Теология освобождения

Сейчас перед миром стоят вызовы, которые бросает глобализация. «Атлантический проект», победно идущий по миру, приносит войны, насилие и расчеловечивание, ставя во главу угла тщеславие, зависть, жадность, материальный комфорт и благополучие. «Человек человеку волк» — вот как коротко можно охарактеризовать основной принцип его социально-экономического строя — капитализма. Видно, как с Юга подходит ИГИЛ* — мощное движение, призванное сбросить мир в архаику.

России нечего противопоставить этим двум деструктивным силам после падения Советского Союза. Поэтому насущно назрел вопрос о выборе подлинно нашего пути, о создании новой идеологии, соответствующей и проистекающей из нашего исторического опыта.

Русский человек всегда хотел Божьей Правды. Православная Империя и Советский Союз были двумя неудавшимися попытками воплотить мечту русского человека «о тысячелетнем царстве с Богом», о царстве справедливости: в первом случае государство не заботилось в достаточной мере о благополучии своих граждан, а Церковь на социальные проблемы не обращала внимания, во втором случае — Царство Божье без Бога потеряло огонь и Дух, потому что прочно встало на принципы атеизма.

Могут ли быть объединены эти два проекта в некий «христианский коммунизм»? Возможно ли создание «нашего русского социализма» с опорой на Православие? Эти вопросы сегодня всё чаще задаются как представителями общества, так и представителями Церкви.

В середине XX века в Латинской Америке была попытка осуществления синтеза христианства и марксизма. Такой «проект» носит название «теология освобождения». Тем интересней взглянуть на этот исторический опыт, понять его достоинства и недостатки.

На Втором Ватиканском соборе, проходившем с 1962 по 1965 гг., были приняты важнейшие документы, определяющие взгляды Католической Церкви на ее место в современном мире. Был принята социальная доктрина, взявшая курс на помощь нуждающимся: «Итак, Собор принимает во внимание мир людей, или всю человеческую семью в ее целом со всем тем, чем она живет; мир, представляющий собою арену истории рода человеческого, запечатленный его трудами, поражениями и победами; мир, который, как верят христиане, сотворен и храним любовью Творца, впавший в порабощение греху, но освобожденный по сокрушении власти Лукавого Христом, распятым и воскресшим, дабы преобразиться согласно замыслу Божию и достигнуть своего завершения... Никогда еще род человеческий не располагал в таком изо­билии богатствами, возможностями и экономической мощью, и всё же по сей день значительная часть обитателей земного шара страдает от голода и нищеты, а бесчисленное их множество даже полностью неграмотно. Никогда еще у людей не было столь острого чувства свободы, как теперь, и в то же время появляются всё новые виды социального и духовного порабощения. Хотя мир столь живо ощущает свое единство и зависимость отдельных людей друг от друга в неизбежной для них солидарности, его раздирают на части силы, жестоко борющиеся между собой. По сей день продолжаются острые политические, социальные, экономические, расовые и идеологические разногласия, и не устранена опасность войны, грозящей разрушить всё дотла».

Второй Ватиканский Собор также заявил, помимо заботы об общественном благе, о преодолении «индивидуалистической этики»: «Настоятельное требование, диктуемое глубокими и быстрыми изменениями в положении вещей, таково: никто не должен потворствовать сугубо индивидуалистической этике из-за невнимания к ходу событий или в силу косности. Долг справедливости и любви во всё большей мере исполняется благодаря тому, что каждый, согласно своим способностям содействуя общему благу и считаясь с нуждами других, в то же время поддерживает и развивает те общественные и частные учреждения, которые служат улучшению жизненных условий людей. Но есть и такие люди, которые провозглашают широкие и возвышенные идеи, а на деле всегда живут так, будто их совсем не заботят потребности общества. Более того: в ряде стран многие пренебрегают законами и общественными предписаниями. Немалое число людей не стыдится прибегать к различным обманам и ухищрениям, чтобы избежать справедливых налогов или какого-либо иного долга перед обществом...»

Но сказанные в этих документах слова «невнимание к ходу событий», «косность» — всё это не имеет отношения к этике, пусть даже и индивидуалистической, ведь та не предполагает самореализации за счет других людей. «Избегание справедливых налогов и общественного долга», «обманы и ухищрения» — это грехи, порождаемые тщеславием и гордыней.

Несмотря на то, что примат частной собственности не был ни капли затронут, так как «...частная собственность либо тот или иной вид владения материальными благами обеспечивают каждому человеку совершенно необходимый простор для личной и семейной независимости, и потому их нужно рассматривать как расширение человеческой свободы», Ватикан заявил о том, что «земные блага должны быть предоставлены всем людям», поставил цель достижения справедливости для всех, защиты угнетенных.

Протоирей Игорь Выжанов в своей статье «Теология освобождения» в римско-католической церкви» пишет о заключительной фазе Собора следующим образом: «Это имело место 16 ноября 1965 года в катакомбах Домициллы недалеко от Рима. Итак, «сорок епископов со всего мира, вдохновленных идеей «Церкви для бедных» Папы Иоанна  XXIII и движимых пророческим духом дона Элдера Камары, собрались в катакомбах под Римом... Они заключили соглашение служащей и бедной Церкви, которое выразилось в явном предпочтении бедных. Они провозгласили Церковь бедных и с бедными. Они сформулировали обет: вернувшись в свои страны, отказаться от символов Священной власти, оставить свои епископские дворцы и жить бедно».

«Тогда состоялась помолвка Церкви с бедными», — так лаконично описал окончание Cобора Леонардо Бофф, один из «теологов освобождения».

Все эти слова получили живой отклик в сердцах многих священников, видевших вокруг страдание и несправедливость.

В Латинской Америке эти идеи попали на благодатную почву. Вот что в книге «История Латинской Америки» под редакцией Н. П. Калмыкова написано о «социальном аде» в этой части света: «На протяжении всего XX в. Латинскую Америку характеризовали глубокие социальные контрасты — вызывающее богатство одних и беспросветная нищета других, роскошные дворцы и трущобы, изобилие продуктов и голод. В особенно тяжелом положении находились многодетные семьи. Даже в такой, относительно благополучной стране, как Аргентина, многие дети недоедали, особенно в западных провинциях. Да и в столице страны, как отмечали ученые-современники, «детям семей, живущих на зарплату, немногим лучше».

