Ложь Солженицына. Допустимо ли приравнивать ГУЛАГ к нацистским лагерям смерти?
Тема советских репрессий является одной из «болевых точек» нашей истории. Сложность этой темы во многом связана с внедренными в массовое сознание людей представлениями о том, что от репрессий пострадали десятки миллионов, что огромное число заключенных было осуждено по политическим статьям без всякой вины, и что условия заключения в трудовых лагерях были необычайно тяжелыми, чуть ли не сродни тем, которые были в нацистских концлагерях. Сопоставления советских лагерей с фашистскими в современных российских СМИ не являются чем-то редким. Такие сопоставления не могут не разрушать сознание людей, которым внушается стыд за свою страну и предков, якобы совершавших или позволявших совершать преступления сродни нацистским. Но так ли это на самом деле?
Доктор исторических наук Виктор Земсков вполне убедительно показал на основе архивных документов, что подавляющее большинство населения СССР (более 97,5%) в период с 1918 по 1958 год ни в какой форме (аресты, ссылки, раскулачивание) не подвергались политическим репрессиям. При этом, отмечал Земсков, простые советские граждане в массе своей очень мало знали о репрессиях до XX съезда КПСС. Земсков указывал на сложившийся в массовом сознании «черный миф» о репрессиях, на котором «взращено младшее поколение нашего народа и изрядно распропагандированы в соответствующем духе старшие поколения».
Отметим, что когда Земсков говорит про «черный миф», — он не утверждает, будто репрессий не было, и не отрицает того факта, что они затронули многие тысячи невинных людей. Указывается лишь на то, что масштабы репрессий оказались невероятно раздуты.
Представления о том, что в результате сталинских репрессий были арестованы десятки миллионов людей и что условия заключения в советских трудовых лагерях были фактически несовместимыми с жизнью, сложились во многом под влиянием работ А. И. Солженицына. Тяжелому быту заключенных лагерей посвящена первая из опубликованных им книг — «Один день Ивана Денисовича». А в первой главе первой части своего основного произведения «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицын сравнивает трудовые лагеря с адом: «Эскалатор неудержимо сволакивает меня в преисподнюю».
Метафора ада присутствует также в солженицынском «В круге первом», где шарашка названа «первым кругом» в аду, под которым подразумевается советская тюремно-лагерная система: «Нет, уважаемый, вы по-прежнему в аду, но поднялись в его лучший высший круг — в первый. Вы спрашиваете, что такое шарашка? Шарашку придумал, если хотите, Данте. Он разрывался — куда ему поместить античных мудрецов? Долг христианина повелевал кинуть этих язычников в ад. Но совесть возрожденца не могла примириться, чтобы светлоумных мужей смешать с прочими грешниками и обречь телесным пыткам. И Данте придумал для них в аду особое место».
В третьей части «Архипелага ГУЛАГ» Солженицын называет советские лагеря вместо исправительно-трудовых «истребительно-трудовыми». Он пишет: «То, что должно найти место в этой части, — неоглядно. Чтобы дикий этот смысл простичь и охватить, надо много жизней проволочить в лагерях — в тех самых, где и один срок нельзя дотянуть без льготы, ибо изобретены лагеря на истребление».
Созданный Солженицыным образ ГУЛАГа как ада на земле дал возможность западным пропагандистам и советским диссидентам (они же нынешние либералы) приравнивать советский лагерь к фашистскому. Например, доктор философских наук Игорь Чубайс (брат автора реформы приватизации 90-х гг. Анатолия Чубайса) в статье «Выведем Октябрьскую революцию на чистую воду», опубликованной «Московским комсомольцем» 1 ноября 2017 года, определял ГУЛАГ как «Освенцим без крематория». Насколько допустимы такие сравнения?
Нет оснований сомневаться в том, что условия заключения большинства узников в советских исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ) были тяжелыми. Однако важно разобраться, действительно ли жестокость советских лагерей сопоставима с жестокостью немецких лагерей смерти — или же говорящие так недопустимо сгущают краски? С чем мы имеем дело — с реальностью или с тем «черным мифом» о репрессиях, о котором пишет Земсков?
