Свергали ли большевики царя?

Миф о том, что «большевики свергли царя» скроен весьма неумело. Его появлению мы обязаны постсоветскому регрессу. Только очень бескультурный человек может транслировать подобную вопиющую ложь. О том, что большевики свергли царя не сказано ни в одном, даже самом фальшивом документе.

Тем не менее, миф о «свергших царя большевиках» встречается сегодня сплошь и рядом. Политики и средства массовой информации постоянно вколачивают его в сознание по принципу «как известно».

Так, например, 22 апреля 2015 года в «Комсомольской правде» было опубликовано интервью с писателем и историком А. Л. Мясниковым, озаглавленное: «Писатель Александр Мясников: Ленин свергал царя на немецкие деньги, а декабристы — на британские». Правда, в самом интервью так и не было рассказано, как же именно Ленин «свергал царя».

А 28 января 2016 года В. Жириновский в передаче Владимира Соловьева «Поединок» огульно обвинил Ленина в развале царской империи: «Сегодня радостный день. Вместе с миллионами наших граждан мы дадим самую отрицательную оценку всей деятельности Ленина, Сталина, большевистской партии за разгром двух великих государств — царской и советской России».

Справедливости ради надо оговорить, что одной из предпосылок возникновения мифа о свержении царя большевиками стало преувеличение советским официозом роли последних в Февральской революции. Общее расплывчатое постсоветское представление о значимости роли большевиков в революционных событиях 1917 года вкупе с повальной безграмотностью и породило миф о свержении царя большевиками.

Рассмотрим, что представляла собой партия большевиков накануне и в начале революции и кто и как на самом деле свергал царя.

Большевики и Февральская революция

Февральская революция началась 23 февраля в Петрограде с протестных выступлений рабочих и солдат. Антивоенные митинги, хлебные бунты и стачки переросли в вооруженное восстание.

Безусловно, большевики не питали ни малейшего пиетета к монархии. Конечно, восставшие рабочие и солдаты поднялись, в том числе, благодаря предшествовавшей агитации большевиков, как и членов других партий. Впрочем, эсеры имели куда больший авторитет в войсках. Да и численность большевистской партии была невелика.

После Февральской революции количество членов партии составляло около 23 600 большевиков. Однако множество членов РСДРП(б) на момент революции находились в тюрьмах и ссылках. Для сравнения черносотенцев в 1916 году было 45 000.

Большевики не стали организующей силой Февральской революции. Когда она началась, ключевые лица большевистской партии находились не в Петрограде. Ленин был в эмиграции в Швейцарии. Троцкий — в Америке. Сталин, Каменев, Свердлов, Орджоникидзе и другие большевистские лидеры были разбросаны по ссылкам.

Узнав о революции из швейцарских газет, Ленин в начале марта 1917 года писал: «...События так быстро развиваются теперь в нашей стране, что судить о положении дела можно лишь с большой осторожностью». При этом глава РСДРП(б) отмечал, что «захватившее власть в Петербурге» Временное правительство вырвало эту власть из рук рабочих.

Лев Троцкий в конце 20-х годов отмечал, что в канун Февраля о большевиках «мало кто знал». В Петрограде действовало Русское бюро ЦК РСДРП(б), возглавляемое А. Шляпниковым, В. Молотовым и П. Залуцким. Задача повести за собой восставшие массы оказалась им явно не по силам. Троцкий даёт следующую характеристику действиям Петроградского бюро на момент начала революции: «Центральный большевистский штаб, состоявший из Шляпникова, Залуцкого и Молотова, поражает беспомощностью и отсутствием инициативы»; «[Петроградское] руководство [партии] наблюдает сверху, колеблется и отстает, т. е. не руководит».

Активный участник Февральской революции большевик Василий Каюров давал схожую оценку действиям Петроградского центра: «...В течение трёх дней уличной борьбы массой руководили исключительно вожди из рабочих-большевиков, руководящих начал от партийных центров совершенно не ощущалось».