Леонардо и Клодовис Бофф в своей книге «Como Fazer Teologia da Libertaçao» приводят статистику бедственного положения людей в развивающихся странах:

500 млн голодных;

1,7 млрд с ожидаемой продолжительностью жизни ниже 60 лет;

1 млрд людей живет в абсолютной бедности;

1,5 млрд не имеют доступа к минимальному медицинскому обслуживанию;

500 млн безработны или недостаточно заняты, с доходом на душу населения ниже 150 долларов США в месяц;

814 млн безграмотны;

2 млрд не имеют постоянных и надежных источников воды.

Естественно, что на Совете латиноамериканских епископов (СЕЛАМ), состоявшемся после Собора в 1968 году, была всецело принята новая социальная доктрина: Церковь должна была стать «союзницей бедных». На конференции, по словам Леонардо Боффа, Церковь «бросила вызов самой себе, другим Церквам и всей вселенской Церкви: быть союзниками, защитниками, помощниками бедных и их освобождения как современной миссии Церкви — вот новый горизонт евангелизаторского действия».

В лекциях магистра теологии Дмитрия Бинцаровского можно прочитать о влиянии марксизма на «теологию освобождения». На Медельинском Совете латиноамериканских епископов (СЕЛАМ) в 1968 году был принят документ, в котором проводилось разграничение между тремя значениями понятия «бедность».

Во-первых, это материальная бедность как недостаток средств для достойного существования.

Во-вторых, это духовная бедность, понимаемая как готовность совершать волю Божью.

В-третьих, это бедность как солидарность с бедными и протест против системы, которая вызывает и консервирует бедность. Такое разграничение между тремя видами бедности стало нормативным в «теологии освобождения».

Солидарность Церкви с бедными подразумевает, что она рассматривает историю их глазами и сама становится «бедной» — как в смысле «духовной бедности» (исполняя Божье призвание и открываясь миру), так и в прямом смысле (ограничивая себя в материальных благах).

Бедность, порожденная несправедливой социальной системой, угнетение, по мнению «теологов освобождения», — это явления, порождаемые грехом, это отсутствие любви. Это состояния, противоречащие Царству Божьему, поэтому их преодоление, борьба с «социальным адом» — это исполнение Божьей воли.

Инструментом, который был взят за основу трансформации общества, стал марксизм.

Густаво Гутьеррес отмечал, что после обучения в Европе он вернулся на родной континент с тремя открытиями:

C бедностью необходимо бороться.

Бедные — это определенный класс.

Бедность — это не дело случая, а результат определенной структуры.

Густаво Гутьеррес в «Theology of Libe­ration» писал, что не только государство, но и Церковь должна принимать участие в социальных преобразованиях: «Социальное влияние Церкви — это факт. Если мы не пользуемся этим влиянием для защиты притесняемых в Латинской Америке, то мы обращаем его против них».

«Теологам освобождения» импонировал марксизм. Марксизм обосновывал несправедливость существующей социально-экономической системы. Для стран Латинской Америки с зависимой от развитых стран, преимущественно сырьевой экономикой было очевидно, что богатые страны живут за счет их ресурсов, а само население этих стран страдает от голода. Расслоение общества также было очень велико: отвратительно было богатство богатых и бедность бедных.

«Теологи освобождения» считали частную собственность элементом порабощения, поэтому научная обоснованность замены капитализма на иную экономическую систему, которую давал марксизм, была взята ими на вооружение.

В середине XX века в Латинской Америке пролетариат постепенно оформился, поэтому появился в каком-то виде класс, способный на борьбу, нуждающийся в осознании себя.

Стремление преобразовать мир, «историчность» марксизма, отсутствие пассивности — всё это было близко последователям «теологии освобождения», стремившимся трансформировать общество.

Тем не менее, марксизм использовался только как инструмент. Клодовис Бофф сформулировал правила для теологического использования марксизма:

Во-первых, марксизм нужно воспринимать как науку, а не как религию, пророчество или непогрешимый текст.

Во-вторых, эту науку следует использовать как научный метод. Любой метод — довольно гибкий и может верифицироваться или совершенствоваться.

В-третьих, марксизм необходимо использовать как теорию об исторической реальности и не видеть в нем какую-то универсальную теорию, объясняющую устройство мироздания.

В-четвертых, марксизм — это средство и потому играет только инструментальную роль. Важен не марксизм сам по себе, а то понимание реальности, которое он открывает.

В-пятых, марксизм не должен подменять веру. Это всего лишь средство, которое начинается с веры и управляется верой.

Для «теологов освобождения» Бог, в первую очередь, историчен по-особенному: все действия Иисуса Христа рассматриваются ими с социально-политической точки зрения. Это отличается от господствующей христологии, которая, по словам бельгийского католического «теолога освобождения» Жозефа Комблена, «искажает подлинную фигуру Иисуса Христа и превращает ее в икону». Христос действовал именно «во времени», являл себя в Истории как защитник униженных и оскорбленных. Он пришел не в царских одеждах, а спустился в «социальный ад» к простым рыбакам, мытарям и грешникам и посвятил им Свою проповедь.

Известны слова венесуэльского лидера Уго Чавеса, подтверждающие именно такое понимание роли Христа в «теологии освобождения»: «Он (Иисус) был со мной в трудные времена, в самые страшные моменты жизни. Иисус Христос, несомненно, был исторической фигурой — он был повстанцем, одним из наших, антиимпериалистов. Он восстал против Римской империи. Ибо кто мог бы сказать, что Иисус был капиталистом? Нет. Иуда был капиталистом, взяв свои серебреники! Христос был революционером. Он восстал против религиозных иерархий. Он восстал против экономической власти того времени. Он предпочел смерть ради защиты своих гуманистических идеалов и он жаждал перемен. Он был нашим Иисусом Христом». (Восстание против религиозных иерархий — спорный момент: да, Христос обличал «книжников и фарисеев», но и сам явился основателем Церкви. (Мф 16:17–19) — М.Р.)

