Судьба гуманизма в XXI столетии
Начав разбираться с хаттским миром, мы вступаем на очень зыбкую почву. А потому перед тем, как все-таки начать подобное разбирательство, еще и еще раз спросим себя, так ли это нужно.
Почему Ломоносову нужно было нащупывать нити, связывающие русскую идентичность с наидревнейшей историей, — понятно. И почему это нужно было его покровителям — тоже понятно. Те, с кем они боролись, утверждали, что славяне — это очень молодой народ (внимание!), в силу этой молодости отстающий от древних цивилизованных народов. Вот почему так важно было вбивать в сознание крепнувшей и пробуждавшейся русской общности, что исторически эта общность впервые стала пробуждаться очень поздно, этак в VIII–IX веке нашей эры. А до этого столь молодая общность, она же — русский народ, была абсолютно дикой и исторически бесплодной. Раз так, то этот народ должен благодарить другие древние и продвинутые народы за всё, что было ему даровано, включая азбуку.
Ломоносова и его политических покровителей справедливо оскорбляло такое отношение к русским. И это можно понять. Тем более что такой подход к русским и славянам вообще осуществляли отнюдь не только пронемецкие (и прозападные в целом) оппоненты Ломоносова — мало ли кто говорил о неисторичности или даже реакционности славян.
Нам скажут: «Ваши Маркс и Энгельс об этом больше всего говорили».
Отвечаем.
Во-первых, Энгельс тут явно превалирует над Марксом, который аж русский язык выучил, чтобы что-то в русских понять.
Во-вторых, совершенно недопустим комплекс нашей исторической неполноценности, согласно которому если когда-то про нас кто-то что-то плохо сказал, то этот кто-то ни в коем случае вообще не сказал ничего ценного и является интеллектуальным недомерком. А если бы Эйнштейн про нас что-нибудь плохое сказал, мы бы отменили теорию Эйнштейна?
И, в-третьих, отнюдь не только «коммунистическое родоначалие» подобным образом оценивало русских и славян в целом. Радикальные антикоммунистические восхвалители величия досоветского русского имперского периода вам и не такое про ненавидимых ими коммунистов расскажут. Это называется «красный навет». Мол, и евреи они, погрязшие в иудействе, а потому ненавидящие русское православие. И масоны. И бог знает кто еще. А раз евреи, иудеи, масоны и бог знает кто еще, то, конечно же, русофобы, ненавидящие блистательную кровную русскую аристократию, ох ты, русскую, надо же! Может, посчитаете на досуге (нам это как-то не с руки, мы такой ерундой не балуемся), какой процент русской крови у Николая II? У его жены, она же — императрица Александра Федоровна, она же — Алиса Гессенская, по понятным причинам такой процент нулевой. А у ее мужа? Одна сто двадцать восьмая русской крови или меньше? При том, что нацистская пакость, особо увлекавшаяся всей этой кровной ахинеей, при доле еврейской крови меньше одной восьмой не считала обладателя такой крови евреем. Так выглядели их поганые Нюрнбергские законы.
С кровью всё понятно, да? С масонами вроде мы тоже разобрались. И обнаружили, что вся имперская досоветская элита — такая русская, что впору воду сливать, — была еще и масонской и не могла такой не быть по своему родственному европейскому генезису.
А русских коммунистов, которые в элиту по определению не входили (а зачастую относились прямо-таки к низам российского общества), в масоны не пускали и не могли пустить. Ну кто будет пускать в масоны Буденного? Он же не докажет своего дворянского происхождения, своей принадлежности к аристократии. Кому он нужен в масонстве? Да, какой-нибудь Чичерин, имевший косвенное отношение к аристократии Российской империи, мог войти в масонство. И, может быть, даже в него входил, чем черт не шутит, хотя прямых доказательств нет. Но таких было меньшинство.
А вот аристократия Российской империи, включая правящий Ольденбургский или Гольштейн-Готторпский дом, вся сплошь входила в то или иное масонство. Кроме тех ее представителей, которые баловались атеистическим вольтерианством, против которого масоны яростно восставали.
