Две войны против Южной Осетии глазами летчика и советского человека

7 августа 2018 года (атака произошла в ночь с 7 на 8 августа) исполнилось десять лет с момента нападения Грузии на Южную Осетию и начала второй грузино-осетинской войны. Командир гражданского вертолета, державший воздушный мост между Северной Осетией и Цхинвалом в 1991–1992 годах, Инал Захарович Остаев рассказал ИА Красная Весна о своем участии в двух войнах.

Красная Весна: В 2018 году исполняется десять лет нападения Грузии на Южную Осетию. Но каждая война имеет свое начало и свою предысторию. Хотелось бы Вас спросить о событиях первой осетино-грузинской войны 1991–92 годов. До этих событий Вы работали в Сибири, были командиром Енисейского авиаотряда. Скажите, как Вы попали на ту войну?

Остаев: Да, я был командиром Енисейского летного отряда. Как у командира у меня там были и самолеты, и вертолеты. Я летал и на самолетах Ан-26, и на вертолетах.

Когда началась блокада Цхинвала в 1991 году, я попросил командование, чтобы мне дали отпуск на два года. Как только получил согласие начальства, тут же отправился во Владикавказ. Думал, что надо хоть чем-то помочь своей малой родине.

К этому времени на аэродроме Владикавказа стояли приобретенные правительством Северной Осетии вертолеты. Вертолеты были, а экипажей не было. Вот так и получилось, что я начал летать в блокадный Цхинвал.

Война в Осетии продолжалась почти два года. Отпуск в Енисейском авиаотряде заканчивался, и мне пришлось перевестись из Сибири во Владикавказ на должность командира вертолета Ми-8. Вот таким образом я оказался здесь, в Осетии.

На своем вертолете я совершал полеты в Цхинвал до июля 1992 года. В общей сложности в ту войну я совершил более 160 вылетов.

То время было самым тяжелым, самым трагическим для нашего народа. Цхинвал был полностью блокирован. Старики и дети находились в подвалах, а на окраинах города стояли ребята на боевых постах.

КВ: Вы совершили более 160 вылетов. Вывезли около 300 раненых. Не могли бы Вы вспомнить, какое было состояние людей в те годы и в Северной, и в Южной Осетии. Что они чувствовали? Какое у них было настроение?

Остаев: 1991–1992-й — годы глубокого кризиса. Этим моментом очень хорошо пользовались те республики, которые хотели отсоединиться от России. Да еще стремились прихватить с собой и те территории, на которые они по разным причинам претендовали. Тогда к власти в Грузии пришел Звиад Гамсахурдия. Какую он вел политику в отношении осетинского народа, конечно, вы знаете. Людей замуровывали в трубы, в ледяную воду опускали стариков, детей — все это я видел по телевизору еще в Сибири. Оставаться в стороне я не мог.

Не забуду свой первый рейс в Цхинвал. С высоты город казался абсолютно пустым. Старики, женщины, дети прятались по подвалам. Все остальные, кто мог держать оружие, были на постах по окраинам города. Защищали его от грузинских боевиков.

Северная Осетия помогала как могла и чем могла. Из Цхинвала вывозили раненых, а обратно доставляли всё, что необходимо и для обеспечения, и для обороны города.

К тому времени, когда я начал совершать вылеты в Южную Осетию, в Цхинвал уже невозможно было проехать по дорогам. Грузинские боевики устроили настоящую, очень жесткую блокаду городу. Добраться в Цхинвал можно было только по воздуху. Люди, техника, продовольствие, медикаменты — всё, что шло из Северной Осетии, доставлялось только с помощью вертолета.

Бывали моменты, когда перед очередным вылетом из Владикавказа мне многие говорили: «Не вылетай. Город уже сдан. Вообще в городе нет людей». Но я не верил, не верил. Надо было видеть тех ребят. Я вылетал, подлетал к Цхинвалу и ни разу не было, чтобы меня не встречали.

Это уже в 2008 году всё было четко и понятно. Вот мы, вот Грузия. Вот очередная агрессия со стороны Грузии, вот Россия, которая тут же ответила агрессору. А в начале 90-х было всё совсем не так.