В Латинской Америке зародилась особая христология, которая, по словам Леонардо Боффа в журнале «Hermeneutica Politica e Praxis Libertadora», должна иметь следующие характеристики:

Примат антропологического элемента над экклезиологическим;

Примат критического элемента над догматическим;

Примат социального над личным;

Примат «ортопраксии» над «ортодоксией».

Следует разобрать подробнее каждую из представленных выше характеристик.

Экклезиологический элемент христологии предполагает, что Церковь является особым институтом. Подобная форма Церкви со строгой иерархией подвергалась критике со стороны приверженцев теологии освобождения. «Социальная база традиционной Церкви с приходами, епископами — это не бедные, а средний класс. Потому что бедные стыдятся войти в церковь, ибо у них нет ботинок и лучшей одежды, чтобы одеться», — писал Л. Бофф. Также иерархичность, по мнению приверженцев «теологии освобождения», оказывает давление на прихожан, превращая их в послушное стадо для сильных мира сего, с которыми традиционное священничество стремится налаживать связи вместо того, чтобы следовать за Иисусом Христом.

В основе Церкви Латинской Америки лежали «базовые церковные общины». Они возникли в начале 60-х годов в самых бедных районах Бразилии, в первую очередь в составе больших приходов, насчитывающих до 10 тысяч прихожан. Одной из причин их возникновения был острый дефицит священнослужителей. На 120 миллионов населения в Бразилии приходилось 13 тысяч священников, то есть примерно по 9 тысяч человек на священнослужителя. Поскольку одному человеку было не под силу обслуживать такое число верующих, священнослужители стали организовывать небольшие ячейки мирян численностью по 10–30 человек. Во главе ячейки стоял грамотный мирянин, ориентировавшийся в религиозных знаниях. Действуя под руководством священника, он становился своеобразным пастырем общины. По словам того же Леонардо Боффа, «базовые церковные общины показывают, что мирянин может делать всё, что делает священник в пастырском плане. Просто он не может освящать и отпускать грехи».

Изначально общины действовали как просветительско-культурные организации. Перед ними стояли задачи евангелизации и катехизации населения, проведения подготовки мессы, совершения обрядов и таинств, проповеди. Также члены общин совместно строили дома, мосты, дороги, боролись за улучшение условий труда, обеспечение транспортом. На основе всех этих действий люди стали проникаться духом коллективизма и взаимопомощи.

Игорь Выжанов так описывает отношение к экклезиологии «теологов освобождения»: «Еще одной характерной чертой экклезиологии «теологии освобождения» является противопоставление Церкви и Царствия Божьего. В своей работе «Происхождение Церкви» Леонардо Бофф приводит слова французского богослова-модерниста Альфреда Луази (1857–1940) из его книги «Евангелие и Церковь», опубликованной в Париже в 1922 году: «Христос проповедовал Царствие Божие, а пришла Церковь». И дальше уже заявляет он сам: Иисус проповедовал не Церковь, а Царство Божие. Церковь, по его мнению, является «временной реализацией Царства».

Это противопоставление проистекает из определенных представлений о Царстве Божьем. Леонардо Бофф считает, что это «великая политика Бога, которая охватывает всё человечество, даже космическое мироздание. Всё принадлежит Царству Божию. Каждый раз, когда есть жизнь, справедливость, братские отношения, сопротивление, желание жить вопреки всем механизмам смерти, мы можем сказать: «Здесь присутствует Царство Божие. Но Царство Божие также проявляется в мире, который не говорит интересами борьбы за жизнь, за справедливость. Всё это — Царство Божие».

Таким образом, Церковь в «теологии освобождения» — не мистическое Тело Христово, но инструмент проведения «Божественной Политики», также призванной преобразовывать этот мир.

В теологии освобождения была предложена «новая герменевтика» или способ трактовки библейских текстов. Игорь Выжанов, ссылаясь на слова Эрнста Фукса и Герарда Эбелинга, пишет в статье о «новой герменевтике»: «Допускается индивидуальная интерпретация Библии в зависимости от ощущений и опыта каждого человека. Слово Божие может трактоваться и переосмысливаться, исходя из исторического момента, конкретной ситуации, в которой находится индивидуум».

Под влиянием исключительной политизированности западного богословия 1970-х годов «новая герменевтика» эволюционировала в «политическую герменевтику», целью которой было установить связь между эсхатологическими обетованиями Евангелия и устройством лучшей жизни на земле «здесь и сейчас». Иными словами, если где-либо в Библии говорится о свободе, задачей «политической герменевтики» является указание практических средств и методов для освобождения от каких бы то ни было земных проблем.

В основе методологии «политической герменевтики» лежит так называемый «герменевтический круг»: ответ, который ищется в Библии, определяется тем, как задается вопрос. Вопрос, в свою очередь, подтверждается, расширяется или исправляется ответом, что порождает новый вопрос, и так формируется круг или бесконечная спираль».

Конечно, основной упор делается на трактовку текстов в социальном и политическом ключе. Для «бедных» важно было найти в Библии ответы на свои вопросы о пути к освобождению от сковывавших их уз эксплуатации. Леонардо Бофф назвал это «вопрошанием всей полноты Писания с точки зрения угнетенных».

Основные черты подобной герменевтики Леонардо Бофф очерчивает в «Como Fazer Teologia da Libertaçao» таким образом:

Привилегия момента перед объяснением. Текстуальный смысл ищется в виде смысла актуального.

Попытка раскрыть преобразующую энергию библейского контекста. Его интерпретация должна приводить к изменению человека и истории.

Выделение соцального контекста послания, содержащегося в Библии. Каждый текст ставится в свой исторический контекст, чтобы получить его толкование именно из данного контекста.

Если перефразировать слова Фридриха Энгельса о том, что «марксизм не догма, а руководство к действию», то можно сказать, что «христианство не догма, а руководство к действию»: в историческом процессе христианство не должно быть статично, ему должно развиваться.