В образовавшихся Советах влияние большевиков оказалось также весьма незначительно. Ленин писал в «Апрельских тезисах»: «В большинстве Советов рабочих депутатов наша партия в меньшинстве, и пока в слабом меньшинстве...». Троцкий, переосмысливая опыт революции, напишет много лет спустя: «Большевизм в тот период еще только глухо клокотал в глубоких недрах революции. Официальные же большевики, даже в Петроградском Совете представляли ничтожное меньшинство, которое к тому же не очень ясно определяло свои задачи». Сразу после Февральской революции большинство Советов оказалось под эсерами и меньшевиками. И только в середине лета 1917 года большевикам удалось переломить ситуацию.

Отметим, что при этом и эсеры, и меньшевики также не ожидали скорого прихода революции. Так, эсер Сергей Масловский-Мстиславский говорил: «Революция застала нас, тогдашних партийных людей, как евангельских неразумных дев, спящими». А меньшевик Николай Суханов (Гиммер) отмечал: «Ни одна партия не готовилась к великому перевороту…». При этом и эсеры, и меньшевики были воодушевлены Февралем, и, в отличие от большевиков, гораздо благосклоннее отнеслись к пришедшему к власти Временному правительству.

Оговорив весьма слабое участие большевиков в начавшихся революционных событиях, вернемся по времени несколько назад для того, чтобы посмотреть, когда и в какой среде родились замыслы по свержению царя.

«Великокняжеская фронда»

Из-за неудачного хода войны, бездарной внутренней политики и, не в последнюю очередь, из-за Руспутина к концу 1916 года против Николая II оказались настроены практически все политические и общественные силы.

Встали в оппозицию и 15 великих князей дома Романовых, образовавших т. н. «великокняжескую фронду». Основными требованиями фронды было устранение от управления государством Распутина, «царицы-немки» Александры Фёдоровны и их креатур — прежде всего, председателя Совета министров и, одновременно, министра иностранных дел, «немца» Б. В. Штюрмера и министра внутренних дел А. Д. Протопопова. Кроме того, фронда настаивала на введении «ответственного министерства» — то есть правительства, ответственного перед парламентом. Необходимость свержения царя великие князья обосновывали интересами «спасения монархии».

В великокняжеской оппозиции участвовала мать царя, вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Поссорившись с императрицей Александрой Фёдоровной, она задолго до возникновения фронды покинула двор и обосновалась в Киеве. Напрямую свои властные требования она излагать сыну избегала, предпочитая действовать через третьих лиц. Так, 28 октября 1916 года, во время визита к матери в Киев, Николай II имел беседу с приближённым Марии Фёдоровны престарелым графом Ольденбургским, который, явно с подачи Марии Фёдоровны, убеждал императора удалить от двора Распутина.

Неформальным главой фронды считался великий князь Николай Михайлович Романов (дядя Николая II), прозванный за радикальность своих взглядов «Филиппом Эгалите» — по аналогии с французским принцем из дома Бурбонов Луи Филиппом Жозефом, отрёкшимся от своей семьи и взявшим гражданскую фамилию «Эгалите» («Равенство»). 1 ноября 1916 года Николай Михайлович во время беседы с императором, содержание которой доподлинно не известно, передал ему письмо, в котором говорилось: «...Так дальше управлять Россией немыслимо… Ты веришь Александре Фёдоровне. Оно и понятно. Но что исходит из её уст, есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды… Если бы тебе удалось устранить это постоянное вторгательство во все дела тёмных сил, сразу началось бы возрождение России...». Отметим, что «тёмными силами» великокняжеская оппозиция именовала Распутина, его окружение и его ставленников. В этом же письме Николай Михайлович предупреждал царя: «Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше — накануне эры покушений».

7 ноября с Кавказского фронта в Ставку в Могилёве прибывает для встречи с императором другой лидер фронды, бывший в начале Первой мировой войны верховным главнокомандующим русской армии, великий князь Николай Николаевич. О его настрое свидетельствуют слова, которые он сказал сразу по приезду, ещё до встречи с Николаем II, протопресвитеру армии и флота Г.И. Шавельскому: «...Дело не в Штюрмере, не в Протопопове и даже не в Распутине, а в ней, только в ней (имеется в виду императрица Александра Фёдоровна — прим. авт.). Уберите ее, посадите ее в монастырь, и Государь станет иным, и всё пойдет по-иному. А пока всякие меры бесполезны!». 8 ноября, в завершающем разговоре с императором, который проходил по свидетельству самого Николая Николаевича «в очень резкой форме», он требует ввести ответственное министерство и предостерегает царя, что в случае бездействия тот потеряет корону.