Прежде всего — о численности погибших от репрессий в нацистской Германии и в СССР. Их цифры — несопоставимы.
Как рассказал доктор исторических наук М. Ю. Мягков на конференции, проходившей в марте 2018 года, система концлагерей, созданных на территории Германии и оккупированных ею стран, насчитывала 14 тысяч единиц. За несколько лет через эти концлагеря прошли более 18 миллионов человек. Из них 11 миллионов — почти две трети попавших в заключение! — были уничтожены.
Солженицын, ссылаясь на лагерные слухи, заявлял о «десятках миллионов» репрессированных в СССР. Однако согласно справке, подготовленной Государственным архивом Российской Федерации, на самом деле за период с 1935 по 1953 годы в советских тюрьмах и лагерях умерло 1,46 миллиона человек. При этом подавляющее число погибших — 0,93 миллиона — приходятся на пять военных лет (1941–1945 гг.).
Отметим, что высокая смертность в годы войны была не только среди заключенных, но и среди людей, живших на свободе. Доктор исторических наук Александр Репинецкий в работе «Демографическая ситуация в России в годы Великой Отечественной войны. 1941–1945 гг.» приводит следующие данные: «С 1942 г. число умерших в тыловых районах РСФСР превысило число родившихся, т. е. начался процесс естественной убыли населения. В 1942 г. она составила 162 895 человек, в 1943 г. — 638 327 чел., в 1944 г. — 410 378 чел., в 1945 г. — 357 065 человек».
В мирные годы смертность в лагерях в основном держалась на уровне от 8 до 40 смертей на 1000 заключенных в год с явной тенденцией к снижению в послевоенные годы. Каждый погибший в заключении от тяжелых условий или насилия — это трагедия. Однако даже в современных европейских тюрьмах смертность остается на уровне от 3 до 10 погибших на 1000 заключенных, то есть вполне сопоставима по уровню со смертностью в советских ИТЛ.
Никто в здравом уме не назовет ГУЛАГ приятным местом, и никто не спорит с тем, что советским заключенным, как и всему нашему народу, тяжело пришлось в военное время. Однако же смертность в ГУЛАГе в мирное время не идет ни в какое сравнение со смертностью в немецких концлагерях. Это дает веские основания сомневаться в используемых Солженицыным эпитетах: «преисподняя» и «истребительно-трудовые лагеря».
Что представлял собой немецкий концлагерь, подробно описывает прошедший через эти лагеря смерти австрийский психолог Виктор Франкл в книге «Сказать жизни „Да!“ Психолог в концлагере». Какой бы мрачной ни казалась читателю картина, рисуемая Солженицыным в «Одном дне Ивана Денисовича», это не идет ни в какое сравнение с тем, что описывает Франкл. Фашисты ставили людей в условия, в которых они медленно и мучительно умирали. При этом больные и нетрудоспособные безжалостно уничтожались. «Когда исчезал последний жир в подкожной клетчатке, когда не оставалось мускулов, мы становились похожи на скелеты, обтянутые кожей и обвешанные каким-то тряпьем. Организм терял собственные белки, а вместе с ними исчезала мускулатура. У тела больше не оставалось защитных сил. То один, то другой умирал. Каждый мог достаточно точно вычислить, кто будет следующим и когда придет его собственный черед, — ведь многократные наблюдения давали более чем достаточно представлений о симптомах приближающегося конца», — пишет Франкл.
Весь мир обошли фотографии освобожденных из немецких лагерей смерти узников, внешне похожих на обтянутые кожей скелеты. Постоянные издевательства, рабский труд, невыносимые условия существования, обращение с людьми как с животными и отсутствие надежды на освобождение — вот, что ждало заключенных концлагерей. Нацисты и их пособники не щадили ни женщин, ни маленьких детей. Вспомним хотя бы Саласпилсский концлагерь, в котором массово уничтожали детей, выкачивая у них кровь, поставлявшуюся на нужды немецкой армии.