Индивидуализм, естественно, отвергается теологами освобождения. Людям, желающим построить справедливое общество, следует прислушиваться друг к другу, следует учитывать интересы друг друга при принятии решений. Необходимо поступаться некоторыми своими интересами ради других.

Проблему «индивидуалистов» и «коллективистов» описал в своей книге «Православный социализм как русская идея» Н. В. Сомин: «Социальная психология давно и прочно выделила два типа личностей — индивидуалисты и коллективисты.

Коллективист видит в обществе, к которому он принадлежит, как бы большую семью. Он ценит и уважает установления этого общества, подчиняется им не за страх, а за совесть. Коллективист работает на общество, старается принести ему пользу. И в то же время он ждет, что общество его не оставит в беде, поддержит, даст ему средства для достойного существования.

Индивидуалист, разумеется, тоже понимает, что вне общества он жить не сможет. Для него общество — лишь некая среда, к которой он относится потребительски: как можно больше получить, как можно меньше отдав. И главное, чтобы общество не навязывало ему свои законы, свою мораль. Индивидуалист выше всего ставит свою собственную личность, считая, что чем меньше общество будет ограничивать его, тем лучше.

Тут сразу следует развеять одно недоразумение. Иногда говорят, что коллектив уничтожает личность. Отнюдь. И коллективисты, и индивидуалисты — полноценные личности. Только индивидуалист признает свою личность верховной ценностью и всё подчиняет ее существованию. Коллективист же смиряет себя, сознательно подчиняя свою волю коллективу.

Чтобы лучше понять это разделение, сопоставим термины «индивидуалист» и «коллективист» с другой парой терминов — альтруист и эгоист. Думается, что их объяснять не нужно; заметим только, что христианство призывает людей быть альтруистами (ибо христианство — это следование Спасителю, Который возлюбил людей до смерти крестной), а в эгоизме видит причину всех грехов человеческих. Казалось бы, эти пары имеют совершенно разный смысл. Но, всматриваясь внимательнее, мы увидим, что связь имеется, и существенная: коллективист — это очень часто альтруист, а индивидуалист — по большей части эгоист. И действительно, коллективист, уважая общество, любит и уважает составляющих его людей. Индивидуалист же отрицает общество, поскольку любит только себя. Утверждать, что так бывает всегда, было бы неверно. Известен особый тип людей, эксплуатирующий коллектив, любящий качать свои права, не отдавая обществу ничего. Или наоборот, есть индивидуалисты, которые настроены на деятельную помощь людям, но кому помочь — решают только сами. Но всё же корреляция между этими понятиями очень значительна, и это дает нам право во многих контекстах считать соответствующие термины синонимами».

Н. В. Сомин говорит об индивидуализме как о следствии человеческого падения, мешающем следовать заповеди «люби ближнего, как самого себя».

Одно дело — «правильно мыслить» о Боге, другое дело — сопрягать свою веру с делами. В Священном Писании существует достаточно отсылок к необходимости практических дел. Примером является очень яркая цитата из Соборного послания Святого апостола Иакова: «Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? может ли эта вера спасти его? Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из вас скажет им: «идите с миром, грейтесь и питайтесь», но не даст им потребного для тела: что пользы? Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе. Но скажет кто-нибудь: ты имеешь веру, а я имею дела: покажи мне веру твою без дел твоих, а я покажу тебе веру мою из дел моих. Ты веруешь, что Бог един: хорошо делаешь; и бесы веруют, и трепещут. Но хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва?» (2:14–20).

Но «теологи освобождения» говорят не только о делах в обоснование веры, но и о первичности дел в спасении, которое возможно только через преобразование окружающего мира. Правильно, культурно, достойно и нравственно вести себя людям важнее, чем соблюдать обряды.

В своей работе «Тезисы о Фейербахе» К. Маркс, оказавший большое влияние на последователей «богословия освобождения», приводит два тезиса, которые хорошо иллюстрируют этот довод. Это, конечно, одиннадцатый тезис: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его», а также восьмой тезис: «Общественная жизнь является по существу практической. Все мистерии, которые уводят теорию в мистицизм, находят свое рациональное разрешение в человеческой практике и в понимании этой практики».

Но противопоставление ортопраксии и ортодоксии выглядит некорректно. Это два понятия, призванные дополнять друг друга: правильная «мысль» рождает правильное «действие» и наоборот.

Что такое «грех» в теологии освобождения? Грех — это то, что порождает бедность, нищету, несправедливость, отсутствие любви между людьми и их отчуждение друг от друга, то, что мешает построению Царства Божия на Земле.

В книге «Theology of Liberation» Густаво Гутьеррес пишет: «Грех в освободительном понимании не принимается как индивидуальная, личностная или просто внутренняя реальность, утверждающая достаточность «духовного» примирения, которая не привлекает к ответственности за порядок, в котором мы живем. Грех воспринимается как социальный, исторический факт, отсутствие братства и любви во взаимоотношениях между людьми, брешь в дружбе с Богом и другими людьми, и потому внутренний и личный разлом. Когда грех воспринимается таким образом, общие измерения греха открываются заново».

Следует заметить, что это не ортодоксальное определение греха. Протоиерей Сергий Моздор, кандидат богословия, настоятель Воронежского кафедрального собора так описывает грех: «Слово грех (греч. «амартиа») имеет самые разные оттенки в своем содержании, такие, например, как ошибка, кривой путь, упорство или поступок, противоположный добродетели. На богословском языке грехом называется всякое как сознательное, так и несознательное отступление от заповедей Божиих делом, словом или помышлением. Учение Православной Церкви о грехе — его сущности, происхождении и следствиях — основано на библейском откровении о грехопадении прародителей в раю, которое содержится в третьей главе книги Бытия».

Таким образом, «теологи освобождения» не делают акцент на падшесть природы человека, которую следует исправлять, но переводят понятие греха на социальные отношения между людьми, на несправедливость существующей социальной системы.

Хосе Рамос Рехидор пишет о грехе таким образом: «Безусловное «нет» всему тому, что Библия антономастически называет «грехом», т. е. отрицанию реальности, отрицанию жизни. Таким образом, «нет» — всему тому, что обесчеловечивает женщин и мужчин и делает их обедневшими, угнетенными, подвергающимися дискриминации, больными из-за какого-либо увечья или вируса ВИЧ или по причине природных катаклизмов и т. д.».