11 ноября письмо Николаю II пишет и его брат Михаил Александрович (текст письма был составлен бароном Н.А. Врангелем). В этом письме мы снова находим предостережения о грядущем коллапсе, призванные оказать впечатление на императора: «...Мы стоим на вулкане и... малейшая искра, малейший ошибочный шаг… [могут] вызвать катастрофу». Для спасения ситуации Михаил Александрович, не называя конкретных имён, призывает императора «удалить наиболее ненавистных лиц... заменив их людьми чистыми, к которым нет у общества... явного недоверия».

В тот же день, 11 ноября, письмо царю пишет с фронта великий князь Георгий Михайлович. Ссылаясь на опасные настроения в армии, он настаивает на отставке Штюрмера и установлении ответственного министерства как «единственной меры», которая «может предотвратить общую катастрофу».

Под давлением великокняжеской оппозиции Николай II отправил 9 ноября Штюрмера в отставку (о ней стало известно 11 ноября). Однако дальше дело застопорилось: фронда метила в Распутина, но за него решительно стояла императрица. Тогда великие князья решаются на коллективное обращение к Николаю II. На семейном совете они договариваются, что общую позицию до императора донесёт великий князь Павел Александрович.

Встреча Павла Александровича с Николаем II состоялась 3 декабря. На ней присутствовала императрица Александра Фёдоровна. Содержание разговора доподлинно неизвестно. Однако по воспоминаниям жены Павла Александровича княгини Ольги Палей, во время встречи великий князь от имени семейного совета просил Николая ввести конституцию. Получив отказ, он попросил хотя бы ввести ответственное министерство и отправить в отставку Протопопова — как «ненавистного всем» ставленника Распутина. Затем Павел Александрович стал говорить о «злополучном влиянии» самого Распутина, что вызвало бурную реакцию со стороны Александры Фёдоровны. В итоге, царь по всем пунктам ответил отказом.

Провал попытки коллективного обращения к царю убедил по меньшей мере часть фрондёров в невозможности чего-либо добиться от императора путём переговоров.

В ночь на 17 декабря 1916 года происходит убийство Распутина, непосредственным участником которого был, как это вскоре становится известно, великий князь Дмитрий Павлович. После этого настроения великокняжеской фронды еще больше радикализуются.

Так, лидер партии «октябристов», председатель тогдашней Думы М. В. Родзянко вспоминал, что великая княгиня Мария Павловна в одну из последовавших после убийства Распутина ночей, 24 декабря, вызвав его на срочный разговор, предложила устранить Александру Фёдоровну как главную виновницу всех бед. Родзянко рассказывал: «Великая княгиня стала говорить о создавшемся внутреннем положении, о бездарности правительства, о Протопопове и об императрице. При упоминании ее имени она стала более волноваться, находила вредным ее влияние и вмешательство во все дела, говорила, что она губит страну, что, благодаря ей создается угроза царю и всей царской фамилии, что такое положение дольше терпеть невозможно, что надо изменить, устранить, уничтожить [здесь и далее выделено нами — авт.]…».

О необходимости убийства императрицы пишет в своём дневнике 23 декабря и великий князь Николай Михайлович: «[Убийство Распутина] полумера, так как надо покончить и с Александрой Федоровной, и с Протопоповым. Вот видите, снова у меня мелькают замыслы убийств, не вполне еще определенные, но логически необходимые, иначе может быть еще хуже, чем было. <...> С Протопоповым еще возможно поладить, но каким образом обезвредить Александру Федоровну? Задача — почти невыполнимая. Между тем время идет, а с их отъездом (имеются в виду Юсупов, великий князь Дмитрий Павлович и Пуришкевич, т.е. убийцы Распутина — прим. авт.) ...я других исполнителей не вижу и не знаю».

23 декабря 1916 года французский посол Морис Палеолог сделал следующую запись в своём дневнике:

«...Вечером я узнал, что в семье Романовых великие тревоги и волнение.