Но если немецкие лагеря — это образец обращения с заключенными как с животными (что обосновывалось расистской идеологией), то можно ли то же самое сказать о советских исправительно-трудовых лагерях?
Начнем с того, что ГУЛАГ никогда не ставил целью уничтожать заключенных. Напротив, в советских лагерях существовала развитая санитарная служба. Хоть и не всегда она работала безупречно, но влияние на жизнь ГУЛАГа оказывала существенное. Об истории санитарной службы в исправительно-трудовых лагерях рассказал российский историк и врач Борис Александрович Нахапетов в статье «К истории санитарной службы ГУЛАГа». Работа Нахапетова основывается на исследовании архивных документов санитарного и медицинского отдела ГУЛАГа.
Нахапетов пишет: «Для оказания медицинской помощи заключенным в каждом лагерном пункте (командировке) имелась врачебная или фельдшерская амбулатория с медицинским изолятором на пять коек или медчасть с больницей на 10–15–20–35 коек». Борис Александрович приводит следующие данные: в 1945 году в исправительно-трудовых лагерях было развернуто 2379 амбулаторий и примерно в 1,5 раза меньшее число врачебных участков. В 1944 году была развернута 1071 больница, при этом количество коек в больницах в 1943 году составило 182 320. Кроме центральных больниц были также межобластные. Были предусмотрены койки для психиатрических и туберкулезных больных.
«Подсчитано, что на каждую тысячу заключенных приходилось больничных коек: в 1935 г. — 23,5, в 1936 г. — 22,9, в 1941 г. — 34,1, в 1942 г. — 109, в 1943 г. — 189, в 1944 г. — 174, в 1945 г. — 171. Обеспеченность же больничными койками по Союзу ССР достигала в расчете на 10 тыс. человек в 1940 г. — 40,2, в 1950 г. — 55,7, в 1955 г. — 65,220. Как указывалось в докладе, в 1957 г. на 1 тыс. заключенных имелось 35,5 коек, что в 6 раз превышало число коек, развернутых на такое же число гражданского населения», — пишет историк.
Нахапетов указывает и на существование в ГУЛАГе специфических лечебно-профилактических учреждений — оздоровительных пунктов и оздоровительных команд: «Оздоровительные пункты были образованы еще до войны под названием слабосильных команд или оздоровительно-профилактических пунктов. С началом войны они были ликвидированы, но из-за резкого ухудшения состояния здоровья заключенных их пришлось вновь открыть в 1942 году. Первоначально срок пребывания в них устанавливался в две недели. За первое полугодие 1942 г. через оздоровительно-профилактические пункты было пропущено 141 086 человек. За 11 месяцев 1944 г. через них прошло свыше 150 тыс. человек, а через оздоровительные команды — еще около 350 тыс. человек. В 1945 г. было развернуто 660 оздоровительных пунктов. Приказом НКВД СССР № 0154 от 27 мая 1946 г. предписывалось создать оздоровительные подразделения в 80 областях, краях, союзных и автономных республиках, всего — на 90 тыс. мест. Срок пребывания в них устанавливался в 3–6 месяцев. Рекомендовалось широко использовать трудовую терапию, лечебную физкультуру, организацию отдыха заключенных на открытом воздухе и пр.».
Что означают 150 тысяч заключенных, прошедших через оздоровительные команды, и 350 тысяч, прошедших через оздоровительно-профилактические пункты в 1944 году? Для сравнения, общая численность заключенных в исправительно-трудовых лагерях и исправительно-трудовых колониях по статистике Земскова на 1944 год составила 1,17 миллиона человек.
Разумеется, при оценке значимости лагерной медицины нельзя полагаться только на цифры. Нахапетов справедливо указывает на то, что оснащение больниц в лагерных отделениях было разным, нередко в них не хватало ни квалифицированного персонала, ни оборудования (вроде рентгенаппаратов и клинических лабораторий). Однако, при всех недостатках лагерной медицины, вспомним, что именно в ГУЛАГе в 1952 году Солженицыну оперировали раковую опухоль, и что он не только выздоровел, но и прожил после этого почти до 90 лет.
