Судьба гуманизма в XXI столетии

Всегда можно сослаться на изречение, приписываемое Квинту Септимию Тертуллиану (155–220 годы н. э.). Якобы Тертуллиан, этот высокоодаренный христианский писатель и богослов, оказавший большое влияние на развитие христианского вероучения, но под конец жизни уклонившийся в ересь так называемого монтанизма, проповедовавшего живое духовное общение с божеством, свободное от иерархии обрядов и ориентированное на особую роль духа-утешителя Параклета, заявил: «Верую, ибо абсурдно» («Credo quia absurdum»).

Ссылающиеся на это высказывание Тертуллиана противопоставляют религию науке, внеразумную веру — разумному постижению мира. На самом деле Тертуллиан сказал нечто совсем другое. В своей книге «О плоти Христовой» («De Carne Christi») Тертуллиан пишет: «Сын Божий пригвожден ко кресту; я не стыжусь этого, потому что этого должно стыдиться. Сын Божий и умер; это вполне вероятно, потому что это безумно. Он погребен и воскрес; это достоверно, потому что это невозможно».

Это, согласитесь, не вполне то же самое, что приписывается Тертуллиану, который действительно воевал с философией, по его мнению, запутывающей всё на свете в своих попытках разумного постижения истины. Но, увы, трудно воевать с философией, коль скоро христианская церковная традиция, утверждаемая отцами Церкви, начиная с эпохи поздней античности, опирается на отвергаемую Тертуллианом философию, дооформляет себя через эту философию, создает свою философскую и богословскую систему, вовсе не чураясь рациональных рассуждений.

Осуществляя всё это с эпохи поздней античности и по сию пору, христианская церковная традиция отказывается изгнать мысль из постижения деяний божьих, прибегая временами (но именно временами) к утверждению о том, что вера важнее разума, но не изгоняя полностью мысль из утверждаемой религиозной традиции.

Но если мысль из этой традиции нельзя изгнать полностью, если нельзя заявить: «Катитесь вы куда подальше с вашей мыслью, бессильной перед описаниями деяний божьих!», то как может религиозный человек, не впадая в полное мракобесие, отмахнуться от вопросов, которые мы начали обсуждать? Как может он отметать с порога вопросы тех, кто, подобно мне, спрашивает: «Как можно в принципе соединить нулевое космогоническое значение Бездны и Хаоса с таким большим значением этого же в окончательном космогоническом результате?»

Заткнуть рот, ссылаясь на то, что вера абсурдна, нельзя. Потому что тогда надо сжечь все религиозно-философские христианские сочинения, включая сочинения отцов Церкви. Ведь, повторяю, слишком долго, слишком часто и слишком талантливо вера обсуждалась не как нечто абсурдное, а совсем иначе — как нечто вполне совместимое с мыслью.

Заявить, что нет никакой возможности соединить с помощью религиозной мысли, не противоречащей вере, а дополняющей ее, тезис о нулевом космогоническом значении Бездны и Хаоса с тезисом об их большом значении в окончательном космогоническом результате — тоже нельзя. Потому что есть очевидная и достаточно глубоко обсужденная возможность соединить эти два вроде бы никак не соединимых тезиса. Речь идет о том, что соединение этих тезисов возможно в случае, если Бог, перед тем как создавать нечто из ничего, создал это «ничего», изгнав из области ничего, где он решил произвести из ничего космос, то, что эту область занимало — то есть хаос и бездну. И отбросив это начало туда, где оно, не имея космосозидательной роли, имеет вместе с тем огромную роль в результате созидания космоса из этого самого ничего.

Никакой другой возможности сочетать отсутствие космогонической роли с наличием посткосмогонической роли не существует. Так что доктрина создания из ничего может сочетаться с ролью Бездны и Хаоса только так, как это мною описано. И описанное мною полностью совпадает с тем, что описано Татьяной Юрьевной Бородай, которая, в отличие от меня, строго блюдет некую традицию, именуемую «непреложной» и состоящую в том, что Бог сотворил мир из ничего, а это значит... Что это значит-то? То, что сообщает нам Татьяна Юрьевна Бородай?