Для «теологов освобождения» воплощением социального греха является капитализм, порождающий все названные выше явления. Ведь именно при капитализме богатые страны живут за счет бедных стран, пользуясь потребительски их ресурсами, выжимая всё из населения. Для 60-х годов, когда экономика Латинской Америки была преимущественно сырьевой и зависимой от Западного рынка, это было очень актуально (актуально, в целом, и сейчас).

Следует отметить, что это слишком похоже на тезис о том, что «бытие определяет сознание».

В работе К. Маркса «Тезисы о Фейербахе» третий тезис гласит: «Материалистическое учение о том, что люди суть продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно, изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и измененного воспитания, — это учение забывает, что обстоятельства изменяются именно людьми и что воспитатель сам должен быть воспитан. Оно неизбежно поэтому приходит к тому, что делит общество на две части, одна из которых возвышается над обществом (например, у Роберта Оуэна).

Совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности может рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика».

Это значит, что должны меняться и человек, который формирует обстоятельства, и сами обстоятельства, которые формируются человеком, ведь они в дальнейшем будут его же и формировать.

В работе А. Ф. Лосева «Диалектика мифа» есть отличное замечание по этому поводу:

«

В таком же диалектическом взаимоотношении находятся и понятия сознания и бытия. Правда, это есть, в сущности, повторение антиномии субъекта и объекта, но я хочу поговорить об этом ввиду той страстности, которая обычно сопровождает лозунг «бытие определяет сознание». Что значит это утверждение? Я не могу сейчас обсуждать его полностью. Утверждение, где не ясно ни что такое «бытие», ни что такое «сознание», ни что такое «определяет», очевидно, может быть или просто отброшено без рассмотрения, или, наоборот, заслуживает весьма длительного рассмотрения. Не делая ни того, <ни> другого, я остановлюсь только на одном значении «бытия», которое чаще всего и имеется в виду защитниками этой аксиомы. Именно, обыкновенно (далеко не всегда!) здесь имеется в виду социальный порядок и даже более частные его моменты.

Итак, социальные отношения определяют сознание. Спросим: а из чего составляются «социальные» и даже производственные отношения? Не сами ли люди их создают? Если производственные отношения создаются людьми, то, значит, не только «бытие определяет сознание», но и сознание определяет бытие. Если же производственные отношения создаются не людьми, то, во-первых, производственные отношения не суть социальные отношения и уж тем более не могут обладать классовой природой (тогда рушится марксизм до самого основания); во-вторых же, сознание мыслится тогда как полная пассивность и неспособность действовать и водворяется анти-диалектический, чисто фаталистический дуализм активных, но бессмысленных, вне-сознательных вещей и сознательного, но совершенно пассивного, бездеятельного и дубового человека. Я уже не говорю о том, что если действительно «бытие определяет человека», то невозможно не только то активное переделывание жизни и мира, к которому призывает революция, но невозможна и сама революция, которая есть именно сознательное и активное действие «сознания» на социальное бытие. ...Я хотел указать только на то, что чисто диалектически нужно говорить: и «бытие определяет сознание», и «сознание определяет бытие... «

То есть перекос в одну или в другую сторону может дать значительный негативный эффект: исправление бытия человеком с греховным сознанием также может породить еще более греховное бытие, углубить «социальный грех».

По разным причинам как внутренним, так и внешним, кажется, что «теология освобождения», ставшая путеводной звездой борцов за справедливость в Латинской Америке, переживает полноценный кризис.

Внешне, по мнению «теологов освобождения», этому способствовали события конца XX века, когда пала Берлинская стена и мировая социалистическая система подверглась суровому испытанию (и де-факто не выстояла). Нельзя недооценивать влияние неолиберальной идеологии, быстро набравшей мощь, появление глобального рынка.

Тем более, ударом явилось присвоение тем «теологии освобождения» Ватиканом, который с осуждением стал относиться к данному направлению теологии. Случилось это на Четвертой конференции СЕЛАМ в Санто-Доминго. Взяв на вооружение «освобожденческие» понятия: «вопль бедных», солидарность, земля, занятость, новый экономический порядок, права женщин, — Ватикан заговорил о том, что именно в данном направлении будет двигаться «новая евангелизация Америки».

В документах не говорилось ни об угнетателях, ни об угнетенных, упор делался на мистицизм, на духовность и возвышенность, чем вызвал естественную критику теологов освобождения. Сама «теология освобождения», по словам Игоря Выжанова, не упоминалась в документах ни разу.

Проблемой остается и то, что за период активности деятелей данного направления социальное неравенство и бедность не были преодолены. Да, в Латинской Америке сокращается число голодающих, но по данным ООН за 2013 год на континете их остается еще 47 млн.

Под таким давлением Ватикана, в условиях новой политической ситуации, глобализации, схлынувшей волны революционной активности «теология освобождения» в прежнем виде существовать не может. Сложно не согласиться со словами Клодовиса Боффа: «Нынешние тенденции развиваются не в направлении поляризованного мира, по диалектике «господин — раб», а в направлении мира, разделенного напополам, по диалектике включенных и исключенных. Мир глобализуется, но это извращенная глобализация: для нее характерно «оставление за бортом» огромного большинства».

О неолиберализме говорится следующее: «Как еще слышатся голоса и призывы исключенных среди подлинных рыночных воплей, до которых опустились разговоры о рынке? Актуальными сегодня являются следующие темы: технология, модернизация, планетаризация, включение в мировой рынок, отсутствие регулирования, приватизация, структурные изменения, мобильность капитала, конкуренция, гибкость рынка и т. д.».

Все эти явления нуждаются в переосмыслении с точки зрения «теологии освобождения».

Но только ли внешние условия ввели «теологию освобождения» в кризис? Нет ли чего-то внутреннего, что постепенно «гасит огонь» внутри нее?

Игорь Выжанов пишет: «К сожалению, далеко не на первом месте в нынешней повестке дня «теологии освобождения» стоит вопрос о ее духовности и мистике. ...Но так или иначе, этот вопрос присутствует. Ставить его заставляет сама жизнь...

