Пригожинский гамбит: вердикт «предательство и измена» пересмотру не подлежит

Сергей Кургинян в передаче «Разговор с мудрецом» на радио «Звезда» от 30 июня 2023 года

Анна Шафран: Сергей Ервандович, хотелось бы с Вами сегодня обсудить те интересные, скажем так, события, которые мы пережили накануне, события, о которых мы говорили в наших эфирах, предупреждали. Людям, которые внимательно следят за тем, что происходит в геополитическом пространстве в целом и в России в частности, приходили на ум, в общем-то, довольно прямые параллели с тем, что происходило чуть более ста лет назад в нашей стране. Мы подробно обсуждали эти темы, но, как это часто бывает, некоторым казалось, что есть исторические уроки, которые существуют сами по себе, а есть отдельно наша реальность, в которой мы живем и в которой мы вроде бы даже что-то осознаём, и даже какие-то параллели проводим, и даже пытаемся делать какую-то работу над ошибками, но воспринимаем это как совершенно другое, нечто отдельно стоящее. В целом же выясняется, что ничто не ново под луной. Давайте поговорим по следам этих событий, что это было.

Сергей Кургинян: В таком разговоре всегда нужно иметь отправную точку — от какой печки мы танцуем? Мы «танцуем» от «печки» под названием «выступление президента Российской Федерации, Верховного главнокомандующего Владимира Владимировича Путина». Как говорится, что написано пером — не вырубишь топором. Владимир Владимирович дал свою оценку происходящему. Что в таких ситуациях особенно важно, — оценка эта достаточно жесткая, без полутонов.

Поэтому нельзя (как бы кому ни хотелось) начать переигрывать эту оценку: скажем, называть этих людей «недовольными правдолюбцами», а не «мятежниками» и тому подобное. Президент дал оценку. Всё! Он от нее не откажется. Во-первых, я не помню случая, когда он от своих оценок отказывался. Во-вторых, в данном случае эта оценка так крутилась средствами массовой информации, что от нее уйти никуда нельзя.

Спрашивают: «А почему тогда, если он дал такую оценку, произошло то, что произошло: переговоры Лукашенко, фактическое помилование людей, которых называли мятежниками, и так далее?»

Я хочу спросить всех, кто задает такой вопрос, чего они хотели? Они хотели, чтобы какие-то верные президенту части начали истреблять тысячи сторонников «Вагнера», которые перед этим героически воевали? Мы видим эту картину? Вот некие «путешественники» подходят к Москве, в ответ разворачиваются другие части и начинается их массовое истребление? Кто-то этого хотел?! Неужели никто не понимает, как это было бы воспринято обществом, не понимает, что сиюминутное ликование сменилось бы отсроченным отвращением?! Ну это же очевидно.

Значит, то, что было сделано, с ситуационной точки зрения является оптимальным. Это оптимум — то, что буквально произошло. Всегда с очень генерализированной симпатией относился к Лукашенко, и он в очередной раз оправдал мои ожидания. Но дело же не в нем. Дело, конечно, в Путине. Путин сумел справиться с самой большой опасностью для его власти наилучшим способом, каким можно было справиться с этой опасностью, буде она уже возникла! Вопрос о том, как можно было ее не допустить, — это другой вопрос, но раз она уже возникла, он справился с ней наилучшим образом. Разговоры о том, что он при этом что-нибудь уступил… Да ничего он не уступил, это вопрос уже о свойствах Пригожина и его реальных политических амбициях. Он эти амбиции, пойдя на определенный компромисс, обнулил, а какие там будут идти «терки» — отдельный вопрос.

Мятеж — а это сказал президент — разворачивается в другом формате времени, чем обычная жизнь. В нем минуты стоят столько же, сколько в обычной жизни дни. Мятеж может быть успешным только в одном случае. Как Дантон говорил: «Смелость, смелость и еще раз смелость» — скорость, скорость и еще раз скорость! Пригожин пошел на Москву? (Меня отец в детстве учил жизни: «Поднял руку — бей, даже если понимаешь, что зря это сделал, всё равно бей, нечего было руку поднимать».) Если пошел — надо идти до конца со всеми последствиями, оказаться с небольшим числом людей, имевших достаточно горькое прошлое, на территории Кремля, куда он планировал попасть, и начать разбираться с этим, как повар с картошкой. Или — не затеваться.