Несколько великих князей, в числе которых мне называют трех сыновей великой княгини Марии Павловны: Кирилла, Бориса и Андрея, говорят ни больше, ни меньше, как о том, чтобы спасти царизм путем дворцового переворота. С помощью четырех гвардейских полков, которых преданность уже поколеблена, [они] двинутся ночью на Царское Село; захватят царя и царицу; императору докажут необходимость отречься от престола; императрицу заточат в монастырь; затем объявят царем наследника Алексея под регентством великого князя Николая Николаевича.

Инициаторы этого плана полагают, что великого князя Дмитрия его участие в убийстве Распутина делает самым подходящим исполнителем, способным увлечь войска. Его двоюродные братья, Кирилл и Андрей Владимировичи, пришли к нему в его дворец на Невском проспекте и изо всех сил убеждали его «довести до конца дело народного спасения». После долгой борьбы со своей совестью Дмитрий Павлович в конце концов отказался «поднять руку на императора»...».

Однако отсутствие твёрдой организующей воли в лагере фрондёров не позволило им продолжить дело, начатое убийством Распутина.

Уже 2 января 1917 года тот же Морис Палеолог запишет: «...Заговор великих князей дал осечку. Член думы Маклаков был прав, когда говорил третьего дня г-же Д...: «...Они хотели бы, чтобы Дума зажгла порох... В общем итоге, они ждут от нас того, чего мы ждем от них»». Отметим эти явно не случайные взаимные ожидания великих князей и членов Думы.

Николай II не без оснований подозревал, что в заговоре против Распутина участвовали и другие члены семьи. «...Знаю, что совесть многим не даёт покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан», — писал он в ответ на коллективное прошение фрондёров не отправлять Дмитрия Павловича в ссылку в Персию (на это прошение император ответил отказом). Царь осторожно одного за другим удаляет из Петрограда великих князей. Вслед за Дмитрием Павловичем по повелению императора 1 января 1917 года покидает столицу великий князь Николай Михайлович. Примечательна его реакция на приказ о высылке: «Александра Фёдоровна торжествует, но надолго ли стерва удержит власть?!», — записал он в своём дневнике. Вынуждены были также уехать из Петрограда Андрей и Кирилл Владимировичи.

Этим по фронде был нанесен сильный удар. Однако в конце января — начале февраля, непосредственно накануне революционных событий, великие князья предпринимают еще ряд попыток давления на царя.

Особенно большой расчет возлагался на переписку и встречи Николая II с чиновником А.А. Клоповым. Как показывает В.С. Дякин, «тексты всех писем Клопова (имеются в виду письма Клопова к Николаю в январе-феврале 1917 года — прим. авт.) и план его разговора с Николаем были согласованы с в. кн. Михаилом [Александровичем]». В написании писем также принимали участие М.В. Родзянко и князь Г.Е. Львов, которого в момент своего отречения Николай II назначит главой Временного правительства. В этих письмах снова звучат нападки на «немецкую партию» с требованием отставки лично Протопопова и всего правительства в целом. Присутствует в них и другой важнейший для фронды пункт — учреждение ответственного министерства.

В начале февраля добиться встречи с императрицей сумел великий князь Александр Михайлович. Беседа, на которой присутствовал и император, быстро переросла в ссору. Фрейлина императрицы А. Вырубова так вспоминала эту встречу: «Нового Великий Князь ничего не сказал, но потребовал увольнения Протопопова, ответственного министерства и устранения Государыни от управления государством».

Последней попыткой фронды повлиять на ситуацию была предполагавшаяся поездка в Ставку к императору его матери Марии Фёдоровны, которая должна была убедить Николая отстранить Александру Фёдоровну от дел. Этот план изложен в письме Николая Михайловича к вдовствующей императрице от 19 февраля 1917 года. В нём великий князь пишет: «...Не просите, но требуйте (подчёркнуто в письме — авт.) самым решительным образом от имени всех (имеется в виду, от имени всей семьи — авт.) немедленного удаления А[лександры] Ф[ёдоровны] от Государя. Можно отправить её в Ливадию… а если этого окажется недостаточно, нужно запереть Её в монастырь».

Вдовствующая императрица так и не поехала в Ставку к сыну, и этому плану фронды, как и предыдущим, не суждено было осуществиться.