Иначе, собственно говоря, и не могло быть, потому что в течение всей своей истории «теология освобождения» смотрела в совсем ином направлении — материальном, политическом — каком угодно, только не «спиритуалистическом». Теперь же прогрессисты вспомнили, что «керигматическое сияние Церкви» не появляется и не поддерживается иначе, как только от пламени духовного опыта, и что «источник миссии — внутренний».

Клодовис Бофф пишет о своем понимании Церкви XXI века:

«Церковь духоносная. Церковь Духа Святого, а не Христа «по плоти»;

Церковь созерцательная... Церковь, кто знает, неомонашеская, в смысле умения быть одному, перед Богом в «анахорезе»... Поэтому это также должна быть Церковь бескорыстная, без функционализаций какого-либо рода, даже освободительных.

Мистагогическая, которая умеет посвящать в опыт Духа, в божественные таинства... Поэтому это также должна быть Церковь, которая сохраняет «стыдливость таинств», которая «не мечет бисер перед свиньями».

Клодовис Бофф подвергся критике со стороны брата, Леонардо Боффа, посчитавшего, что Клодовис «уходит» в противоположную от необходимой сторону, предавая всю суть «освободительной теологии».

Слова Клодовиса Боффа действительно похожи на нездоровый уклон в сторону «мистицизма», имеющего мало общего с классическим богословием, а то и в сторону ереси.

Как бы то ни было, «освободительная Церковь» будет и должна меняться, учитывая новые вызовы и угрозы и осознание проблем в ее внутреннем богословии.

Наша страна с очень яркой и поистине великой историей, с тысячелетней православной культурой, попыталась воплотить чаяния и надежды многих о справедливом обществе в форме ли Православной Империи или в форме Советского Союза. И та, и другая форма имели несовершенства.

По словам Н. В. Сомина, «православие в [дореволюционной ] России занималось лишь воспитанием душ, приготовлением их к Царствию Небесному; социальная же сфера оставалась в тисках безблагодатного, по сути дела, ветхозаветного социального строя, вмещавшего крепостничество, эксплуатацию, резкое социальное неравенство, деление на «господ и рабов», что, конечно, абсолютно не совместимо со статусом православной империи. И чем дальше развивался русский проект, тем эти недостатки становились всё более очевидными как для верхов, так и для низов...».

Да, если посмотреть на картину «Тройка» В. Перова, почитать рассказы А. П. Чехова, произведения Достоевского, М. Горького, то назревают вопросы: где была наша Церковь в таком царстве угнетения и несвободы, почему она не проблематизировала социальные вопросы, видя страдания крестьян и рабочих, работавших по 16 часов в сутки (а то и больше).

Про Советский проект автор пишет, что тот противоречив: с одной стороны, были заявлены социально-нравственные преобразования (и многое воплощено), а с другой стороны — «марксизм, выбранный в качестве идеологии проекта, негативно относился к религии вообще и к православию в частности. «Вера в коммунизм» впитала в себя ряд высоких христианских принципов, но отрицала Самого Христа. А поэтому эта вера, не подпитываемая Божественной благодатью, быстро превратилась в пустой официоз, став в послевоенное время предметом насмешек. Пафос строительства лучшего общества заменило чистое стремление к материальному достатку, где советская экономика уступала западной. В результате — кризис и разрушение всей советской цивилизации».

Коммунистам несложно поставить в упрек легализацию абортов, расстрелянных священников (Бутовский полигон — яркая тому иллюстрация), гонения на Церковь в начальный период становления СССР и во времена Н. С. Хрущева, да тот же «научный атеизм», изучавшийся в университетах, безбожие как норму.

Таким образом, между коммунистами и Церковью существует огромное число разногласий, связанных с историческим контекстом, но назревшая историческая ситуация требует снятия противоречий между православием и коммунизмом для создания нового проекта, их объединяющего.

«Теология освобождения» в том виде, в котором она существует в Латинской Америке, категорически неприемлема для Православной Церкви: она излишне обмирщена и политизирована, не догматична, не иерархична. Слишком узко понимается Христос как человек (упор делается на его человеческой природе), решающий социальные проблемы, противник Римской Империи. Понятие греха ограничивается «социальным грехом» с его не до конца рассмотренной природой. Всё это чуждо православной традиции.

Игорь Выжанов также пишет: «Помимо всего прочего, с рационализмом Второго Ватиканского Собора Католической Церковью был упущен самый важный аспект — духовный, зиждящийся на этой самой «иррациональной вере». Поэтому в контексте послесоборного католицизма вначале появилась политизированная «теология освобождения», сознательно снизившая свой богословский «потолок» до этого земного мира и его социальных проблем (очень важных, конечно, но все-таки...) и в результате приобретшая целый букет настоящих ересей самого разного (христологического, экклезиологического, эсхатологического и проч.) плана, а потом, как реакция на нее, взошла звезда харизматического движения (движение внутри христианства, сходное с пятидесятническим — прим. автора) со своей пародией на мистику и духовность».

В «Основах социальной концепции Русской Православной Церкви» отмечена двойственная природа Церкви. Она не является социальным институтом, но Телом Христа:

«

Церковь есть богочеловеческий организм. Будучи телом Христовым, она соединяет в себе два естества — божеское и человеческое — с присущими им действованиями и волениями. Церковь связана с миром по своей человеческой, тварной природе. Однако она взаимодействует с ним не как сугубо земной организм, но во всей своей таинственной полноте. Именно богочеловеческая природа Церкви делает возможным благодатное преображение и очищение мира, совершающееся в истории в творческом соработничестве, «синергии» членов и Главы церковного тела.