Что касается евреев, то это подробно обсудим в другой раз. Здесь же сделаем заметку на полях по поводу того, что по большому счету — либо масонство, либо еврейство (настоящие масоны евреев очень туго впускали в свои структуры, исключение составлял относительно демократический «Великий Восток», но и там были проблемы).
Миф о советском правительстве, якобы являвшемся тотально еврейским или еврейско-кавказским (по этой самой крови, будь она опять же неладна), был сочинен в пропагандистских целях. И как только от мифа переходишь к реальности, обнаруживается, что по этой самой крови — которую мы, в отличие от антикоммунистических экстазников, никогда не обсуждаем, — самым русским правительством за всю историю Руси было советское правительство. И самой русской элитой была советская элита.
На этом подведем черту под темой советской русофобии, которая якобы противостояла досоветской русофилии, и вернемся в досоветскую эпоху.
Вот что писал досоветский, упоительно имперско-царский (а заодно и масонский) официозный историк Н. М. Карамзин в своей «Истории государства Российского»: «Муж ученый и славный, Шлецер, сказал, что наша История имеет пять главных периодов, что Россия от 862 года до Святополка должна быть названа рождающеюся (Nascens), от Ярослава до Моголов разделенною (Divisa), от Батыя до Иоанна угнетенною (Oppressa), от Иоанна до Петра Великого победоносною (Victrix), от Петра до Екатерины II процветающею».
Далее Карамзин мягко оппонирует славному мужу Августу Людвигу Шлецеру (1735–1809), одному из авторов так называемой норманской теории, и одному из главных оппонентов М. В. Ломоносова. Но он оппонирует не по вопросу о том, когда наша история началась, а по вопросу о том, как именно надо именовать заданные Шлецером периоды этой истории. А к тому, что история наша началась в 862 году нашей эры, у Карамзина возражений нет. Да и вообще для него Шлецер — великий авторитет. Ну так и как же быть с таким подходом Карамзина, явно не являющегося ни коммунистическим историком, ни злопыхающим врагом великого и, конечно же, абсолютно русского дома Романовых?
Надо верить Карамзину, этому историографу дома Романовых, очернившему в силу такой своей ориентации того же Ивана Грозного, и считать вслед за Карамзиным и Шлецером, что до 862 года «великая часть Европы и Азии, именуемая ныне Россиею, в умеренных ее климатах была искони обитаема, но дикими, во глубину невежества погруженными народами, которые не ознаменовали бытия своего никакими собственными историческими памятниками»?
Далее Карамзин даже слегка полемизирует с почитаемыми им древними греками, которые недостаточно, по его мнению, распространяли именно эту справедливую версию.
Он сетует также на то, что греки недостаточно строго судили скифов, которых можно было бы представить как некое проторусское начало (помните поэму Блока «Да, скифы — мы! Да, азиаты — мы...»?). И дабы неповадно было всяким Блокам или доблоковским азиатофилам тянуть нитку от скифов, Карамзин говорит, что скифы, «несмотря на долговременное сообщение с образованными греками <...> еще гордились дикими нравами своих предков, и славный единоземец их, Философ Анахарсис, ученик Солонов, напрасно хотев дать им законы афинские, был жертвою сего несчастного опыта. В надежде на свою храбрость и многочисленность, они не боялись никакого врага; пили кровь убитых неприятелей, выделанную кожу их употребляли вместо одежды, а черепы вместо сосудов».
Вот насколько ужасны, по Карамзину, были некие (отнюдь не мои, читатель) племена, от которых можно было бы потянуть «нитку древности», обсуждая нашу идентичность. То есть прямо говорится, что там ловить нечего. Такое же дикарство, кардинально отличающееся от просвещенности великолепных греков. В том числе, наверное, и Медеи, жрицы очень просвещенной греческой богини Гекаты. Жрица эта, как мы помним, весьма просвещенно поступила со своими детьми от Ясона, дабы ему отомстить. Хорошо хоть не съела. А ведь могла в силу принадлежности к просвещенному гречеству. Знаем тех, кто этим не брезговал, принадлежа к греческой просвещенности, которая, известное дело, русскому и скифскому варварству не чета.