То, что произошло, вызывает вопрос: «А что же ты руку-то поднял? Зачем ты ее поднял?» И оценку этой поднятой руке президент дал, и никаких других оценок уже быть не может. А все эти хитроумные разговоры о том, какие там закулисные шли комбинации, — ну перестаньте, Путин не стал бы класть на стол весь свой накопленный авторитет, если бы он подозревал, что идет какая-то игра. Он очень серьезно ко всему отнесся.

Если террорист сует руку в карман, то никто не ждет, когда он вынет пистолет. Замах был серьезный, с очень серьезными, в том числе кровавыми, последствиями. Совсем не такой идиллический, как сейчас пытается данная фигура сказать. Он это признает и даже какие-то компенсации семьям погибших собирается выплатить. Так что это всё имело место.

Рука была поднята. Почему дальше произошло то, что произошло? Он же «брал Ростов» и выходил на штаб управления Южной группировкой войск не для того, чтобы после этого поехать в Белоруссию. Он и сам мог в нее съездить, ведь правда?

Итак, как понимать то, что произошло? А так, что он не ждал подобного развития событий. Мы опять имеем дело с тем, о чем я всё время говорю, — с двойными ошибками. Двойными. Мы ошиблись, считая, что устроим Крым 2.0, и вошли экспедиционным корпусом, тогда как надо было входить гораздо более крупными силами, сразу мобилизованными частями и готовиться к более серьезным испытаниям. А американцы считали, затягивая нас в это, что мы рухнем. Двойная ошибка привела к открытой позиционной войне, являющейся, как я уже говорил, очевидной войной на истощение.

Точно так же Пригожин считал, что как только он зашевелится, все начнут присоединяться к нему, власть струхнет и убежит. А власть считала, что она его держит за причинные места. Ошиблись оба! В результате возникла эта ситуация. И если бы Путин в такой ситуации проявил малейшую неуверенность, если бы политическая система его не поддержала, Пригожин бы шел дальше. Он остановился, когда понял, что политическая система поддержала Путина вся, включая патриарха и других представителей церкви, один из которых очень впечатляюще выступал в прямом эфире. Всё! Никто на его сторону не перебежал. Военные части соблюдали нейтралитет, что ставит много вопросов, но армия не перешла на сторону «восставшего народа».

Пригожин понял, что проиграл свой изначальный замысел, что это фальстарт. Он понял это, увидев глаза Путина. У Путина было две возможности. Первая возможность — расстрелять мятежников, имея еще верные войска и отъедая всё дерьмо, которое бы полилось на него после этого. Уверяю Вас, оно было бы большое! Вторая возможность — построить некую модель компромисса, при которой Пригожин фактически стал… кем?.. белорусским гражданином? Кем он стал?

Анна Шафран: Здесь, наверное, не лишним будет вспомнить высказывания из-за океана о том, что они за две недели до событий знали о готовящемся мятеже. Это первое. И второе. Они ожидали «кровавой бани» — вот что они сказали. Их ожидания были нарушены.

Сергей Кургинян: Да, их ожидания были нарушены. И, с точки зрения ситуационной, что я могу сказать в плюс действующей власти? Я совершенно честно считаю, что Путин выступил хорошо. А кто-то считает, что нет? Он выступал спокойно, уверенно, сухо, очень жестко, убедительно, без всяких пауз или моментов колебаний. Он очень хорошо выступил.

Кто-то считает, что политическая система в лице Совета Федерации, Думы и так далее, все, включая Зюганова, колебалась? Нет. Все эти разговоры о том, кто куда улетал и сбегал в ситуации неопределенности, во-первых, сильно преувеличены (могу об этом заявить с полной ответственностью, не на уровне умозрения, а иначе). А, во-вторых, предположим, что кто-то сбегал. Замечательно! Эти люди уже в черном списке. Очень хорошо!

