослаблять или выкидывать невыгодные для тебя слагаемые, входящие в ту же реальность. Таким способом можно создать абсолютно ложный образ реальности. А когда тебя захотят взять за руку, возразить: «А что из сказанного мною неверно?»
Как можно эффективно противодействовать тем, кто ведет информационно-психологическую войну, используя третий способ препарирования реальности? Только осуществляя так называемый перекрестный допрос очевидцев. Если вы располагаете свидетельствами нескольких участников описываемой истории, то, сопоставив «показания», можно достаточно легко выявить, что именно тот или иной рассказчик оставляет за скобками. И это даст вам ключ к пониманию… чего? Да мало ли чего! Элитной привязки рассказчика, например. Что в нашем случае — немаловажно.
Продолжая (не любопытства ради, а для окончательного выявления той технологии, с помощью которой погубили СССР) собирать пазл из разрозненных фрагментов биографии Бахтина, мы вынуждены вновь обратиться к сюжету о том, как в начале 1960-х годов Кожинов извлек его из забвения. Ибо перейти к рассказу о взаимодействии Бахтина и Андропова, минуя этот сюжет, попросту невозможно.
Итак, согласно версии Кожинова, он случайно обнаружил в конце 1950-х труды Бахтина. После чего он сам и его коллеги по ИМЛИ, Бочаров и Гачев, потрясенные масштабом таланта Бахтина, решили во что бы то ни стало познакомить с творениями опального гения страну и мир. И, обойдя все препоны, добились-таки того, что работы Бахтина были сначала опубликованы в СССР, а затем переведены на все основные языки мира.
«А какие есть основания для того, чтобы ставить версию Кожинова под сомнение? — спросит читатель. — Разве не существует прецедентов, когда «и один в поле воин»?»
Прецеденты такие, безусловно, существуют. Но представить себе, чтобы в СССР образца 1960-х годов романтически настроенный энтузиаст-одиночка добился такого «прорыва»… Солженицын (персонаж из той же эпохи) может сколько угодно расписывать, как именно «бодался теленок с дубом» — есть у него такое произведение. «Теленок», забодавший могучее дерево, как нетрудно догадаться, — это сам Солженицын. А «дуб» — это советская система. Однако мы (мы — это исследовательский коллектив ЭТЦ) убеждены, что если бы отдельные ветви «дуба» не позволили «теленку» осуществлять показательное бодание, за которым, как за захватывающим спортивным состязанием, наблюдал весь мир, никакого бодания бы и не было (когда-нибудь мы рассмотрим эту большую тему отдельно).
То же самое касается других «знаменитых» диссидентов: ни один из них не стал бы значимым фактором без сознательного попустительства части Системы. Перефразируя Маяковского («если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — кто-то хочет, чтобы они были?»), укажем, что ни «звезда» Солженицына, ни «звезда» Бахтина не зажглись бы, если бы часть Системы не захотела, «чтобы они были».
А теперь давайте воспользуемся методикой, подсказанной нам фильмом «Расёмон». И прослушаем одну и ту же историю «извлечения Бахтина из забвения», рассказанную разными участниками. Первую, «каноническую», версию — в изложении В. Кожинова. Дополнят же ее (высвечивая, что именно Кожинов оставил за скобками) сначала исследователь творчества Бахтина И. Попова, а затем близкий знакомый Кожинова, литературовед Д. Урнов.
Итак, Кожинов утверждает, что в конце 1950-х он прочитал изданную в 1929 году книгу Бахтина о Достоевском (больше труды Бахтина не печатались). И впечатлился настолько, что начал разыскивать автора. А узнав, наконец, что Бахтин является преподавателем Мордовского госуниверситета, написал ему в ноябре 1960 года письмо. Завязалась переписка.
Первая встреча Кожинова с Бахтиным состоялась в июне 1961 года — как уверяет Кожинов, благодаря настойчивой просьбе супруги Бахтина Елены Александровны. Которая прислала Кожинову «отчаянное письмо, просила: «Умоляю Вас приехать!» Позже выяснилось, что она была тяжело больна и боялась, что он останется совсем один. Она видела, как я к нему отношусь, и потому просила меня приехать».
Правдоподобен ли этот рассказ? Могла ли женщина, считавшая, что дни ее сочтены, пытаться препоручить заботу о супруге человеку, с которым ее муж заочно знаком без году неделя? Но почему бы не допустить, что Кожинов, энергично взявшийся за продвижение издания трудов Бахтина, уже сделал к этому моменту (то есть к июню 1961 года) нечто настолько конкретное, что Елена Александровна имела основание связывать с ним какие-то надежды?.. Предоставим слово самому Кожинову:
«В начале 1961 года (то есть спустя всего два месяца после начала заочного знакомства с Бахтиным — А.К.) со мной пожелал встретиться «специалист по России» из Италии Витторио Страда, который не без гордости сообщил, что готовит итальянские издания сочинений о Достоевском, написанные Л. П. Гроссманом, В. Б. Шкловским, А. С. Долининым и др. Я тут же начал горячо убеждать его издать «безусловно самую выдающуюся, великую книгу о Достоевском» и в начале 1962 года выслал в Турин рукопись с еще не издававшимися существеннейшими добавлениями автора».