Предлагаю еще раз вчитаться в ее (а не мое) сопряжение творения из ничего и значимости того, что можно назвать дотварным: «В христианской литературе понимание хаоса опосредовано библейской экзегезой (библейская экзегеза — раздел богословия, в котором истолковываются библейские тексты, учение об истолковании этих текстов — С.К.). В Книге Бытия 1:2 говорится о «тьме над бездною», бывшей до сотворения мира. Эта «бездна» (ton wa böhü, пер. Септуагинты άβυσσος) по своему значению (темная, бездонная, страшная пустота) исключительно близка к греческому понятию хаоса и отождествляется с ним (по крайней мере со времен Августина, «Комментарий на Бытие» 34,224; «Исповедь» 12, 21). Однако учение о творении из ничего лишает ее всякой космогонической значимости как в качестве места мира, так и в качестве его первоматерии. Эта бездна не исчезла и по сотворении мира, продолжая существовать в виде ада. Кроме того, хаос приобретает у христианских экзегетов и эсхатологическое значение, поскольку в «Апокалипсисе» (17:8) говорится, что в конце времен «зверь выйдет из бездны» (άβυσσος)».

Напомнив этот текст Т. Ю. Бородай, напоминаю также, что Септуагинта, называемая также переводом семидесяти греческих старцев, — это собрание переводов Ветхого Завета на древнегреческий язык, выполненных в III–I веках до нашей эры в Александрии. Греческий текст Септуагинты был взят на вооружение эллинистическим иудаизмом, но был полностью отвергнут иудаизмом талмудическим. В христианстве Септуагинта не отвергается, хотя ей часто предпочитают еврейский оригинал.

Привожу эти сведения для того, чтобы показать, что Септуагинта — это достаточно авторитетный источник, в котором и бездна, упоминаемая в процитированной мною Книге Бытия 1:2, и бездна, из которой, согласно Апокалипсису, в конце времен выйдет зверь, именуется греческим словом άβυσσος. В словаре авторов Септуагинты слов было достаточно много. И то, что две эти бездны именуются одним словом, не может быть случайным.

Итак, и ад построен из предвечного материала, не включенного в строительство других сегментов бытия, но оказавшегося в распоряжении создателей этого инфернального тюремного заведения, и зверь выйдет из того логова, которое аналогично бездне, над которой тьма. Это и означает, что у Хаоса, он же — тьма над бездной, огромная роль в функционировании мира, созданного из ничего и тем самым как бы не содержащего в себе предвечного материала, используемого только для строительства Хаоса и сокрытия зверя.

Православные ревнители нулевой роли данного материала в том, что именуется творением, вы внимательно вчитались в данное высказывание глубоко православного ученого, категорически отказывающегося выходить за пределы канона, гласящего, что мир создан из ничего? По мне, так сам этот канон не безусловен, но, еще раз процитировав Бородай, я показал, как можно, если ты не Кургинян, относящийся к данному канону исторически, а глубоко православная Бородай, блюдущая канон как зеницу ока, отдавать должное учению о творении из ничего и одновременно указывать на фундаментальное значение предвечной бездны, не исчезнувшей и по сотворении мира.

Но нельзя же, обсуждая даже самые фундаментальные религиозные тексты, отрицать их вписанность в определенные контексты — вавилонский и другие. Такая вписанность просто не может не существовать. Ее обязаны признать даже религиозные люди, такие как представители школы, которую я обсудил в связи с работами Гункеля. На ней тем более настаивают представители школы, которую я обсудил, сославшись на Делича, тоже верующего знатока Библии. Но, допустим, Делич перебирает. Гункель-то ему оппонирует и не хочет сводить великий Ветхий Завет к простому повторению вавилонской традиции.