Всё это нормально, ненормально другое. Я, пожалуй, здесь начну с чего-то практического, хотя теоретическое еще важнее, теоретическое еще более практично. Практическое следующее: говорил, говорю и буду говорить, что этот идиотизм, начавшийся с бесконечного прославления пенсионной реформы и имевший своим апофеозом истерику вокруг коронавируса, когда те, кто сейчас замолчали в тряпочку, выли так, будто бы им вкололи большую дозу каких-то возбуждающих веществ… Идиотизм этот был политически недопустим хотя бы потому, что против была патриотическая часть общества, являющаяся ядром электората Путина. И называть эту часть то быдлом, то идиотами, то ничтожествами, это очень «пикантно», понимаете?

Очень пикантно, имея к тому же определенные фамилии и прекрасно понимая, что это русская часть нашего общества, в основном провинциальная. Это было, на мой взгляд, верхом политического идиотизма, и я всё время спрашивал: когда коронавирус кончится, мы с этой частью общества будем продолжать диалог? Мы отменили этот диалог? У нас впереди нет выборов? У нас впереди нет эксцессов таких, как эта СВО? У нас тишь, гладь да божья благодать, и мы можем треть населения страны, готовую поддержать Путина и идти с автоматом воевать, называть «ничтожествами», «второсортными людьми», «дегенератами» и прочее? Даже чисто прагматически — зачем?

Если ее надо было убеждать, чтобы она кололась вакцинами (мое отношение по существу я высказывал два года в своих передачах и не только), так ее надо было со слезами умолять об этом, а не хамить в лицо, прекрасно зная, что она в ответ на такое уж точно откажется прививаться. В чем была политическая рациональность? И я напоминаю об этом сейчас. Почему надо было «отменять» бабушек, а потом скорбеть о демографии? Что это всё такое, что это за цирк?

Теперь следующий вопрос: для того, чтобы в нынешней ситуации мятежей не было, нужно строить глубокие содержательные отношения с тем сегментом общества, который теперь называют то «турбо-патриотами», то «самоназванными патриотами» — правда, пикантно звучит? Патриотами назначают, что ли?

С ними надо вести диалог, их надо уважать! Уважать! Ценить, понимать, чувствовать и перехватывать их импульсы недовольства раньше, чем те оформятся и их возьмет на вооружение какая-нибудь мятежная сволочь. Это надо делать раньше!

У этих людей есть определенный заказ, и наплевать на их заказ могут только самоубийцы. Потому что вообще будучи важным, данный более или менее конфронтационно настроенный сегмент — это треть общества, скажем так, треть «лоялизма». Эти люди с подлинно жертвенной патриотической установкой, которую зачем-то называют то «турбо-», то как-нибудь еще, именно они теперь важнее всего. Судьба всего этого спесивого бомонда, живущего в России, зависит от того, возьмет «Ваня» автомат, пойдет умирать за Отечество или нет? Это так трудно понять? — один раз и навсегда?

Сваливать хотят? Пусть сваливают! Живут здесь? Пусть понимают, как именно надо жить. Надо жить, переориентировав всю политическую систему на совсем другой тип диалога. И в этом смысле что сделал мятежник? Он перехватил повестку дня. А почему он ее перехватил? Почему?!

Он ее перехватил потому, что ее не схватили те, кто должен был схватить. И что произошло опять в момент, когда он ее перехватил и попер рогом? Та же растерянность, которую я наблюдал в первые дни Болотной. Я что, не видел этих холеных элитных «патриотов», умеющих зады лизать, как они струхнули в эти первые дни? То же самое видим и сейчас. Это лоялизм до первого танка, который катится на Москву, а защищать-то эту Москву должны другие. Но для того, чтобы они могли ее защищать, они должны понимать и принимать происходящее сообразно своему языку, своим ценностям.

