Воля к сложности
Что, собственно, могло заинтересовать Ленина в творчестве Джека Лондона? Ленин был высокообразованным человеком... Он с огромным интересом перечитывал и конспектировал Гегеля. И тут какой-то американский писатель с его рассказиками. Окончательного ответа на этот вопрос нет и не может быть. Но, скорее всего, Ленина привлекло в американском писателе некое волевое начало. У Джека Лондона есть рассказ «Воля к жизни». Ленину, находившемуся после тяжелого ранения на грани небытия, очень нужно было выжить и запустить определенные процессы в России. И он, видимо, понял, что это потребует от него предельной волевой концентрации. Поняв же это, он стал искать тексты, позволяющие напитаться чем-то подобным, подключиться к чему-то подобному и так далее.
Может быть, дело было в этом. А может быть... Может быть, Ленин увидел в желающем жить человеке, описанном Джеком Лондоном, свою собственную страну, которая тоже хотела жить. Может быть, ему важно было проработать — причем не только умственно, но и эмоционально — эту волю к жизни? Волю страны, зависшей, как и он, на грани небытия.
Впрочем, в этой статье я хотел бы обсудить не волю к жизни в ее достаточно элементарном проявлении. Притом что элементарность этого проявления никоим образом не умаляет значимости описанного феномена. И всё же сейчас важнее понять загадочность другой воли. В чем-то странным образом близкой к вышеописанной. Я имею в виду волю к сложности.
Не могу не поблагодарить всех друзей из «Сути времени», поздравивших меня с днем рождения. Не могу не сказать им: «Товарищи, я по-настоящему тронут. Я не только всё прочитал, но и реально пережил всё то, что содержалось в ваших посланиях».
Сказавши это, я мог бы подвести черту под вопросом, имеющим сугубо личное значение, и перейти к проблемам актуальной политики. Я даже должен был бы это сделать, если бы не одно обстоятельство. Лейтмотивом принятых мною поздравлений — за вычетом пожеланий здоровья и прочих очень нужных вещей — является загадочная и неукротимая потребность пишущих в том, что я называю сложностью.
«Что же тут загадочного и тем более неукротимого?» — спросит меня читатель.
А вот что. Однажды, находясь в молодежной, очень живой и даже страстной аудитории, крайне заинтересованной в том, чтобы понять содержание одного из написанных мною текстов, я столкнулся с рядом непонятных вопросов. И как-то интуитивно почувствовал, что эти вопросы, ничем, казалось бы, между собою не связанные, вращаются вокруг совершенно мне непонятного единого смыслового центра.
Пытаясь нащупать этот центр, я стал чужими глазами читать свой текст. В данном случае речь шла о поэтическом тексте — тексте моей пьесы «Изнь». Но не это важно. Ведь перед этим какие-то сходные процессы вращения совершенно разных вопросов вокруг одного смыслового центра я не раз регистрировал, обсуждая тексты вполне прозаические, политические и так далее.
Итак, я попытался нащупать неясный мне смысловой центр, вокруг которого вращаются вопросы. И для этого стал отстраненно читать свой собственный текст, заставляя себя натыкаться на какие-то непонятности.
«Исполни дерзкий номер, вуаля!
Скажи: «Мгновенье, я прошу тебя —
Остановись!»
— Ты путаешь меня
с другим героем…
— Так не остановишь
Мгновенье?
— Нет.
— Фиксируем ответ»...…
…
«И почему не хочет
Герой мгновенье останавливать,
Уподобляясь в этом Фаусту?..»
…
«В ничто, в ничто
Прыгай, Мак!
— Там куб!
— Не хочет, ё-моё,
Наш герой фаустианского конца»…
…
«Запоров нету пред тобою…
— Да-да, фаустианский тип!
— Объят ты будешь Пустотою…»
И так далее. Эти кусочки вдруг начали передо мной вращаться. Я четко увидел объединяющий их центр, а также примыкающие к ним вопросы. И, набравшись смелости, сказал: «Подымите руки — те, кто не читал «Фауста» Гете».
Поднялось очень много очень молодых рук.
Наблюдавший это специалист, видимо, пожалел меня и сказал: «Во-первых, какое количество советских технических интеллигентов читало «Фауста»? Во-вторых, заведомо мало прочитать «Фауста». Ну я, например, читал «Фауста» — и что?»
И я вдруг понял, что и впрямь мало прочитать «Фауста». Что надо понимать контекст, соприкоснуться с феноменом Гете как художника и мыслителя. Что надо знать, что именно и когда было сказано о фаустианском человечестве. Что нужно сопоставлять аутентичный текст «Фауста» с другими текстами. Ну, например, с романом Томаса Манна «Доктор Фаустус». И что всё это должен делать не филолог или философ, а человек с большим политическим запалом.
«Всё будет хорошо», — сказал я аудитории. И в моих словах не было никакой фальши.
Воля к сложности... Почти вся высокая гуманитарная интеллигенция, приобщенная к этой сложности, призванная в силу разделения труда отвечать за то, что связано с ее, сложности этой, адекватным использованием, предала свой народ еще в советскую эпоху. Она это сделала глумливо и сладострастно. Не хочу огульно обвинять всех. Тем более что просто знаю людей, которые этого предательства не совершили. Но совершивших осмысленное предательство представителей этой среды очень много. И страшно много. Их слишком много.
При этом враг навязал игру на территории, где предательство этой интеллигенции неизбежно порождало беспомощность народа. Прошла фактически четверть века. Странно не то, что не все читали «Фауста». И уж тем более не то, что определенные параллели не вызывают сложных — интеллектуально-эмоциональных — реакций. Нет, странно совсем другое.
Странно то, в какой степени молодежная среда — существенно негуманитарная (судьбою так или иначе пришвартованная к постсоветскому весьма специфическому IT) — алчет гуманитарной сложности. Зачем ей эта сложность нужна? А она ведь очень нужна. Советская молодежь была намного лучше образованна. Она больше читала. В конце концов, было другое обязательное среднее образование. Но в ней не было этой яростной воли к сложности. А в части нынешней, гораздо хуже образованной молодежи эта воля есть!
По-видимому, обсуждаемая мною часть современной молодежи (обобщать свой опыт общения с «Сутью времени» на всю молодежь, я, естественно, не имею права) чувствует, что дело плохо. И что будет еще хуже. Что «залетели» по полной программе. Что вот-вот начнется, так сказать, окончательное решение русского вопроса. И что дать адекватный ответ на подобный вызов можно только в одном случае — если взят барьер сложности.
В подобных страстях по сложному нет никакой рафинированности, никакого стремления к сложному ради сложного. В этом нет даже разного рода страстей по личному росту — всегда немного сусальных, банальных, вялых, эгоистичных. Воля к жизни и воля к сложности сплелись воедино. И для кого-то (не для всех, конечно, но для достаточно многих) две эти воли, сплетенные воедино, оказались, образно говоря, подверстаны к «Сути времени».
Всё чаще сейчас говорится о национально-освободительной борьбе, в ходе которой страна должна вернуть себе «неусеченный суверенитет». Но любая такая борьба предполагает наличие интеллигенции определенного качества. Такой готовой интеллигенции нет. Ей еще предстоит сформироваться. И она сформируется, если есть и воля к жизни, и воля к сложности. Она обязательно сформируется, товарищи сутевцы.
До встречи в СССР!