Распад Советского Союза, кризис власти в России. Бывшая советская, а затем российская армия была такая, что все решения принимались на местах. Не буду скрывать, российская армия получила указания не вмешиваться в конфликт, занять нейтральные позиции.

В те годы осетинский народ остался один на один с таким многочисленным агрессором, как Грузия. Было очень тяжело. Два года блокады, устроенной грузинскими боевиками, это уже само по себе о многом говорит.

Было намного тяжелее, чем в 2008 году.

КВ: Скажите, а не было настроения безнадежности, апатии среди людей?

Остаев: Нет. Я такого ни разу не встречал. У ребят в Цхинвале был такой настрой, что чувствовалось: пока еще жив последний защитник, город не сдадут. Другой вариант абсолютно исключался.

В первый год блокады, когда вообще не было ни оружия, ни боеприпасов, самая обыденная ситуация для Цхинвала: на передовой стоит с десяток защитников, а у них один автомат. Если кто-то бывал ранен, то автомат забирал следующий. Вот таким образом и воевали. К концу, правда, уже и пулеметы появились, и гранатометы были. Тяжело было поначалу.

Легкие раненые, которых могли на месте лечить, так и оставались в Цхинвале. Каждый раз, когда я возвращался из полета в Южную Осетию, всегда передавал врачам то, что требуется для оказания помощи раненым, которые оставались в блокадном городе. Садимся во Владикавказе, выгружаем раненых, а обратно отвозим все необходимые медикаменты для того, чтобы там, на месте, могли оказывать медицинскую помощь. А тех, кто был тяжело ранен, тех, конечно, приходилось перевозить в Северную Осетию.

Были разные случаи... Я когда однажды сел во Владикавказе, через форточку назад смотрю, как выгружают раненых. Одного выгрузили, а на нем живого места не было. Все внутренности были наружу. Я еще подумал: ну зачем везли, ведь всё равно его уже ничего не спасет.

Представляете, он выжил. Я его как-то случайно встретил. Говорю: «Как ты выкарабкался?» А он отвечает: «Я без сознания был. Рассказывали, что меня вертолет увез. Повезло». Но это, конечно, единичный случай.

КВ: Если по поводу раненых зашел разговор, скажите, Кавказ — горы высокие. Рокский перевал уже на высоте около 3 тысяч метров. А с 5 тысяч метров начинаются проблемы с кислородом. Как Вам удавалось справляться с такой проблемой? Ведь нехватка кислорода на высоте для раненых намного опаснее, чем для здоровых людей.

Остаев: Самая горячая пора была с мая по июль 1992 года. Как раз перед вводом миротворческих сил. Самое тяжелое время было. Нам тогда приходилось выполнять по 2–3 рейса в день. Если один день не полетишь, то накапливалось много раненых, поэтому всеми силами старались летать ежедневно.

Погода в горах очень быстро меняется. Пока летишь от Цхинвала, смотришь, а уже перевал закрыт. Если перевал открыт, то визуально ты его можешь пересечь по ущельям на высоте 3,5 тыс. метров. А в облаках надо набирать запас высоты не менее 6 тыс. метров. Выше технически вертолет уже летать не рассчитан, но, бывало, приходилось поднимались и еще выше. Для того, чтобы оказаться за облаками и исключить обледенение. На такой высоте кислорода уже не хватает. Особенно раненым.

Для экипажа в вертолете предусмотрены кислородные маски. Бывало так, что экипаж подышит, а потом передаем маски раненым в салоне, чтобы они не задохнулись. Мы подышим, потом они подышат. Вот так по очереди и дышали в полете. В гражданском вертолете не предусмотрены были кислородные маски для пассажиров. Это же не специализированные военные машины. Приходилось пользоваться только масками для экипажа.

В те месяцы мы в любую погоду летали. На аэродроме Владикавказа было три вертолета. Но из-за того, что не хватало экипажей, приходилось летать только на одном. Второй вертолет был в резерве. А третий вообще не расконсервированный с завода стоял, простоял все время.