Когда это переходит красную черту и становится мятежом, это надо расстреливать или рассасывать, но пока народное недовольство красной черты не перешло, то чуткость надо проявлять именно к нему. Иначе мы нарвемся не на такой мятеж, при котором мятежник согласился уехать в Белоруссию, поняв, что его уже взяли за одно место, мы нарвемся на другой, гораздо худший, гораздо более разрушительный. Страна уязвима по отношению именно к этому: к благородным намерениям наиболее героических защитников России получить что-нибудь существенное, — прошу прощения, начиная с тех обязательных выплат, которые они, как мы слышим крик по всей стране, не получают, — и кончая ценностями, идеологическим курсом и всем остальным нематериальным капиталом. Они, эти люди, сейчас важнее всего, это соль земли русской. Они всегда были ею, а теперь это вопрос жизни и смерти. Это можно понять однажды и учесть. Но осуществляется то же, что было с коронавирусом и всем остальным.

Элиты не хотят слушать этот сегмент, они считают, что от него можно отмахнуться. А от него нельзя отмахнуться вообще, и тем более в условиях войны, когда он льет кровь, когда от него зависит всё. К нему надо чутко прислушиваться, без всякого заискивания, без виляний. Честно, по-человечески говорить на его языке и говорить правду. А это значит, что надо завязать с лакейско-холуйскими описаниями действительности, которые при первой же напряженности превращаются в паническое молчание.

Анна Шафран: Мы подобрались к тому, о чем говорили на протяжении последних лет — это выстраивание иной модели отношений государства и общества, основанной на доверии.

Сергей Кургинян: На доверии именно этого сегмента общества. Я знаю, что завтрашний день очень сильно зависит от людей с совсем другими умениями, мотивациями, которые должны стать лидерами. Я тоскую от того, что это достаточно слабый и узкий круг.

Я в течение последних двадцати с лишним лет все свои книги пишу в одной деревне. И вот мы с женой как-то идем по тропкам, и навстречу нам едет такая в меру раздолбанная «Нива», из нее вылезает 30–35-летний мужчина с простым русским лицом и очень интеллигентно спрашивает: «Скажите, пожалуйста, а как тут попасть на кладбище?» Жена ему отвечает, что вот тут надо свернуть туда-то и туда-то. Он уезжает, а жена вдруг говорит: «Вот от этих ребят будет зависеть, будет Россия или нет».

От того, как будут учитываться мотивации этих людей, понимание ими действий власти, их ценности, их язык, будет, кстати, зависеть, и сгорит ли эта Рублевка или будет продолжать гудеть. Могли бы понимать!

Анна Шафран: Сергей Ервандович, к вопросу о модели взаимоотношений общества и государства. Мы же должны себе отдавать отчет в том, что та модель управления, которую пытались выстраивать отдельные части нашей элиты, должна была быть насаждена здесь экспансионистским способом, извне. О чем я? О социальной инженерии, о технофеодализме, если угодно. Ведь мы видим, как очень последовательно на протяжении последних лет именно такая модель у нас внедрялась — и в повседневность нашу, и были попытки имплементировать ее, скажем так, в сознание людей, но не очень успешно, потому что русскому человеку как-то это всё не ложится на душу и архетипам сознания противоречит.

После того, что мы наблюдали в последние дни, после этой попытки мятежа, как полагаете, ускорится ли, наконец, этот процесс переосознания того, что для нас хорошо и что для нас неприемлемо? И самое главное — то, о чем Вы говорите, — как и с чем мы должны идти вперед?

Сергей Кургинян: Смотрите, мелкий пример. В Перми сейчас ликвидируется какой-то крупный военный завод. Я не буду обсуждать рациональность этой процедуры. Может быть, завод старый или ультрастарый. Может быть, на самом деле надо строить рядом какие-то корпуса, в другом месте и так далее. Но в существующей ситуации этого делать нельзя. И если реконструкция завода, его запуск стоит вдвое больше, чем строительство нового, его всё равно надо реконструировать. Мы не живем в стране с тем идеологическим накалом, какой был при Сталине, перед войной. Мы не живем в стране, где есть только радиоточка и газета «Правда». Мы живем в интернет-среде, мы не можем себе освобождение территории военного завода под жилищное строительство позволить — это опасно. И это касается сотен подобных сюжетов. Это не называется «идти на поводу».