При этом Гункель как специалист не может отрицать сопричастность Ветхого Завета вавилонской традиции. Он для этого должен просто оглохнуть, ослепнуть, обалдеть, перестать быть ученым, забыть все древние языки и погрузиться в определенное абсурдистски-догматическое состояние, якобы восхваляемое Тертуллианом, который, как мы убедились, его вовсе не восхвалял. Но Тертуллиан жил около двух тысяч лет назад. И вряд ли кто-то захочет, чтобы современное православие, современное христианство в целом погрузилось в состояние, которое и Тертуллиан-то вовсе не рекомендовал тогдашнему христианину, всего лишь указывая на то, что для язычников неприемлема концепция умершего бога, распятого бога. А для иудеев неприемлема концепция бога, не сумевшего обеспечить их мессианское царство. В глазах иудеев и язычников христианство в силу этих причин абсурдно, утверждает Тертуллиан. Оно не вообще абсурдно, оно абсурдно для указанных категорий верующих в силу несоответствия их канонам веры. Но именно это несоответствие, которое они, а не мы — христиане, называют абсурдным лишь в указанном выше смысле, для нас, христиан, является источником надежды и веры. Вот что утверждает на самом деле Тертуллиан, которому приписывается совсем другое. И не верю я, что в XXI веке то, что приписывается Тертуллиану, может быть взято на знамя адекватными православными. А без такого восхваления агрессивной антинаучности нельзя не увидеть связи между вавилонской, древнеханаанской и ветхозаветной традициями. И об этом говорят все настоящие знатоки. Они только спорят о том, есть ли в Ветхом Завете нечто кроме древневавилонской традиции (Гункель), или там всё сводится к древневавилонской традиции (Делич).

Что касается меня, то я считаю, что в Ветхом Завете всё не сводится к древневавилонской традиции. Я здесь не на стороне Делича, а на стороне Гункеля. А что предлагается в качестве точки зрения, отрицающей и Делича, и Гункеля? Учение о творении из ничего, не опертое ни на один из канонических текстов?

Когда и как отделился иудейский монотеизм от этой самой древневавилонской традиции? Он ведь на разных исторических этапах был с нею больше или меньше связан. Он не в одночасье от нее отделился полностью. Так не формируются новые религиозные смыслы в древние эпохи. Они долго держат прочную связь с предшествующими смыслами и никогда не разрывают ее до конца.

Тьма над бездной — наиболее устойчивый сегмент вавилонского доиудаистского верования, сохраненный в иудаизме. В вавилонских верованиях бог весеннего солнца и его творческой силы Мардук, олицетворяющий собою порядок, свет и добро, побеждает богиню (или чудовище) Тиамат, олицетворяющую собой темные силы злого хаоса.

Тиамат — это мировой хаос соленых вод, из которого родилось всё, включая богов. Согласно шумеро-аккадскому космогоническому эпосу «Энума элиш», Тиамат смешала свои воды с окружающим землю мировым океаном подземных пресных вод, именуемым Абзу. В вавилонской мифологии Тиамат изображалась в виде дракона или гидры с семью головами. Мардук убил Тиамат и из ее тела создал небо и землю.

Естественно, что те, кто поклонялся Мардуку, демонизировали всё, что осталось от Тиамат. А те, кто продолжали поклоняться Тиамат (такие ведь тоже были), восхваляли ее и проклинали Мардука.

Иудеи многое отвергли в религиях своих предшественников. Многое, но не эту самую Тиамат, она же — тьма над бездной, она же — Хаос. Это оказалось включено в иудейскую крайне монотеистическую религиозную систему.