О степени отчуждения между великими князьями и императором перед началом Февральской революции красноречиво свидетельствует следующая заметка А. Вырубовой о беседе в начале февраля 1917 года с герцогом Лейхтенбергским: «Взволнованный, он (герцог Лейхтенбергский — авт.) просил меня передать Его Величеству его просьбу, от исхода которой, по его мнению, зависело единственно спасение царской семьи, а именно: чтобы Государь потребовал вторичной присяги ему всей Императорской фамилии».

1 марта, в разгар революционных событий, великие князья Михаил Александрович, Кирилл Владимирович и Павел Александрович подписали проект т. н. манифеста «О полной конституции русскому народу». В соответствии с манифестом, в России вводился конституционный строй, а председатель Думы должен был «немедленно составить временный кабинет» — т. е. то самое вожделенное ответственное министерство. Предполагалось, что царь должен согласиться этот манифест подписать. Однако и это начинание великих князей потерпело фиаско: манифест был передан для зачтения в Думе лидеру «кадетов» П.Н. Милюкову, который предпочёл не предавать его широкой огласке.

Забегая вперед, скажем, что целый ряд великих князей признают после свержения Николая II Временное правительство. Так 9, 11 и 12 марта на имя премьер-министра князя Львова поступили соответствующие телеграммы от великих князей Николая Николаевича, Александра Михайловича, Бориса Владимировича, Сергея Михайловича и Георгия Михайловича.

Таким образом, даже если члены императорского дома не повлияли непосредственно на отречение императора, то они явно не могли стать его опорой в надвигающейся критической ситуации.

Интерес иностранных держав

Союзники России в Первой мировой войне Англия и Франция опасались, что Распутин убедит царя через Александру Фёдоровну пойти на переговоры с немцами.

Британский королевский дом, родственный российскому царствующему дому, пытался воздействовать на императора через великих князей. В ноябре 1916 года великий князь Михаил Михайлович Романов, живший в Лондоне, писал Николаю II: «Я только что возвратился из Букингемского дворца. Жоржи (король Великобритании Георг — прим. авт.) очень огорчён политическим положением в России. Агенты Интеллидженс Сервис обычно очень хорошо осведомлённые, предсказывают в ближайшем будущем в России революцию. Я искренно надеюсь, Никки, что ты найдёшь возможным удовлетворить справедливые требования народа, пока ещё не поздно».

Родзянко вспоминал, что уже после убийства Распутина, 3 января 1917 года, на квартиру к нему неожиданно приехал брат царя великий князь Михаил Александрович. Князь заявил, что правительство и Александра Федоровна «ведут Россию к сепаратному миру и к позору, отдают нас в руки Германии», что царицу и царя «окружают темные, негодные и бездарные лица», что царицу «яростно ненавидят» и что «пока она у власти — мы будем идти к гибели». «Представьте, – добавил Михаил Александрович, – то же самое говорил моему брату (т. е. Николаю II — прим. авт.) Бьюкенен».

И действительно, как вспоминает М. Палеолог, 30 декабря во время аудиенции у Николая II лорд Джордж Бьюкенен «не побоялся разоблачить интриги, которые немецкие агенты поддерживают вокруг императрицы».

Английский посол Джордж Бьюкенен и английский консул и разведчик Роберт Локкарт вообще весьма активно общались с будущими лидерами Февральской революции. Бьюкенен в январе 1917 года обсуждал в своем посольстве в Петербурге дворцовый переворот с главными думскими заговорщиками А. Гучковым, М. Родзянко и П. Милюковым. «Дворцовый переворот обсуждался открыто, и за обедом в посольстве один из моих русских друзей, занимавший высокое положение в правительстве, сообщил мне, что вопрос заключается лишь в том, будут ли убиты и император и императрица или только последняя», — вспоминал Бьюкенен об одной из подобных встреч в начале 1917 года.