Что такое политика? Политика — управление общественными процессами, общественной энергией. Направленность этих процессов надо знать. Как ими управляют? Забегают вперед и ведут. Там уже можно как-то менять направление, но нельзя быть аутсайдером идущих процессов. Нельзя. Это опасно!

Ведь главный вопрос в том, что тот парень на «Ниве», о котором я говорил, он для них чужой, понимаете?

Я часто бывал в Китае. Уверяю Вас, что традиционное богдыханское китайское высокомерие невозможно сравнить с нашим, по отношению к нему наша элита демократична. Но я же видел не раз, когда был с членами Политбюро, как они смотрят на рядового китайца. У них теплеют глаза. Нельзя же всё время смотреть на свой народ так, будто он чужой. А свои — это те, чьи платочки ты поднимаешь и перед кем ты реверансы устраиваешь. Так не пойдет!

Абсолютно не важно в каких-то частностях, что именно «гонит» Пригожин, я об этом еще скажу. Важно, что он схватил повестку дня этого сегмента общества. И он повернул ее туда, куда повернул — в мятеж.

Мало этого урока? Хочется еще раз?

Значит, эта повестка дня не должна быть перехвачена. Это вопрос жизни и смерти!

Теперь о повестке дня. Вот что мне безразлично — это как именно проводится кадровая политика в Министерстве обороны. Я в этом чужой. Я заведомо знаю, что я в этом ничего не понимаю. И пусть этим занимается то узкое сообщество, которое построено вокруг Верховного главнокомандующего. Я просто понимаю, что если какие-то претензии имели серьезные основания, то они давно должны были быть рассмотрены. И не под давлением Пригожина, а по сообщениям военной контрразведки и других ведомств. А если эти претензии фиктивны, то нельзя, чтобы в момент, когда люди отдают жизнь, им орали, что их начальник Генерального штаба… даже не буду перечислять, в каких именно уничижительных выражениях его определяют. Он может быть снят или уважаем. А в режиме поношения он не должен находиться ни одной секунды, если мы хотим побеждать.

Так нельзя! Так опасно! А происходит же именно это.

И нам всё время говорят: «Да это борьба кремлевских башен!»

Я помню, до чего «кремлевские башни» доигрались на Болотной, и кто их потом из этого вытаскивал. Опять будем делать то же самое?

Пригожин говорил о каких-то для очень многих (видимо, и для него)безусловных вещах: социальной справедливости и так далее. Пригожин говорил на понятном простому народу языке. Где начались какие-то проблемы, потребовавшие моей переоценки всего этого? Не в момент мятежа. Я к этому не отношусь по принципу, ах, мятеж, ну всё! Не в этом дело.

Дело в том, что перед началом мятежа он обнародовал свое длинное кредо. Кто-нибудь читал это кредо? Кто-нибудь его внимательно смотрел? Кто-то понимает, что он там сказал? Не про Шойгу, не про Герасимова, не про каких-то других деятелей. Не про олигархов.

Он сказал ровно то, что нужно ЦРУ по поводу причин войны. Он отработал на 100% цэрэушную программу в этом вопросе. Он снял всё, что называется денацификацией. И он назвал какие-то идиотские причины — дескать, мы начали воевать, чтобы у Шойгу была маршальская звезда… Нельзя было ее просто так дать, что ли? Это так ценно? И, наверное, это так ценно для Путина, что он готов положить на стол всё что угодно, втянуть страну в смертельный риск ради того, чтобы нарисовать маршальскую звезду Шойгу. Что за бред? Что за идиотизм?

Но этот идиотизм слушают, потому что наряду с ним взята базовая повестка дня, и сказано о ней простым языком.