Почему такая преемственность имеет очень существенное значение? Потому что иудаизм — одна из самых монотеистических религий, существующих на земном шаре. Но даже в ней есть место борьбе могучих сил: той силы, которая сотворила мир (она же — бог-творец), и той силы, которая оказалась потревожена сотворением мира, существуя до этого сотворения (она же — тьма над бездной, она же — Хаос, она же — Тиамат и так далее). Эта борьба не чета борьбе Бога-творца и Дьявола. Потому что Дьявол сотворен Богом. И отпал от него, оставаясь в этом отпадении вторичным по отношению к своему создателю, а значит, и зависимым от него. А тьма над бездной (она же — Хаос, она же — Тиамат и так далее) не была сотворена Богом-творцом. Она была им потревожена, будучи при этом единственным несотворенным им, а значит, способным к полноценному оппонированию началом. Как только говорится о двух началах, возникает дежурный абсурдистско-фанатический вопль: «Это противоречит самой идее монотеизма! Это стопроцентный дуализм! А то и что-то похуже!»

Обращайте свои претензии насчет дуализма к Книге Бытия — основополагающему священному тексту самой монотеистической мировой религии. Ахи и охи по поводу того, что это даже не дуализм, а что-то похуже, могут воспламенить сердца самых оголтелых теоретиков заговора — и только. Им не нужно копаться в деталях! Их задача — изничтожение всей Книги Бытия, шире — всего Ветхого Завета. Осуществляется это под лозунгом деиудаизации христианства. А знаменует собой — дехристианизацию во славу очень темных и древних культов.

Для нас же рассмотрение всех этих деталей существенно потому, что только равновесие колоссальных сил делает крохотного и почти бессильного человека фактором мирового процесса.

Одни религиозные системы полностью отрицают такое равновесие, утверждая, что в конце концов неминуема победа доброй силы и человеку нужно только к этой силе присоединиться.

Другие религиозные системы вводят в рассмотрение два полюса, обладающие примерно одинаковыми возможностями и находящиеся в бескомпромиссном конфликте. И утверждают, что в конце времен грядет мировая битва, исход которой зависит от каждой человеческой крупицы, от каждого живого и мертвого, вступающего в бой на стороне Света или Тьмы, от степени готовности каждого живого или мертвого к этой схватке. Тут стоит вспомнить знаменитую песню «Священная война», написанную в 1941 году:

Как два различных полюса,
Во всем враждебны мы:
За свет и мир мы боремся,
Они — за царство тьмы.

Кто-нибудь, наверное, скажет, что песня «Священная война» воспевает дуализм. А она всего лишь говорит о предельной мобилизации, которая возможна, лишь когда исход схватки неизвестен и зависит от каждого человека (при всей космической мощности борющихся сил). Иначе предельная мобилизация, по понятным причинам, невозможна («зачем я буду мобилизовываться, если исход битвы предопределен?»).

Поскольку по многим причинам дуализм не является и не может являться точкой схода религиозных систем, актуальных для той части современного человечества, которая остается религиозной, нужен монотеизм, в котором возможны полюса, монотеизм, наиболее близкий к дуализму. Такая близость к дуализму без отказа от монотеизма возможна только на той основе, которая обсуждается, то есть на основе конфликта творца и творения с теми предвечными силами, которые в это творение не вошли, но остались значимыми. И тут что вавилонская Тиамат, что тьма над бездной из Книги Бытия, что зверь из бездны из Апокалипсиса. Еще раз подчеркну, что приближение монотеизма к дуализму с помощью введения системы двух полюсов, один из которых — Бог, а другой — Дьявол, невозможно. Ибо Дьявол заведомо слабее Бога, заведомо будет Богом низвергнут, заведомо является, так сказать, изделием Бога, а значит, в каком-то смысле подконтролен Богу, то есть слаб.

А Тиамат (она же — тьма над бездной, она же — Хаос, она же — логово зверя из Апокалипсиса) — это другое. Тут и равномощность полюсов есть, и монотеизм остается.

Скажут, так не бывает. Только что было показано, что бывает.

А теперь о том, почему это важно для исследуемой нами темы (о том, почему это важно вообще, я уже написал в своих книгах «Исав и Иаков» и «Суть времени»).