Локкарт, находившийся в Москве, постоянно вёл беседы с думцами князем Львовым, М. Челноковым, В. Маклаковым, А. Мануйловым и Ф. Кокошкиным о том, что высшее руководство России не способно контролировать ситуацию и волочёт страну в пропасть. Локкарта безусловно интересовали не общие разговоры, а сбор агентурной информации, в которой не было недостатка. Как отмечает сам Локкарт, через одного только М. Челнокова он сумел добыть «экземпляры многочисленных секретных резолюций» Московской думы и Земского союза, и даже «такие документы, как письмо Родзянко премьеру».

19 января 1917 года в Петрограде открылась конференция союзников по Антанте (т. н. Петроградская конференция). Она закончила свою работу 8 февраля, т. е. буквально за две недели до начала Февральской революции. В конференции приняли участие делегации из Великобритании, Франции и Италии. Главной темой конференции, конечно, была война. Однако негласной целью приехавших дипломатов было воочию увидеть, как обстоят дела в России, откуда поступали всё более тревожные сведения.

Накануне конференции Бьюкенен на аудиенции у Николая II усомнился в целесообразности ее проведения. Посол заявил: «...Политическое положение в России не дает мне смелости ожидать каких-либо крупных результатов от её (конференции — прим. авт.) заседаний… [поскольку] нет никакой гарантии, что нынешнее русское правительство будет оставаться на своём посту». В ответ на возражения Николая II, заверившего, что русский народ и его царь «едины в своём решении выиграть войну», Бьюкенен ответил, что если «Россия всё ещё едина как нация, это единство оппозиции к его (Николая II — прим. авт.) нынешней политике». И осведомился понимает ли Николай II, что «на революционном языке заговорили не только в Петрограде, но и по всей России?».

Прибывшая вслед за тем в Петербург английская делегация также общалась с будущими заговорщиками. Глава миссии военный министр Великобритании лорд Альфред Мильнер встречался с князем Львовым. Львов вручил Мильнеру меморандум, в котором, как вспоминал присутствовавший на этой встрече Локкарт, говорилось, что «если позиция царя не изменится, то в течение трёх недель вспыхнет революция». Указанный в меморандуме срок, по всей видимости, был связан с предстоящим собранием Думы.

Один из членов британской делегации, генерал Вильсон, находясь под впечатлением от увиденного в России, записал 2 февраля 1917 года в своём дневнике: «Они (Николай II и императрица — прим. авт.) потеряли свой народ, свою знать, а теперь и свою армию, и я не вижу для них никакой надежды; скоро здесь произойдёт ужасная беда». На следующий день он добавил: «Вне всякого сомнения Император и Императрица стремительно приближаются к свержению. Все — офицеры, купцы, женщины — открыто говорят об абсолютной необходимости избавиться от них».

Заговор думцев и генералов

Заговор членов Государственной думы сложился в конце 1916 года, уже после убийства Распутина. Заговорщиками были Александр Гучков и вышеупомянутый Михаил Родзянко — лидеры праволиберального «Прогрессивного блока» и партии «октябристов» (представлявшей интересы крупных землевладельцев и промышленников), деятели Земгора и Военно-промышленного комитета. Участвовал в заговоре и лидер кадетов Павел Милюков. Ряд их коллег по Думе (Некрасов, Терещенко и другие) поддержали заговор.

Обсуждались различные замыслы свержения Николая II, избавления от императрицы и удаления от власти окружения царя. После этого предполагалось установить в России конституционную монархию. Как и великие князья, члены Думы рассуждали о «спасении монархии» путем смены монарха. Необходимость заговора сверху объяснялась тем, что иначе монархия падет от мятежа «плебеев» снизу.

1 января 1917 года заговорщики через главу города Тифлиса А. И. Хатисова предложили великому князю Николаю Николаевичу возглавить империю вместо своего племянника. Николай Николаевич отказался, однако царю о сделанном предложении не рассказал.

Тогда заговорщики решили, что главой государства может стать брат Николая II Михаил Александрович в качестве регента при малолетнем наследнике престола.

Гучков позже, в эмиграции, рассказывал: «Из беседы с Некрасовым выяснилось, что и он пришел к той же точке зрения ... о неизбежности насильственного переворота... Так как в дальнейшем предполагалось возведение на престол сына государя — наследника, с братом государя в качестве регента на время малолетства, то представлялось недопустимым заставить сына и брата присягнуть через лужу крови. Отсюда и родился замысел о дворцовом перевороте, в результате которого государь был бы вынужден подписать отречение с передачей престола законному наследнику...».