Церковь — не от мира сего, так же, как ее Господь, Христос — не от мира сего. Но Он пришел в этот мир, «смирив» Себя до его условий, — в мир, который надлежало Ему спасти и восстановить. Церковь должна пройти через процесс исторического кенозиса, осуществляя свою искупительную миссию. Ее целью является не только спасение людей в этом мире, но также спасение и восстановление самого мира. Церковь призвана действовать в мире по образу Христа, свидетельствовать о Нем и Его Царстве. Члены Церкви призваны приобщаться миссии Христовой, Его служению миру, которое возможно для Церкви лишь как служение соборное, «да уверует мир» (Ин. 17: 21). Церковь призвана служить спасению мира, ибо и Сам Сын Человеческий «не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих» (Мк. 10: 45).

Спаситель говорит о Себе: «Я посреди вас, как служащий» (Лк. 22: 27). Служение во имя спасения мира и человека не может ограничиваться национальными или религиозными рамками, как ясно говорит об этом Сам Господь в притче о милосердном самарянине. Более того, члены Церкви соприкасаются со Христом, понесшим все грехи и страдания мира, встречая каждого голодного, бездомного, больного, заключенного. Помощь страждущим есть в полном смысле помощь Самому Христу, и с исполнением этой заповеди связана вечная судьба всякого человека (Мф. 25: 31–46). Христос призывает Своих учеников не гнушаться миром, но быть «солью земли» и «светом миру».

Церковь, являясь телом Богочеловека Христа, богочеловечна. Но если Христос есть совершенный Богочеловек, то Церковь еще не есть совершенное богочеловечество, ибо на земле она воинствует с грехом, и ее человечество, хотя внутренне и соединено с Божеством, далеко не во всем Его выражает и Ему соответствует. «

О несправедливости социально-политических систем Православная Церковь тоже имеет однозначное понятие: «Через грехопадение прародителей зло и грех вошли в мир». Вся несправедливость проистекает от искаженной грехопадением человеческой природы.

Здесь проявляется необходимость совместных процессов внутреннего совершенствования человека и совершенствования мира в целом.

О гармонии личного и общественного совершенствования пишет Н. В. Сомин:

«

Часто (и совершенно справедливо) говорят, что христианство — это борьба с грехом. Но продолжают: а раз злые помыслы «извнутрь, из сердца человеческого, исходят» (Мк. 7: 21), то всякая работа на ниве общественного совершенствования бессмысленна, она только отвлекает человека от подлинной цели — спасения, стяжания Царства Небесного.

Ошибка этого рассуждения в следующем. Господь сотворил человека как род, как «существо общественное», имеющее не только индивидуальную личность, но и связанное с другими людьми общей человеческой природой. Эта природа проявляет себя в том, что помимо людей в человечество входят и так называемые надындивидуальные феномены: народные обычаи, культура, общественная нравственность, сфера права (в частности — право собственности), социально-экономические институты, политические институты. Эти феномены реально существуют, хотя нельзя указать их конкретных человеческих носителей. А потому грех человеческий локализуется не только в индивидуальных душах, но и в надындивидуальных феноменах тоже. Разумеется, источник греха находится в душах людей. Но, формируя и поддерживая указанные феномены, человек вкладывает в них свою падшесть, причем эта падшесть как бы застывает, фиксируется в них, приобретая характер постоянно действующей силы, которая отчуждается от человека, становится во многом независимой от него (вспомним понятие «социальный грех» в «теологии освобождения» — прим. автора) и в то же время сильнейшим образом воздействует на людей, в свою очередь, внедряя в их души свою падшесть...

...Безусловно, каждый человек должен стремиться к личной праведности. Однако помимо этого люди должны стремиться к праведной жизни общественных коллективов, причем разного уровня — от семьи до государства. Христиане должны жить по-христиански не только в личном, но и в общественном плане. «

Православная Церковь не абстрагируется в «Основах социальной концепции» от общественного служения: «Церковь призывает своих верных чад и к участию в общественной жизни, которое должно основываться на принципах христианской нравственности. В Первосвященнической молитве Господь Иисус просил Небесного Отца о Своих последователях: «Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла... Как Ты послал Меня в мир, так и Я послал их в мир» (Ин. 17: 15,18). Недопустимо манихейское гнушение жизнью окружающего мира. Участие христианина в ней должно основываться на понимании того, что мир, социум, государство являются объектом любви Божией, ибо предназначены к преображению и очищению на началах богозаповеданной любви. Христианин должен видеть мир и общество в свете его конечного предназначения, в эсхатологическом свете Царства Божия. Различение даров в Церкви особым образом проявляется в области ее общественного служения. Нераздельный церковный организм участвует в жизни окружающего мира во всей полноте, однако духовенство, монашествующие и миряне могут по-разному и в разной степени осуществлять такое участие».

Между тем, в данном документе Церковь обходит вопросы предпочтительного строя или предпочтительной формы собственности:

«

Церковь не определяет прав людей на собственность. Однако материальная сторона человеческой жизни не остается вне ее поля зрения. Призывая искать прежде всего «Царства Божия и правды Его» (Мф. 6: 33), Церковь помнит и о потребностях в «хлебе насущном» (Мф. 6: 11), полагая, что каждый человек должен иметь достаточно средств для достойного существования. Вместе с тем Церковь предостерегает от чрезмерного увлечения материальными благами, осуждая тех, кто обольщается «заботами, богатством и наслаждениями житейскими» (Лк. 8: 14). В позиции Православной Церкви по отношению к собственности нет ни игнорирования материальных потребностей, ни противоположной крайности, превозносящей устремление людей к достижению материальных благ как высшей цели и ценности бытия. Имущественное положение человека само по себе не может рассматриваться как свидетельство о том, угоден или неугоден он Богу.

Отношение православного христианина к собственности должно основываться на евангельском принципе любви к ближнему, выраженному в словах Спасителя: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга» (Ин. 13: 34). Эта заповедь является основой нравственного поведения христиан. Она должна служить для них и, с точки зрения Церкви, для остальных людей императивом в сфере регулирования межчеловеческих отношений, включая имущественные.

По учению Церкви, люди получают все земные блага от Бога, которому и принадлежит абсолютное право владения ими. Относительность права собственности для человека Спаситель многократно показывает в притчах: это или виноградник, данный в пользование (Мк. 12: 1–9), или таланты, распределенные между людьми (Мф. 25: 14–30), или имение, отданное во временное управление (Лк. 16: 1–13). Выражая присущую Церкви мысль о том, что абсолютным собственником всего является Бог, святитель Василий Великий спрашивает: «Скажи же мне, что у тебя собственного? Откуда ты взял и принес в жизнь?». Греховное отношение к собственности, проявляющееся в забвении или сознательном отвержении этого духовного принципа, порождает разделение и отчуждение между людьми...

