Миф о Прометее. Всё по образу и подобию
Для меня очень сложно отделять миф о Прометее от реальной каждодневной жизни. С самого детства, ещё не осознавая того, я с большой любовью относился к тогдашней глубокомысленной советской мультипликации. Отдельно в ряду полюбившихся мультфильмов стоит серия анимации о мифах древней Греции («Союзмультфильм»), а в ней особо фильм «Прометей» о древнегреческом боге — атланте не покорившемся верховному богу-властителю Зевсу. Он добровольно предпочёл умереть во имя блага людей.
Детские впечатления самые крепкие, и они сопровождают всю жизнь и я, видимо, в этом не исключение. Вот и сейчас у меня есть уверенность, что тогдашние ощущения и восприятие событий мультфильма про Прометея на уровне чувства сопровождают меня и по сей день, открывая всё новые планы. И тогда и сейчас Прометей воспринимается как некое чистое и правильное, исходное начало. Как нечто безусловное. Само собой разумеющееся. Как некий идеал, логичный и основательный. Всё это без лишней патетики, как данность.
Уже сейчас я понимаю, что тогдашний мальчик воспринимал мифы «чужой» культуры как нечто родное, соответствующее тем нормам и правилам поведения, которые в обыденной жизни использовались моими ближайшими людьми (родители, бабушки, дедушки, школа). Реальная практика отношений. Здесь и понимание справедливости, честности, доброго отношения к окружающим. Понятно, почему миф о «Прометеи» воспринимался мной тогда «своей русской сказкой-историей» о незаурядных, великих русских, базовых героях, на которых необходимо ровняться. И ровняться не по указке, а по ходу жизни, по сути ощущения правильности жития, по соответствию моей, передаваемой от старших родственников и окружающего общества, культурной матрицы.
Прометей ощущался где-то, скажем, между Ильёй Муромцем и Иваном из сказки «Летучий корабль». Про этот корабль сейчас смотрит моя дочь. Это её любимый мультик «про Забаву». Ту самую, которая не хочет «по расчёту», а хочет «по любви» (примечательно в этом мультфильме первая фраза финальной песни: «Ах, в сказке победило вновь добро…», сейчас этого редко услышишь в современной анимации).
Этот образ сопровождал меня и далее. Все десять школьных лет в кабинете истории на белом деревянном стенде красной краской было написано: Возьми своё сердце, зажги его смело, отдай его людям, чтоб ярче горело. Это о Данко. Образ горьковского Данко тесно переплетён с образом греческого Прометея. А по моим ощущениям — эти образы и не стоит разделять. В этом контексте они одно и тоже. Или скорее Данко, будучи обычным человеком, наполнил жизнью, посланный из древних веков, образ поступка Бога Прометея или сына Бога — Христа. Самопожертвование во имя великой благой цели. На примере творчества и жизни великого писателя Горького можно видеть, каким образом гармонично переплетается поднятая им тема смысла жизни, чувства справедливости, образа самопожертвования во имя блага людей и его дальнейшее очевиднейшее приятия событий октября 1917 года как крупного социального преобразования в этом же ключе. Та же горьковская «Мать» продолжает данковскую, но уже более ярко, тему самопожертвования по образу и подобию.
Здесь мы переходим к пониманию задумки Кургиняна С.Е. о необходимости очевидной и логичной простройки связи между коммунизмом Маркса и мифом Прометея, как его идеального, сакрального начала, что и описано в серии статей «О коммунизме и марксизме» (газета «Суть времени»).
Хочу выделить несколько моментов, как на уровне личности, и на уровне истории нашего народа на рубеже XIX-XX веков.
Советская, русская культурная матрица, в которой я воспитывался, она не появилась из неоткуда. По сути, она является продолжательницей той российской, православной матрицы. Вряд ли было возможно органично внести коммунистические идеи на почву хрестоматийного русского православия, если бы эти новые идеи не соответствовали в определённом смысле основным православным постулатам. К тому же добавляли ещё и социальной житейской справедливости, то, что было упущено тогдашним институтом церкви. Поэтому для меня очевидным образом встаёт обоснование, почему я носитель советской культуры в осознанном возрасте потянулся к Православию как таковому, дополнив пробелы своего мироощущения. Причём, не ощутив ни одного внутреннего конфликта, а наоборот, получив некоторое ощущение гармоничности.
Видимо, у тогдашних октябрьских революционеров не было возможности выстраивать систему в духе теологии освобождения, т.к. церковный институт того времени обслуживал во многом интересы класса-эксплуататора и не был готов перейти на сторону интересов народа. С ним не возможно было выстроить диалог-синтез. Автор статей многократно указывает на беспокойство Маркса по поводу отсутствия источника огненного мифа, необходимого идеального начала для новых возгораний коммунистической идеи. Глядя на себя, могу сказать, что в моём случае любое идеальное (в т.ч. религиозное), в основе которого лежат идеи справедливости, равенства людей, любви к ближнему, органично переносит этот вектор и на общественные главные вопросы. И как следствие, органично переплетается с коммунистической идей, с идеями Маркса. И вот уже «православный коммунист» перестаёт звучать оксюмороном.
Великий гений Маркса, сознательно или нет, оставил возможность в наших современных условиях органично встроить уже не в столь плотный каркас своего учения этот ярчайший прометеевский родной образ. Сама его жизнь с романтикой и философским восприятием Духа с одной стороны, и с крепким материализмом с другой стороны заложили возможность для возврата к будущему синтезу. Именно он может стать тем самым островком между двух берегов широкой пропасти (которую не перепрыгнуть в один прыжок) накопившейся неприязни между православной и советской частями нашего общества.
Мне бы хотелось ещё вернуться к осознанию и переносу метафоры прометеевского мифа в современные практические условия, а так же обратить внимание на те сложности, которые лежат на пути его оживления.
Продолжая разговор со своим другом, я его спросил: «На каком ты основании воспитываешь своих детей, не являясь тем самым седовласым старцем?» Он ответил, что он их любит и несёт всё полноту ответственности за них, соразмерно своей любви. Это и был верный ответ.
В истории мы знаем много примеров, когда один человек менял своей любовью многое. Я даже могу дать в этом контексте общее определение человеку.
«Человек — это то, как меняются судьбы людей, с ним соприкасаясь». Любовь, ответственность, самопожертвование отличают человека от животного. И размер человека определяется его любовью ко внешнему миру, а так же степенью его ответственности за происходящее. Такие люди и есть настоящая элита служения.
