Право на стремление к смерти как порождение буржуазного зоологического индивидуализма
Проблема легализации эвтаназии является одним из ключевых вызовов «классическому» человечеству. Причем именно той части человечества, которая впервые в мире встала на путь Модерна, т. е. Западу. Буржуазное наследие эпохи Просвещения на наших глазах стремительно мутирует, и тот образ человека, который еще недавно был свойственен европейскому обществу, вдруг стал рассматриваться как неуместный пережиток старины.
Сама эвтаназия, в этой связи, является лишь частным проявлением слома любой социальной нормативности, ставшей генеральным трендом для постмодернистских трансформаций (мутаций) современного западного общества.
Примечательно, что тревогу в этой связи начинают бить не только патриоты-почвенники, априори отрицающие всё западное. Вовсе нет. Мутирующее западное общество всё больше критикуется достаточно сдержанными и либерально настроенными российскими интеллектуалами. Например, председатель Конституционного суда РФ В. Д. Зорькин в статье «Право силы и сила права» совершенно разумно замечает, что «человек выделился из животного мира в первую очередь благодаря тому, что в процессе становления человеческого общежития еще на очень ранних стадиях сформировалась и закрепилась система жесткого ограничения некоторых инстинктов, без чего развитие человека пошло бы по другому пути». Констатируя вполне очевидную истину о том, что без введения жесточайших табу человек никогда бы не выделился из животного мира и не превратился в собственно человека В. Д. Зорькин указывает, что «Подрыв нормативности человеческого общества путем отказа от некоторых фундаментальных социобиологических императивов, на которых оно изначально базировалось... означает изменение некоторых фундаментальных антропологических характеристик человека. Возможно, человечество когда-нибудь и пойдет по этому пути, но это будет уже не то человечество, какое мы знаем, а может — уже и не совсем человечество».
Мнение В. Д. Зорькина значимо тем, что он исповедует классические либеральные идеи, отстаивая, по сути, социальную нормативность общества Модерна. Однако, как видно из статьи В. Сорокиной, от общества Модерна в Европе остается всё меньше и меньше. И процессы эти развиваются стремительно.
Предостережения Зорькина в таком случае выглядят несколько беспомощно, поскольку, апеллируя к классическим идеям либерализма, всё, что он предлагает — это не отказываться от социальной нормативности общества Модерна. Беспомощным же выглядит то, что Россия, присоединившись к проекту Модерн всего-то несколько десятков лет назад, вдруг обнаружила, что идеалы, ради которых когда-то была разрушена Родина, Европа всерьез не рассматривает. Россия же снова оказывается в ситуации, когда она взяла на свои знамена идеи, не являющиеся глобальным политическим мейнстримом и презираемые Западом (в чем есть нечто саркастическое, поскольку совсем недавно, именно стремясь к мейнстриму, была отринута идея коммунизма).
Важно отметить, что очевидная шизофреничность легализации эвтаназии в Европе следует из того факта, что двести лет назад именно европейские народы провозгласили в числе естественных, священных и неотчуждаемых личных прав — право на жизнь. Причем эти философские идеи были закреплены в фундаментальных юридических актах.
Всеобщая декларации прав человека 1948 г. устанавливает, что «Каждый человек имеет право на жизнь». В Международном пакте о гражданских и политических правах 1966 г. закреплено: «Право на жизнь есть неотъемлемое право каждого человека. Это право охраняется законом. Никто не может быть произвольно лишен жизни».
Более того, существенную долю абсурда в легализованную практику эвтаназии в Европе добавляет то, что в одном из самых уважаемых международных актов Европы, посвященном правам человека — Европейской конвенции прав человека и основных свобод 1950 г. существует несколько уровней защиты права на жизнь. Так, в статье 2 Конвенции указано, что «Право каждого лица на жизнь охраняется законом. Никто не может быть умышленно лишен жизни иначе как во исполнение смертного приговора, вынесенного судом за совершение преступления, в отношении которого законом предусмотрено такое наказание».