Церковь признает существование многообразных форм собственности. Государственная, общественная, корпоративная, частная и смешанные формы собственности в разных странах получили различное укоренение в ходе исторического развития. Церковь не отдает предпочтения ни одной из этих форм. При каждой из них возможны как греховные явления — хищение, стяжательство, несправедливое распределение плодов труда, так и достойное, нравственно оправданное использование материальных благ. «

О такой позиции Церкви сказал русский религиозный философ Лев Платонович Карсавин: «Церковь не чертит политической программы и не дает конкретных указаний: какой политический и социальный строй нужен, как кто должен поступить в данном случае. Это всё — дело человеческой свободы. Церковь лишь воспитывает и просветляет совесть для того, чтобы человек мог воспользоваться своей свободой по-христиански».

Но сейчас как никогда Церковь призвана к тому, чтобы принять живое участие в создании ответа наступающему «царству Антихриста». Не быть Церковью для избранных, не уходить на периферию и становиться молчаливым наблюдателем.

В интервью протоирея В. Чаплина журналу «Сноб» от 08.06.2015 им были высказаны интересные мысли, которые, по всей вероятности, разделяет Патриарх Московский и Всея Руси Кирилл:

«

Красовский: А сейчас-то зачем выбирать православие?

Протоиерей Всеволод Чаплин: А вот за тем же: чтобы перевернуть историю.

К.: Снова?

В.Ч.: Снова, конечно. Россия без глобальной миссии — это чушь.

Собчак: Так какая сегодня миссия у России?

В.Ч.: Изменить историю. Сделать ее основанной не на общественном договоре, а на Божьей правде. Во всем: в экономике, в политике. <...>

В.Ч.: Предложить другую систему: отказа от процентов. Нам это по силам. Мы предложили экономическую систему социализма. И если бы не военное влияние на ситуацию со стороны Запада...

К.: Опять Америка.

В.Ч.: Эту ситуацию решили не экономическими методами, а методами военного и политического давления. Иначе социализм бы уже был во всем мире, потому что это лучший строй.

С.: То есть вы — люди, которые были гонимы в коммунистические времена, — защищаете социализм?

В.Ч.: Конечно, социализм нам нравится...

К.: Я знал, что будет хороший разговор.

В.Ч.: ...Эту систему нужно было освободить от атеизма. Это правовая система, которая была основана на христианской контуиции.

К.: То есть, ежели социализм, то есть экономическое учение Маркса, объединить с государственным православием, получится идеальная система?

В.Ч.: Объединить с сильной центральной властью, которая всегда собственно православные традиции выражала.

К.: Сильная центральная власть была все эти годы — Сталин был...

В.Ч.: Да. И это была как раз православная модель. В ней неправильным было только безбожие. Сильная центральная власть и мощный акцент на справедливость. В том числе экономическую и социальную. Это была православная модель. Я даже думаю, что, если бы не было революции 1917 года, некая форма социализма возникла бы в России. <...>

В.Ч.: Почему обязательно изоляция? Независимый проект — это не изоляция, а попытка глобальной конкуренции. Попытка выстроить другой мир. Another world is possible.

С.: У меня один вопрос: а как можно, на ваш взгляд, построить собственную глобальную систему экономики, ничего, по сути дела, не производя?

В.Ч.: Самое главное — производство смыслов... <...>

В.Ч.: Самый главный враг России сегодня — это не НАТО и не Америка. Это обыватель, которого нужно вытащить из его норы. Надо его убедить в том, что жить только ради кошелька и брюк неинтересно. «

Что важного можно отметить в этом интервью? Что, во-первых, строй должен быть основан на Божьей правде. Во-вторых, советский строй был основан, по высказанному мнению о. Всеволода, на христианской контуиции, это значит, что в основе его, желали того сознательно большевики или нет, лежало именно стяжание Божьей правды.

Из рассмотренного можно сделать ряд выводов.

«Теология освобождения» стала искренним и ярким проявлением схождения католицизма в «социальный ад». Она, безусловно, повлияла и на политику, и на социальную сферу, во многом отойдя от классического богословия, видя свои задачи в улучшении материального состояния бедных, преодолении социального гнета с помощью марксизма, взятого как инструмент.

«Теология освобождения» рациональна, политична. Церковь она рассматривает исключительно как «инструмент проведения Политики Бога», но не как мистическое Тело Христово. Делается акцент на человеческой природе Христа. «Иррациональность веры» и «спиритуалистичность» подвергались критике со стороны «теологов освобождения», что отчасти стало причиной кризиса этого течения.

Понятие «социальный грех» — это отчуждение людей друг от друга, отсутствие любви. При его описании авторами не раскрывается момент грехопадения, то есть ими не найден источник «социального греха» (или сознательно не раскрыт).

Нельзя копировать «теологию освобождения» так, как она была реализована в Латинской Америке. Существуют опасности, показанные Н. В. Соминым в книге «Православный социализм как русская идея»:

Ориентация «на только (или преимущественно) социальное преображение, в ущерб преображению личному».

«Подмена цели социального прогресса, подмена преображения благополучием, в результате чего, вместо общества высокой нравственности, мы можем получить общество сытых и развращенных эгоистов».

«Обмирщение Церкви». Потеря мистического смысла, связи с Небом, Богом гибельна для нее.

Есть надежда на создание собственной «теологии освобождения», «теологии развития», которая будет соответствовать православному пониманию социального служения, направленного на исправление природы человека и «социального греха» одновременно для того, чтобы противостоять вызовам постмодерна и контрмодерна, расчеловечиванию и насилию.

• «Исламское государство» (ИГ/ИГИЛ/ISIS/ Daesh — ДАИШ) решением Верховного суда РФ от 29 декабря 2014 года признано террористической организацией, ее деятельность на территории России запрещена.