Витторио Страда... Чтобы попытка собрать уже рассмотренные ранее фрагменты в целостную картину оказалась успешной, нам необходимо хотя бы на время отказаться от введения в оборот новых фрагментов. И потому я не буду сейчас останавливаться на этой крайне важной фигуре, переадресовав читателя к исследованию С. Кургиняна о Бахтине (цикл «Кризис и другие» в газете «Завтра»), в котором подробно рассматривается роль Страды в скандальном сюжете — издании на Западе романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго». Эта крупнейшая информационно-психологическая операция нанесла колоссальный ущерб и международному престижу СССР, и лично Хрущеву (в чем были заинтересованы не только наши враги за рубежом, но и часть недовольной Хрущевым советской политической системы).
Читатель, возможно, предположил, что и рукопись Бахтина была переправлена в Турин тайно, наподобие того, как вывозилась за рубеж рукопись романа Пастернака?
По версии, изложенной И. Поповой, никакой тайны из предстоящей публикации книги Бахтина в Италии никто не делал. Уже в феврале 1961 года М. Бахтин принял предложение В. Страды «опубликовать книгу 1929 года «Проблемы творчества Достоевского» по-итальянски, в качестве «вступительного исследования» к полному собранию сочинений писателя, готовившемуся в туринском издательстве «Эйнауди» (письмо Страда было получено 22 февраля, ответ датирован следующим днем)». Как указывает Попова, переговоры о бахтинской публикации официально велись с итальянским издательством через агентство «Международная книга». В конце 1961 года рукопись Бахтина была передана в «Международную книгу», а оттуда — уже в самом начале 1962 года — в Главлит. И далее отправлена в Турин.
Как-то не сходятся концы с концами... Если Бахтин — опальный писатель, обвиненный некогда в контрреволюционной деятельности, отбывший ссылку и в силу этого не публиковавшийся в СССР аж с 1929 года, то почему вдруг все шлюзы открываются, как по мановению волшебной палочки?..
А теперь вновь передадим слово Кожинову. В 1997 году он запоздало упрекнул Страду в нарушении тогдашних договоренностей: «Сочинение не было издано, гонорар не выплачивался и сама рукопись не была возвращена… Эта прискорбная судьба специально написанного для итальянского издательства сочинения Бахтина свидетельствует о тогдашнем полном непонимании в Италии (и вообще в мире) ценности его творчества…» Бахтинская книга о Достоевском была издана в Италии лишь в 1968 году.
Упрек в адрес Страды выглядит вполне справедливым — действительно, несколько месяцев работы автора ушли впустую: ни тебе публикации, ни гонорара... Однако в 2000 году Кожинов, словно забыв об этом упреке, предложил совсем иную версию произошедшего (см. текст его выступления на сайте журнала «Русский переплет»): «Я тогда (в 1961 году — А.К.) познакомился с одним итальянским коммунистом, литературным деятелем, Витторио Страда, и уговорил его написать, что итальянские писатели хотят издать книгу Бахтина. Тогда он на самом деле еще не собирался ее издавать... Но он выполнил мою просьбу».
То есть договор «Эйнауди» с Бахтиным был фиктивным? А для чего понадобилась подобная авантюра?
Из рассказа Кожинова «Русскому переплету» вытекает, что для него целью №1 была публикация книги Бахтина в СССР, а вовсе не за рубежом. И обратился он поначалу в издательство «Советский писатель». Но — вот незадача! — как выяснилось (Кожинов якобы об этом не знал), заправлял всем в «Советском писателе» некто «Лесючевский, который в 30-е годы был консультантом НКВД по литературным делам». Именно из-за него поэт Н. Заболоцкий угодил на пять лет в тюрьму. А поскольку в свое время Лесючевский сотрудничал с ленинградским ОГПУ и знал, что Бахтин проходил по политической статье, то процесс издания книги Бахтина застопорился.
Чтобы сломить сопротивление Лесючевского, Кожинов уговорил подписать письмо в поддержку Бахтина ряд «значимых тогда» деятелей культуры — «начиная с писателя Федина и кончая партийным работником Рюриковым».
Заметим, что и Федин (лауреат Сталинской премии I степени, активный участник кампании против Пастернака), и Рюриков (в 1953–1955 гг. главный редактор «Литературной газеты», а позже сотрудник аппарата ЦК КПСС) входили в партийную группу Правления Союза советских писателей. Которая, в частности, устраивала в 1950-е разносы журналу «Новый мир» и персонально Твардовскому за поэму «Теркин на том свете». А Лесючевский входил в эту же самую партийную группу. Так что Кожинов, с аппаратной точки зрения, действовал очень грамотно: продемонстрировал Лесючевскому, что идею об опубликовании книги Бахтина поддерживают люди из того же лагеря, что и сам Лесючевский.
Но кто такой Кожинов — молодой сотрудник ИМЛИ — для Федина и Рюрикова, этих партийно-литературных «тяжеловесов» сталинской эпохи, вполне укоренившихся и в эпохе хрущевской? Вряд ли эту поднаторевшую в свирепой внутрипартийной борьбе породу людей можно было пронять вдохновенным рассказом о талантливом авторе, томящемся в захолустье из-за политической статьи. Тут опять не сходятся концы с концами...
Тем временем, поняв, что даже рекомендация Федина–Рюрикова не произвела должного эффекта, и дело не сдвинулось с мертвой точки, Кожинов, как он выражается, «предпринял другую акцию». То есть уговорил В. Страду в начале 1961 года официально обратиться к Бахтину с предложением опубликовать его труд в Италии — хотя в реальности Страда не собирался ничего публиковать. Каким-то чудом соответствующие советские инстанции отнеслись к инициативе Страды сочувственно. И начались официальные переговоры через агентство «Международная книга» с итальянским издателем.
По поводу того, что произошло дальше, свидетельства В. Кожинова и И. Поповой разнятся самым решительным образом. Но об этом — уже в следующей статье.