Проблемы медицинского обслуживания отмечает, в том числе и историк Елена Владимировна Никифорова, подробно изучавшая историю исправительно-трудовых лагерей Кузбасса в годы Великой Отечественной войны. По ее словам, «однозначно говорить о том, что советская медицина плохо обслуживала заключенных, будет неправильно. Неполный объем финансирования тогда осуществлялся не только в здравоохранении лагерей, но и среди гражданского населения, в том числе и в областной столице — в г. Кемерово». Никифорова пишет о том, что заключенным ГУЛАГа в зависимости от их физического состояния устанавливались категории трудоспособности. Лишь физически здоровые люди получали первую категорию трудоспособности, допускающую использование на тяжелых работах. Больным людям давали легкую работу, инвалидов от работы освобождали. Истощенных или перенесших болезни заключенных отправляли в оздоровительные команды.
На примере работы санитарной службы ГУЛАГа мы убеждаемся, что советская власть стремилась облегчить тяжкие условия пребывания в лагерях. Советским заключенным давали возможность вылечиться и поправить здоровье (вспомним, что в немецком концлагере больных и нетрудоспособных просто уничтожали). Даже сокамерник Александра Солженицына Д. М. Панин, всю жизнь резко антисоветски настроенный, а в 1972 году эмигрировавший во Францию, писал, что при всех недостатках лагерные санчасти «содержали все-таки в себе элементы милосердия».
Однако «элементы милосердия» содержала в себе отнюдь не только санитарная часть ГУЛАГа. Отметим, что в «Одном дне Ивана Денисовича» Солженицын, упомянув-таки о санчасти, ничего не пишет ни о библиотеках, которые выдавали заключенным ИТЛ книги для чтения, ни о работе культурно-воспитательных отделов (КВО) и культурно-воспитательных частей (КВЧ), существовавших в системе ГУЛАГа.
Можно в принципе возразить, что не пишет он об этом потому, что всё это не играло серьезной роли. Дескать, какие книги, если все мысли о еде и собственном выживании? Однако с этой позицией едва ли согласятся образованные люди, оказавшиеся в заключении. Например, прошедший через тюрьмы и лагеря Карл Штайнер в книге «7000 дней в ГУЛАГе» заявляет: «Внутреннее спокойствие овладевало нами, лишь когда мы брали в руки книгу. В такие моменты мы забывали обо всем, что нас окружает». Александр Александрович Баев — советский ученый, который в 1937 году был приговорен к 10 годам лишения свободы, в своих воспоминаниях также пишет, что возможность читать книги имела для него огромное значение. Через чтение преодолевался интеллектуальный вакуум и непереносимая монотонность жизни заключенного.
В 1944 году начальник ГУЛАГа В. Г. Наседкин отправил наркому внутренних дел Л. П. Берия доклад «О работе ГУЛАГа за годы войны (1941–1944)». В этом докладе есть отрывок, посвященный культурной работе в лагерях: «Культурно-массовое обслуживание заключенных проводится в клубах и культуголках, которых имеется в лагерях и колониях свыше 1500. К активной общественной работе привлечено 77 000 заключенных.
Из состава заключенных организовано 2600 кружков художественной самодеятельности (драматические, музыкальные, хоровые и другие), силами которых за три года поставлено более 100 тыс. спектаклей, концертов и вечеров художественной самодеятельности.
За этот же период времени проведено свыше 110 тыс. киносеансов. Для заключенных в лагерях и колониях имеется 950 стационарных и передвижных библиотек с книжным фондом в 400 тыс. экземпляров».
Даже исследователи, клеймящие советское прошлое, признают большую позитивную роль КВЧ, позволивших людям творческих профессий, оказавшимся в ГУЛАГе, заниматься тем, что они умели. Тех, кто всерьез занимался самодеятельностью, как правило, брали на легкие работы.