Можно возразить, что всё это странное умаление нашего исторического долголетия закончилось с Карамзиным. Как бы не так.
Есть такой очень известный русский и советский историк Николай Иванович Кареев (1850–1931). По происхождению он дворянин, дед его был генералом русской императорской армии. Оформился он как историк до революции. Занимался древностями, в том числе и фонетикой древнего эллинского языка. Во время революции 1905 года вошел в ряды кадетской партии и был избран членом первой государственной Думы.
Вот что писал Кареев в своей работе «Общий ход всемирной истории: Очерки главнейших исторических эпох», вышедшей в Санкт-Петербурге в 1903 году и по определению никакого отношения к коммунистической пропаганде не имеющей. В кареевском десятом очерке, имеющем название «Место России во всемирной истории», есть подраздел «Позднее вступление России в историю». Там черным по белому (еще раз подчеркну, задолго до прихода «треклятых русофобских коммунистов»!) написано, что, рассматривая историю России с хронологической стороны, «мы должны поместить ее лишь во вторую половину средних веков и в новое время, и что о всемирно-историческом значении русской истории позволительно говорить лишь по отношению к двум последним векам нового времени. И в отношении к первым начаткам культурной жизни, и в отношении к началу крупной исторической роли России приходится одинаково указывать на очень позднее выступление нашего отечества на путь более широкого исторического развития. Судьба всех позже приходящих в общем та, что им больше приходится испытывать влияний, чем самим влиять, более повторять то, что уже было пережито другими, чем идти впереди других. Притом Россия не только позже других европейских стран вступила во всемирную историю, но и разными неблагоприятными условиями задерживалась еще в своем развитии. Отдаленность от главной исторической сцены, чисто физические условия страны, постоянная борьба с азиатскими кочевниками, татарское иго — всё это, вместе взятое, крайне неблагоприятно влияло на русскую жизнь. Позднее других народов вступив на большую историческую дорогу и медленнее других по ней двигаясь, русские должны были, конечно, сильно отстать от своих западных соседей, и эта отсталость является одним из наиболее бросающихся в глаза фактов русской истории».
Чуть-чуть успокоив нас далее тем, что в последние два столетия русская жизнь осуществила значительный прогресс и что особо велик этот прогресс был во второй половине XIX века, Кареев далее начинает обсуждать степень приобщения народов, населявших еще в древности нашу ужасную по своей дикости Восточно-Европейскую равнину, к тому, что он называет «цивилизованным миром». Он констатирует ужасную отдаленность этой равнины от цивилизованного мира. Кареев пишет, что равнина эта, конечно же, «своими южными окраинами ... соприкасается с Черным морем, но северные берега его (и его большого залива, Азовского моря) были самыми крайними пределами древней греческой колонизации: дальше на север уже шло сплошное варварство. Римская империя тоже оканчивалась на берегах Черного моря, едва затронув лишь самые южные, прибрежные части теперешней России. Всё, что лежало к северу от Черного моря, со всем, что было по ту сторону Дуная и Рейна (указывая, конечно, от Рима), — всё это в первые века нашей эры, так сказать, стояло вне истории».
И Ломоносов, и та дворцовая партия, с которой он был связан, прекрасно понимали, что тезис о выходе славян на историческую арену во второй половине IX века в связи с призванием варягов, определяемых как норманны, ставил славянские племена в приниженное положение по отношению к племенам германским. И что грядущее правление Екатерины (а также ее супруга, если бы Екатерина с ним не расправилась) означало пришествие еще одной эпохи онорманивания бедняжки-России, которую именно немцы всё время вытаскивают из чудовищного варварства, — то за счет привития государственности неспособным на это диким племенам, то за счет реконструкции этой самой государственности.