Я обещал читателю вернуться к исследованию Нойманна «Происхождение и развитие сознания» после того, как развернуто и доказательно будет обсуждена тема хаоса, тьмы над бездной и всего остального. Ради этого я излагал позиции ряда авторитетных исследователей. Теперь задача достаточно детального обсуждения весьма непростой тематики в первом приближении мною выполнена, и я могу возвратиться к Нойманну.

В последний раз мы обсуждали Нойманна в связи с его интерпретацией образа Лилит, первой жены Адама. Напомню — мы добрались до того места работы Нойманна, где он сообщает, что «пожирающая детей Лилит, соперница мужчины, которая отказывается покориться Адаму, удаляется в место, названное «глотка моря».

Обсуждая богиню Анат, с которой мы уже столкнулись, анализируя древние — ливийские, связанные с Нейт, а, значит, и наидревнейшей Афиной — корни религии Карфагена, Нойманн утверждает, что Анат, как и другие родственные ей богини, несет в себе важнейший заряд секса и войны, заряд кровожадного человеконенавистничества, тот же заряд, который несет в себе и Лилит.

Нойманн вскользь упоминает о кровожадности и сексуальности индийской богини Кали и подробно констатирует равенство этой кровожадности и сексуальности с кровожадностью и сексуальностью Анат. Он приводит достоверные тексты, в которых говорится о том, как именно Анат уничтожала род человеческий, как она утопала в человеческой крови по колено и даже по шею, как ее ступенями были человечьи головы, как над ней подобно саранче летали человечьи руки, как она украшала себя отрубленными головами, отрубленными руками людей, как в ходе этой кровавой потехи печень Анат разбухла от хохота, а сердце ее переполнилось удовольствием.

Нойманн утверждает, что всё это всего лишь частные случаи, обнажающие природу кровавого культа Великой Матери, одинаково проявляющего себя и в крито-минойской культуре, и в культуре Ханаана, Финикии, Вавилона, Ассирии, и в эгейских культах, и в культах Египта и Ливии.

Обсуждая связи между древнейшими божествами этих регионов, Нойманн пишет об особой значимости уже рассматривавшейся нами истории Кадма, «легендарного брата Европы, который пришел из Финикии, чтобы основать город Фивы. Это с ним Геродот связывает переход мистерии Осириса-Диониса из Египта к Пифагору; другими словами, Геродот прослеживает происхождение более поздних греческих мистерий и их пифагорейских и орфических предшественников через Финикию обратно к Египту. Он также связывает додонского Зевса, фаллического Гермеса и догреческий или пеласгический культ Кабиров на острове Самофракия с Осирисом в Египте и Амоном в Ливии».

Проведя эти сравнения, Нойманн добавляет: «Прежде эта связь отрицалась наукой, но сегодня она очевидна, так как культурная неразрывность, которая связывает Ливию и Египет через ханаанскую Финикию и Крит с Грецией, подтверждается множеством фактических доказательств».

Я уже не раз приводил читателю и мнение Геродота по поводу Кабиров, и данные о связях между перечисляемыми Нойманном регионами. Здесь я привожу его суждения потому, что Нойманн может выдавать спорные интерпретации, но фактуру он знает прекрасно. И его суждения по поводу того, что некие древние или давние представления, отвергаемые наукой на определенном этапе, теперь вновь подтверждаются, заслуживают доверия.

Вот еще сведения Нойманна, подтверждающие многие из сделанных в этом моем исследовании интерпретаций: «Европа и Кадм образуют один приток мифологической реки, который берет начало в Ливии (Ио) и достигает Греции через Финикию. Другой приток, также начинающийся в Ливии, ведет к Данаидам и Аргосу. Аргос, важная часть Критской культуры в Греции, связан в легенде с Данаем, основателем культа Аполлона Ликейского. Согласно Геродоту, его дочери, Данаиды, принесли в Грецию из Египта праздник Деметры — Тесмофорию. Тесмофория и ее мистерии — это празднество плодородия. Их центральной деталью была яма, представлявшая лоно Матери Земли. В эту яму-лоно бросали подношения, а именно: сосновые шишки, фаллосы дерева-сына и живых свиней, являвшихся потомством беременной Матери Земли свиноматки. В яме кишели змеи, постоянные спутники Великой Матери. Они всегда ассоциировались с горгоновым лоном. Затем зловонные останки свиней поднимали наверх и, согласно вековым обрядам плодородия, торжественно разрывали на куски и разбрасывали по полям».