Совершить дворцовый переворот без поддержки армии было невозможно. Настроения в армии накануне Февральской революции генерал Брусилов позже охарактеризует следующим образом: «К февралю 1917 года вся армия — на одном фронте больше, на другом меньше — была подготовлена к революции. Офицерский корпус в это время также поколебался и, в общем, был крайне недоволен положением дел».

Гучкову удалось привлечь к участию в заговоре командующего Северного фронта генерала Рузского. Рузский, в свою очередь, привлек еще нескольких командующих фронтами, в том числе генерала Брусилова. Судьбу заговора решило присоединение к нему начальника Генерального штаба Алексеева.

9 февраля в кабинете председателя Государственной Думы Родзянко состоялось совещание лидеров думской оппозиции. Там присутствовали также генерал Н. В. Рузский и полковник А. М. Крымов. На совещании открыто обсуждался план дворцового переворота.

Таким образом, представители Думы и члены высшего генералитета готовили отречение Николая II ещё до начала революционных событий.

Охранное отделение тоже знало о готовящемся заговоре. Генерал охранки Спиридович писал 20 февраля: «Попав же на квартиру одного приятеля, серьезного информатора, знающего всё и вся, соприкасающегося и с политическими общественными кругами, и с прессой и миром охраны, получил как бы синтез об общем натиске на правительство, на Верховную Власть. Царицу ненавидят, Государя больше не хотят... Об уходе Государя говорили как бы о смене неугодного министра. О том, что скоро убьют Царицу и Вырубову говорили так же просто, как о какой-то госпитальной операции. Называли офицеров, которые, якобы, готовы на выступление, называли некоторые полки, говорили о заговоре Великих Князей, чуть не все называли В. К. Михаила Александровича будущим Регентом».

Отречение царя

Когда произошла Февральская революция и вооруженная толпа захлестнула улицы, думские заговорщики поняли, что свергать царя надо немедленно.

Генерал Брусилов вспоминал: «Я ... был вызван к прямому проводу [генералом] Алексеевым, который сообщил мне, что образовавшееся Временное правительство ему объявило, что в случае отказа Николая II отречься от престола оно грозит прервать подвоз продовольствия и боевых припасов в армию (у нас же никаких запасов не было); поэтому Алексеев просил меня и всех главнокомандующих телеграфировать царю просьбу об отречении. Я ему ответил, что со своей стороны считаю эту меру необходимой и немедленно исполню. Родзянко тоже прислал мне срочную телеграмму такого же содержания... Я ответил Родзянко, что мой долг перед родиной и царем я выполняю до конца, и тогда же послал телеграмму царю, в которой просил его отказаться от престола».

1 марта на совещании членов Временного комитета Государственной Думы обсуждалось отречение царя. Монархист В. Шульгин позже вспоминал: «Нас было в это время неполный состав. Были Родзянко, Милюков, я, — остальных не помню… Но помню, что ни Керенского, ни Чхеидзе [то есть левых] не было. Мы были в своем кругу. И потому Гучков говорил совершенно свободно». А говорил он следующее: «...Видимо, нынешнему Государю царствовать больше нельзя… Высочайшее повеление от его лица — уже не повеление: его не исполнят… Если это так, то можем ли мы спокойно и безучастно дожидаться той минуты, когда весь этот революционный сброд начнет сам искать выхода… И сам расправится с монархией…».

В ночь на 2 марта Гучков и Шульгин отправились вдвоем от лица Временного комитета Думы в штаб армии Северного фронта в Псков, где находился Николай.

Вот как монархист Шульгин объяснял самому себе, что он едет свергать царя: «Я отлично понимал, почему я еду. Я чувствовал, что отречение случится неизбежно… Отречение должно быть передано в руки монархистов и ради спасения монархии». То есть отречение императора лучшим выходом на момент Февраля считали даже монархисты.

Отношение думцев на тот момент к царю хорошо характеризуют слова одного из главных заговорщиков, Милюкова, сказанные им на заседании Думы на следующий день, 2 марта: «Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола или будет низложен».