Да, чуть раньше Ломоносова о древних корнях Руси написал выдающийся российский историк, географ, экономист и государственный деятель Василий Никитич Татищев (1686–1750). В своей «Истории Российской» Татищев пишет, ссылаясь на Диодора Сицилийского и других древних авторов, «что славяне сначала жили в Сирии и Финикии» и что «перешедши оттуда, обитали при Черном море в Колхиде и Пафлагонии, а оттуда во время Троянской войны с именем генеты, галлы и мешины, по сказанию Гомера, в Европу перешли и берегом моря Средиземного до Италии овладели, Венецию построили и пр.».
Тем самым мы убеждаемся, что не один Ломоносов сражался за формирование русской древней идентичности, избавляющей страну и народ от комплекса норманской неполноценности. И что у Татищева тоже древнейший русский путь имеет в качестве вех и Пафлагонию, и Венецию.
Поскольку совершенно не хочется делать своих сногсшибательных открытий по поводу этих самых древнейших корней, цитата из Татищева, что называется, утешает. Но Татищев — обедневший представитель аристократической семьи, которая вела свою родословную от Рюриковичей, но давно утратила княжеский род и всяческие земельные владения, — делал свою карьеру при Петре I. Убеждая Петра в необходимости определенных географических начинаний, получил от «герра Питера» распоряжение заняться устроительством уральских заводов, определенными дипломатическими проблемами, основанием уральских городов (Екатеринбурга в том числе). Потом он занимался дознаниями разного рода и аж сжиганием на костре противников православной веры.
Татищев был обер-церемониймейстером в день коронации Анны Иоанновны, которая благоволила этому ученому и политику. Но, увы, Татищев поссорился с Бироном и вновь оказался на Урале, где должен был заниматься, в том числе, и усмирением башкирского восстания.
По сфабрикованным обвинениям Татищев был арестован и отправлен в Петропавловскую крепость. Оттуда он вышел уже после падения Бирона. И был назначен управлять Астраханской губернией, которую сотрясали калмыцкие беспорядки.
Воцарение Елизаветы немногое изменило в жизни Татищева. Этот неуемный администратор вновь поссорился с сильными мира сего. Его отстранили от должности, и тогда Татищев начал, обосновавшись в своей подмосковной деревне Болдино, заканчивать свою «Историю», которая, в отличие от «Истории» Ломоносова, не была востребована елизаветинским окружением. За день до смерти Татищев был прощен указом Елизаветы и получил орден Александра Невского. Орден он вернул, сказав, что умирает. Будучи еще живым, указал, где и как рыть ему могилу, и умер.
Кстати, именно Татищев, а не Ломоносов, ввел термин «романо-германское иго», противопоставляя его игу монголо-татарскому, которое, по его мнению, было мифом.
Считаю необходимым подчеркнуть, что Татищев, в отличие от Ломоносова, был не простолюдином, вписавшимся в высшие элитные сферы, а аристократом, оказавшимся этими сферами отторгнутым. И, видимо, именно древняя родословная Татищева и ее антиромановский характер побудили данного политического деятеля и ученого предложить модель древнейшей русской истории, аналогичную той, которую предложил Ломоносов.
Зачем я сообщаю эту информацию? Для того, чтобы был ощутим характер тогдашних споров по поводу наидревнейшей истории нашего народа и государства. Актуальны ли эти споры сейчас? Безусловно. Вопрос о западном иге (не важно, романо-германском или англосаксонском) не снят с повестки дня. Как не снят с повестки дня и вопрос о России как альтернативном Западе. Как не снят вопрос и о западной идентичности в XXI веке. Можем ли мы отделить тут один вопрос от другого?
С одной стороны, мы можем и обязаны это сделать, дабы вдруг не начать заниматься отнюдь не заявленной нами темой.
С другой стороны, мы не можем и не должны этого делать. Потому что заглянуть в наглухо замурованную комнату западной идентичности мы можем, только пробивая в стенах этой комнаты самые разные ниши. И разглядывая то, что в ней находится под разными ракурсами, задаваемыми этими нишами. Лично я не представляю себе другого метода. Если, конечно, речь не идет о чем-то заведомо предвзятом — не важно, прозападном, антизападном...