Нойманн постоянно возвращается к Ливии, которую мы обсуждали достаточно детально, говорит о ливийской Горгоне, о том, что «поклонение Земле и Богине Смерти (Нойманн прямо связывает одно с другим — С.К.) часто связано с болотистыми регионами». Обсуждая болотистые регионы, Нойманн опять же настойчиво говорит о Ливии.

Анализируя кровавые зловещие аспекты культов, связанных с поклонением определенному типу женственности, Нойманн утверждает, что корнями своими эти культы уходят в свиноподобную женственность, которой поклоняются ревнители этих культов.

Нойманн обсуждает эту свиноподобность и в совсем ранних оргиастических мистериях и даже в элевсинской мистерии.

В связи со священной свиноподобностью богинь определенного типа, Нойманн приводит данные о текстах, сохранившихся в египетских гробницах, об изображениях, на которых богини предстают в виде священных свиней, и, наконец (внимание!), о Великой Свинье, как образе всепожирающей бездны. Круг замкнулся. Мы возвратились к бездне. И теперь можем связать ее, а значит и Хаос, с некими оргиастическими аспектами свиноподобного священного пожирания.

Нойманн пишет: «К символам пожирающей бездны мы должны отнести лоно в его угрожающем аспекте, сверхъестественные головы Горгоны и Медузы, женщину с бородой и фаллосом и паука, пожирающего мужчин... Скрежещущая пасть Медузы с кабаньими клыками совершенно отчетливо выдает эти черты (пожирающие — С.К.)... К этой группе символов можно отнести паука не только потому, что самка пожирает самца после совокупления, но также потому, что он в целом символизирует женщину, которая расставляет сети на неосмотрительного мужчину.

Этот опасный аспект значительно усиливается элементом плетения, как в случае Богинь Судьбы, вьющих нить жизни, или Норны, плетущей паутину мира, в которую попадает каждый мужчина, рожденный женщиной. И, наконец, мы подходим к покрывалу Майя, которое и мужчины, и женщины считают «иллюзией», засасывающей пустотой (то есть, той же бездной — С.К.)».

Нойманн постоянно настаивает на двойственности образа Матери. На том, что с одной стороны существуют негативные образы, такие как Смертоносная Мать, Великая Блудница Вавилона, с другой — позитивные образы, такие как София или Дева, порождающая и вскармливающая. Обсуждая два типа образов, Нойманн пишет: «Там — Лилит, здесь — Мария, там — жаба, здесь — богиня, там — кровавая трясина, здесь — Вечное Женственное».

Опять Лилит... С учетом того, что Нойманн пишет об убежище Лилит, являющимся «глоткой моря», обнаруживается связь Лилит с Тиамат, бездной и Хаосом. Зверь, выходящий из логова бездны, и Лилит, выходящая из «глотки моря», то есть из того же логова бездны... Вот какая мать, какая женственность нужны нацистскому матриархату. Да-да, именно матриархату.

Ну, а теперь о Гёте. Вспомним его описание шабаша на Брокене: «Старуха Баубо мчит к верхушке верхом на супоросой хрюшке». С учетом того, что здесь мы рассматривали в качестве темной священной стихии специфического матриархально-женственного пожирания, тема супоросой хрюшки звучит более богато, не правда ли?

Итак, есть две матриархальные стихии, если верить Нойманну, а ему можно верить в вопросах фактологических. Нацизм явно интересует стихия Лилит. А Гёте? Какая женственность интересует его и как трактует нацистская гётефилия эту самую женственность в ее гётевском варианте?

(Продолжение следует.)