С Николаем II к моменту приезда Гучкова и Шульгина уже говорил об отречении командующий Северным фронтом генерал Рузский. Царю были показаны телеграммы главнокомандующих фронтами с просьбами об отречении.

Николай II заявил Гучкову и Шульгину, что он сначала принял решение отречься в пользу сына. Но, сознавая, что это потребует разлуки с ним, отрекается в пользу брата Михаила.

Отрекшегося царя 8 марта арестовал начальник его штаба генерал Алексеев.

На следующий день великий князь Михаил Александрович, после совещания с членами Думы, также подписал отречение. Родзянко вспоминал: «Великий князь Михаил Александрович поставил мне ребром вопрос, могу ли ему гарантировать жизнь, если он примет престол, и я должен был ему ответить отрицательно, ибо … твёрдой вооружённой силы не имел за собой…».

Таким образом заговор думцев и генералов, устроенный вроде бы для сохранения царствующей династии, привел к полному свержению дома Романовых.

Реакция на свержение царя церкви и лидеров белого движения

Император настолько скомпрометировал себя, что в роковой для себя час не нашел поддержки ни у церкви, ни у монархических организаций, ни у будущих лидеров белого движения, которых по какому-то недоразумению тоже записывают в верные монархисты.

Церковь отреагировала на отречение вполне лояльно.

9 марта Синод выпустил обращение, в котором Февральская революция характеризовалась словами «свершилась воля Божия». В обращении говорилось: «Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути».

12 марта в храмах зачитали акты об отречении Романовых. Теперь перед рукоположением в сан священникам и дьяконам следовало произносить: «Обязуюсь повиноваться Временному правительству, ныне возглавляющему Российское государство, впредь до установления образа правления волею народа при посредстве Учредительного собрания».

Приведем лишь некоторые высказывания высших церковнослужителей того времени.

Архиепископ Волынский Евлогий в своем послании к верующим говорил о том, что «...русский царь был окружен… тесным кольцом безответственных и темных влияний. Неудивительно, что такое самодержавие само вырыло себе могилу <…> Пусть… течёт жизнь народа в сознательном подчинении нашему Временному правительству...».

Епископ Екатеринославский и Мариупольский Агапит заявил, что «темные силы толкали нашу родину к гибели... но Промыслу Божию угодно было указать дорогой Родине путь спасения, — вверив судьбы России Правительству из Представителей народных в Государственной думе, которым прекрасно известны современные недуги и нужды нашего Отечества».

Архиепископ Тамбовский и Шацкий Кирилл сообщил в телеграмме одному из вождей революции и новому обер-прокурору Синода В. Н. Львову, что вся тамбовская консистория «единогласно постановила приветствовать» в его лице «зарю новой жизни для Православной Русской Церкви».

Епископ Полоцкий Кирион призывал в проповеди: «...Станем несокрушимой скалой вокруг Государственной думы… Сплотимся в один великий союз около Временного правительства, исполняя для блага нашей священной родины все его распоряжения».

Наконец, в своем воззвании к сопастырям епархии священнослужители города Казани прославляли Государственную думу, которая «из горячей любви к Родине» совершила «великий государственный переворот».

Что касается отношения к свержению царя лидеров белого движения, то генерал Корнилов лично арестовал 8 марта в Царском селе Александру Федоровну и остальных членов царской семьи.

Адмирал Колчак, по собственному рассказу, в числе первых присягнул Временному правительству и привел к присяге своих подчиненных.

Что касается генерала Деникина, то он так охарактеризовал закат монархии: «Безудержная вакханалия, какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 года привели к тому, что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на которое могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все...».

***

Итак, Февральская революция стала для большевиков неожиданностью. Народный протест против тяжелых условий жизни совпал со стремлением к власти крупных промышленников и землевладельцев, чьи интересы выражали Гучков, Родзянко и Милюков. От Николая II отвернулись Дума, военные, монархисты, церковь и даже его ближайшие родственники. Активный интерес к падению самодержавия проявлял и британский королевский дом.

Лидеры Февральской революции, разрушив Российскую империю, посеяли хаос. Но они не справились с ним. Усмирять хаос, воссоединяя и восстанавливая разрушенную революцией и Гражданской войной страну, выпало на долю столь проклинаемым ими большевикам.