Мы уже пытались заглянуть в комнату западной идентичности, создав нишу под названием «древнейшая арабская идентичность». Почему же тогда нельзя заглянуть в ту же комнату, создав нишу под названием «русская древнейшая идентичность»? Это гораздо более созвучно нынешнему состоянию России.
Вдумаемся: это состояние отнюдь не лучшее. Мы потеряли огромные территории. И вряд ли можем считать себя совсем свободными от западного ига, а значит, и от возможности потерять всё до конца. Ибо западное иго, будучи осуществленным, обязательно приведет к потере нами всего на свете: государства, права на территорию, права на историческую жизнь и, в конечном счете, даже права на формирование хоть какой-то русской общности.
В таких состояниях народы отмобилизовываются и начинают искать свои корни гораздо более активно. Такие корни зачастую ищут малые и даже исчезающие народы. Поговорите с их представителями: с армянами — об Урарту, с чеченцами — о хурритах, с адыгами и абхазами — о хаттах. Они вам многое порасскажут. И не всё из того, что они расскажут, будет выдумкой.
Владислав Григорьевич Ардзинба (1945–2010), выдающийся борец за освобождение абхазского народа от грузинского ига, был председателем Верховного совета Абхазии с 1992 по 1994 год, президентом Абхазии с 1994 по 2005 год. Это был крупный историк-востоковед, занимавшийся исследованиями хеттской культуры, определением связей между абхазо-адыгскими народами и древними народами Малой Азии. Что, надо считать случайностью сопряжение этой сферы его занятий — с его политической ролью? Полно!
А его противник Звиад Константинович Гамсахурдия (1939–1993)? Он разве не занимался древнейшей грузинской историей? И его отец Константине, друг и соратник Лаврентия Павловича Берии, тоже этим не занимался? Полно! Только этим и занимались. Звиад так просто впитал это всё, что называется, с молоком матери.
А нынешние игры украинского врага? Конечно, нельзя ему уподобиться и выдумывать историю на пустом месте. Но разве Николай Яковлевич Марр (1865–1934), очень яркий российский и советский востоковед и кавказовед, академик в эпоху Российской империи, церковный староста в эпоху досоветской России, человек правых убеждений, начавший своеобразное сближение с марксизмом только в конце 20-х годов и получивший после этого аж орден Ленина и звание «почетного краснофлотца», — всё высасывал из пальца?
Да, Сталин осудил Марра в своей работе «Марксизм и вопросы языкознания». Но перед этим он восхищался Марром. И мало ли кто им только не восхищался! Да и стоит ли сейчас разбирать поздний этап отношений между Сталиным и задолго до этого умершим Марром, роль на этом этапе грузина А. С. Чикобавы (1898–1985) или армянина Г. А. Капанцяна (1887–1957)?
Кстати, о Капанцяне. В 1947 году он издал книгу «Хайаса — колыбель армян». Эта книга легла в основу теории армянского этногенеза, которая поддержана мировой наукой. В 1949 году Григорий Айвазович был уволен с работы за антимарровскую позицию. В 1950 году он выступил в газете «Правда» со статьей против Марра и победил. Но дело было, как понимают все специалисты по той эпохе, не в борьбе Капанцяна и Чикобавы против марризма и учеников Марра, а в начавшейся борьбе Сталина с Берией.
Так что не будем ни демонизировать Марра, ни восхвалять его. Не будем делать того же самого с его противниками. А просто спросим себя, почему вопрос о колыбели Армении, колыбели Грузии, колыбели Абхазии и других колыбелях может обсуждаться корректно, а вопрос о колыбели Руси не может?
Если даже можно было ответить на этот вопрос, сказав, что тогда огромная и победительная Русь эпохи СССР («Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки великая Русь...») по причине своей огромности и величия не так трепетно обсуждала вопрос о своей колыбели, как это делали малые народы, то ведь тогда и теперь сильно отличаются. Да, мы всё еще огромны. Мы до сих пор огромны. Но мы и не так велики, как были. И сильно травмированы тем, как закончилась холодная война.
И западное иго, о котором говорил Татищев, сейчас ничуть не менее актуально, чем в его эпоху! Что вовсе не означает неактуальности восточного ига на перспективу, не так ли?