Более того, дополнительным протоколом № 6 (1983 г.) к этой Конвенции уровень защиты права на жизнь был повышен посредством закрепления следующего правила: «Смертная казнь отменяется. Никто не может быть приговорен к смертной казни или казнен. Государство может предусмотреть в своем законодательстве смертную казнь за деяния, совершенные в военное время или при неизбежной угрозе войны; подобное наказание применяется только в установленных законом случаях и в соответствии с его положениями».
И наконец, в 2002 г. был принят протокол № 13, который, уже не допуская каких либо исключений из общего правила, установил, что «Смертная казнь отменяется. Никто не может быть приговорен к смертной казни или казнен».
Абсурд ситуации здесь состоит в том, что европейские стандарты прав человека, провозглашающие в качестве высочайшей меры защиты права на жизнь абсолютный запрет на смертную казнь (т. е. лишение жизни индивида против его воли), совершенно индифферентно относятся к эвтаназии (т. е. добровольному лишению жизни индивида, лично или через «посредников»).
С точки зрения права, такая ситуации является вопиющим нарушением принципа правовой определенности, поскольку допускает различные интерпретации права на жизнь, нивелирующие его универсальный, абсолютный характер. Как следствие появляется возможность его нарушения, но лишь определенными методами. Почему одними методами допустимо нарушать право на жизнь, а другими недопустимо — рационально объяснить тяжело.
Однако можно сделать некоторые предположения. Как известно, буржуазное общество основано на идеях объективно существующей «войны всех против всех» (Т. Гоббс), а как следствие — на абсолютизации зоологического индивидуализма (коренящегося в болезненном раскручивании инстинкта самосохранения) в качестве основы социального бытия. И хотя с самого момента возникновения буржуазного общества (в период разложения патриархальной семьи и выдела из общинных земель наделов отдельных семей) эгоистический индивидуализм был его основой, долгое время «буржуазным минимумом» этого общества являлась семья, состоящая из отца, матери и детей.
Но сегодня мы наблюдаем не просто буржуазный эгоизм и индивидуализм, а откровенную ставку на абсолютизацию нормативного релятивизма (правового, морального и т. д.). В сущности, современные «превращенные формы» социума Запада, маркируются подходом, сформулированным еще Протагором: «Человек есть мера всем вещам — существованию существующих и несуществованию несуществующих».
Тотальная абсолютизация зоологического индивидуализма — вот чем можно объяснить столь противоречивую реализацию права на жизнь в странах Европы. Ведь только доведя до апогея идею автономии личности можно хоть как-то легитимировать право на уход из жизни (особенно в случаях, когда волю человека нельзя с точностью определить). И нужно понимать, что такая ставка на индивидуализм отрицает саму сущность прав человека, которые на протяжении последних двухсот лет считались «неотчуждаемыми и священными» (Декларация прав человека и гражданина 1789 г.).
То есть мы наблюдаем тренд абсолютизации идеи не абсолютного характера прав человека.
Из вышеизложенного возникает логичный вопрос: а что вообще из себя представляет Запад без буржуазного гуманистического пафоса? Без идей равенства и неприкосновенности личности? Ведь этот гуманистический пафос предполагал, кроме всего прочего, еще и право на «стремление к счастью» (Декларация независимости США 1776 г.). Как соотносится сегодняшнее право на смерть с этими изначальными гуманистическими посылами Запада? Не переродился ли культ автономии личности в культ абсолютной вседозволенности и тотального ценностного и нормативного релятивизма? И главный вопрос, есть ли место в этой новой форме прав человека изначальному содержанию в виде права на жизнь и стремление к счастью, а значит и хоть какому-то гуманизму (пусть и буржуазному)?
Все вышеизложенное не может не породить беспокойство, которое мучает автора статьи. Беспокойство по поводу того, насколько легко и незаметно буржуазный зоологический индивидуализм может перерасти в откровенный фашизм. Особенно учитывая, что буржуазное общество уже породило однажды фашистского гада.
Предупреждение Бертольта Брехта о том, что «чрево, вынашивающее гада», еще способно плодоносить, имеет такие современные подтверждения, как вот эта новейшая «услуга» под названием эвтаназия. Приходит на мысль, что плодовитость данного чрева укоренена в самом буржуазном образе человека.