Критики заявляют, что концертные и театральные группы в ГУЛАГе были «крепостными» (потому что им указывали, когда и где выступать, а также чего нельзя ставить на сцене), что лагерное начальство поощряло самодеятельность, потому что ему хотелось развлечений. Кроме того, не во всех лагерях складывались настоящие творческие коллективы. Что ж, действительно, работу КВЧ и КВО идеализировать не надо. Однако едва ли кто-нибудь будет спорить, что в тяжелых условиях возможность разнообразить лагерную жизнь и приобщиться к высокой культуре дорогого стоит. Актер Вацлав Дворжецкий сказал об этом так: «Хорошо, что театр есть... что можно заниматься любимым делом и помогать тысячам заключенных преодолевать тупость лагерной жизни, сохранить или обрести достоинство, не превратиться в скотину».
Не стоит забывать и того, что культурная часть ИТЛ — библиотеки, художественная самодеятельность и т. п. — создавалась по распоряжению руководства партии, и что основная идея, которая за этим стояла, — это гуманная идея человеческой «перековки». Не ставить крест на человеке, совершившем преступление, а дать ему возможность найти опору в образовании, в культуре, в труде. Можно критиковать весьма далекое от совершенства воплощение идеи перековки в лагерях ГУЛАГа, но невозможно не признать того, что перековка — это попытка поддержать человека в трудной ситуации, дать ему подняться. Нацисты же в лагерях смерти добивались ровно обратного — опустить человека так низко, как это только возможно.
Хотелось бы послушать, как люди, которые сравнивают ИТЛ с немецкими лагерями смерти, объясняют существование в советских лагерях движения стахановцев? Если, по версии антисоветчиков, тяжкий труд — это средство истребления заключенных, то чем тогда является труд ударный? И какой человек, истязаемый в лагере смерти, по собственной воле согласится брать на себя повышенные трудовые обязательства? Можно представить себе такое в нацистском концлагере?
В исправительно-трудовых лагерях СССР не просто существовали отдельные энтузиасты — стахановское движение было довольно массовым. В статье «Структура и стимулирование принудительного труда в ГУЛАГе: Норильлаг, конец 30-х — начало 50-х гг.», написанной доктором исторических наук Леонидом Бородкиным в соавторстве с историком Симоном Эртцом, указывается: «Численность заключенных Норильлага, работавших «стахановскими методами», естественно, постоянно варьировалась, и сведения об этом пока имеются только по отдельным периодам времени и секторам работ. К примеру, можно привести данные за 1943 г., когда 17,5% из 9863 заключенных и 31,5% из 1067 вольнонаемных рабочих по капитальному строительству считались стахановцами (ГАРФ. Ф. 8361. Оп. 1. Д. 57. Л. 22–23, 38 об.), так что уровень вовлеченности узников в это движение был достаточно значительным».
Перевыполняющих нормы стахановцев поощряли в лагерях денежными средствами, улучшенным питанием и вещевым довольствием. В период с 1930 по август 1938 года практиковалось даже сокращение сроков заключения (позже это тоже практиковалось, но не везде и не для всех категорий заключенных). Тем не менее ударничество было делом добровольным. Его существование в лагерях показывает, что труд заключенных не был запредельно тяжелым, а следовательно, нельзя называть его средством истребления, как это делает Солженицын.
Разбирая разные аспекты быта исправительно-трудовых лагерей СССР, мы не пытаемся доказывать, будто в ГУЛАГе жилось легко или сносно, и что все сведения о тяжелом положении заключенных придуманы врагами. Заявлять подобное — значит фальсифицировать историю своей страны. Мы уважаем свою историю и боремся с фальсификациями. Именно поэтому мы не позволим мифотворцам разных мастей топтаться на российской истории и внедрять в сознание молодежи черный миф о ГУЛАГе. Число жертв фашистских и советских концлагерей — несопоставимы. Заявления о том, что ГУЛАГ равноценен немецкому концлагерю — нелепы, недопустимы и антиисторичны. Медицинская служба ИТЛ, библиотеки, художественная самодеятельность и многое другое ясно показывают, что в ГУЛАГе были вполне гуманистические институты, которых не было и не могло быть в людоедском гитлеровском рейхе.