Так почему некорректен вопрос о колыбели Руси? И почему, обсуждая этот вопрос именно исторически, а точнее, даже историологически (то есть на основе сопоставления чужих древних и не древних исторических данных), мы не имеем права говорить о хаттах, обсуждая эту самую колыбель? О Пафлагонии уже сказано у Ломоносова и Татищева. Такую колыбель им было не стыдно обсуждать. А они — крупнейшие ученые своего времени.
Но ведь где Пафлагония — там и соседи энетов, эти самые дохеттские халибы/калибы и халды. А всё это подпирается снизу единой хаттской системой. Как же можно не обсуждать эту систему? Тем более если речь идет о народе, который дал миру нечто неслыханное — железные изделия, произведенные из выплавленной руды, а не из метеоритного железа. О народе, сделавшем это задолго до начала настоящего железного века. О народе, прочно связанном с древнейшим Чатал-Гуюком и его чуть более поздними производными.
Даже если строго следовать Ломоносову и Татищеву, утверждая, что конкретные ростки проторусскости имеют энетский характер, то ведь сами энеты возникли не на пустом месте. Это, так сказать, грибы, выросшие из хаттской грибницы. Грибницы таинственной, адресующей к очень крупным мировым процессам.
Давайте я всё же приведу развернутую цитату из книги Вяч. Вс. Иванова «История славянских и балканских названий металлов»:
«Особая культовая значимость железа в ритуальной традиции хатти выделяет эту последнюю (и отчасти продолжающую ее древнехеттскую) из числа других древневосточных (и объединяет ее с позднейшими западно-кавказскими, в частности, абхазской, что представляет особый интерес ввиду наличия ряда описываемых ниже сходств языка хатти и абхазско-адыгских языков). В традиции хатти отсутствовали аксиологическая (ценностная) преграда для осознанного использования железа как значимого металла, которая могла задержать развитие металлургии железа в других областях согласно Кребру».
О какой особой культовой значимости железа в ритуальной традиции хатти говорит Иванов? Что это за традиция? Так ли однозначен вывод Иванова о крайней близости хаттской и адыго-абхазской наидревнейших колыбелей? Нет ли среди ныне здравствующих адыго-абхазских историков, увлеченно занятых этим вопросом, иной точки зрения, причем такой, которая не опровергает точку зрения Вячеслава Всеволодовича, а уточняет ее? Что происходит в случае этого уточнения?
Нурбий Газизович Ловпаче — историк и археолог, а также художник и востоковед, 75-летний юбилей которого праздновался 29 мая 2012 года.
Нурбий Газизович родился в городе Грозном в семье кадрового офицера, погибшего в Великую Отечественную войну. Он служил в Советской Армии. В 1964 году переехал на родину отца, в Адыгею. Там начал заниматься адыгейским прошлым. И за сорок с лишним лет превратился из дилетанта в выдающегося специалиста, возглавившего в 2007 году сектор археологии Адыгейского республиканского института гуманитарных исследований (АРИГИ). Этот институт гуманитарных исследований был создан в 1927 году. Он является старейшим и единственным центром изучения адыгского этноса. Стать главою сектора археологии этого института может только авторитетный для адыгов специалист.
Кроме того Нурбий Газизович — ученый секретарь отделения Русского географического общества в Республике Адыгея. И, наконец, будучи известным художником, он одновременно является кандидатом исторических наук. Я совершенно не собираюсь абсолютизировать точку зрения Нурбия Газизовича. В том, что касается адыгской и сопряженной с ней колыбелей, — разных мнений достаточно много. И тем не менее, суждения Нурбия Газизовича вполне заслуживают того, чтобы быть здесь приведенными. Повторяю, это не антиадыгская, а самая что ни на есть коренная адыгская респектабельная научная точка зрения. Точка зрения специалиста, который вел раскопки. И сам принадлежит к этносу, древнейшей историей которого занимается. И почему бы не прислушаться к его мнению, тем более, что это не только его мнение. В любом случае, это мнение надо учесть, не правда ли?
(Продолжение следует.)