Вторая черта. Что он сказал по поводу корпусов ДНР, ЛНР? Там мои друзья. Многие погибли. Он их всех называет сметьем, этот наглец? Пусть он в Сирии танцует свои танцы! Он почему так говорит об этих погибших людях? Кто мы были бы без этих двух корпусов? Мне ли не знать, сколько там творилось всякого безобразия — Донбасс вообще не идеальное место, он никогда им не был — ни при царе, ни при большевиках, ни сейчас. И там творилось всё что угодно — «это Донецк, детка!» и так далее. Но там были настоящие герои, и многие из них погибли! Они костьми легли для того, чтобы этот малый экспедиционный корпус мог быть дополнен такой же армией ДНР и ЛНР, гораздо более опытной просто по сроку войны. А сколько там чего творилось, кто там как воровал и так далее… Это наша действительность.

Наверное, в Африке всё делается чистыми руками, да?! Там ни кровавых алмазов, ни наркотиков — ничего?.. Там мы только менуэты танцуем под музыку Вагнера? Зачем эти оскорбления?! Ты хотел заниматься Шойгу? Так занимайся! Увы, это твоя проблема!

Кстати, я должен что-то сказать по поводу разговоров о том, почему это Шойгу не ответил. Был бы полный идиотизм, если бы он начал отвечать. Потому что тогда бы ответил Пригожин. И развернулся бы просто базар на всю страну.

Виноват Шойгу или не виноват — мне фиолетово, я не об этом говорю. Я о мертвых говорю! Или о тех, кому лицо изуродовали так, что он никогда не будет больше нравиться женщинам. Я — о погибших! Я так же говорил в 1990-е, что колоссальная жертва была принесена на алтарь Победы в Великой Отечественной войне, а перед этим на алтарь индустриализации. Но раз эта жертва была принесена, — всё, ее нельзя осквернить, ее нельзя вот так — между прочим — выплюнуть. К ней надо отнестись так, как подобает. Иначе это будет ремейк на тему распятия Христа, это метафизическое глумление, и это то, что было в конце восьмидесятых — начале девяностых. Здесь снова речь идет об этом: о жертве!

Дальше начинаются вопросы уже гораздо более технологического характера. У нас такая действительность, как есть. Мне она отвратительна. Она мне всегда была отвратительна, потому что в 1993 году на референдуме поддержали Ельцина. Но я знал, что я в ней буду жить. И что я должен ее защищать, потому что сколь бы она ни была отвратительна, она лучше этих мерзавцев с холодными глазами из ЦРУ, РУМО и так далее. Придется ее защищать, и этот выбор был сделан в ходе первой чеченской — в самом омерзительном варианте глумления всё тогда происходило. Это сейчас вялые СМИ что-то говорят о том, какие мы хорошие. А тогда СМИ Гусинского рвали на части всех, кто воевал героически в Чечне. Значит, к этой действительности можно относиться как угодно, но нельзя же, «считая кумушек, не оборотиться на себя». Все — олигархи, кроме, так сказать, шефа ресторанной сети! А на какие деньги осуществляется всё это «замечательное занятие»?

Я повторяю, он талантливый организатор. Он убедительный пиарщик. Он — рупор определенной значимой позиции. Но нельзя зарываться. Нельзя перебирать. Ну уйди в монастырь, отдай всё свое состояние бедным, ходи голый, босый. Главное, мы же этот популизм тоже знаем. Ельцин ходил в обуви фабрики «Скороход» и ездил на трамвае. Но потом Павел Павлович Бородин создал такую систему иерархии в пределах чиновного класса, при которой, боже мой, какой там Брежнев, какой там Щёлоков… Это была Вальпургиева ночь! По классу номер такому-то севрюга должна быть выловлена из такого-то пруда и сварена таким-то образом… Регламентация шла полная. Мы уже знаем, что начинается всё с популизма, а кончается…

Но играть эту популистскую ноту по отношению к этой реальности нельзя! Нельзя особенно, будучи частью этого всего! Надо же понимать, по крайней мере, что если ты кого-то упрекаешь в чем-то по части детей, тогда ты сам со своей семьей должен быть безупречен. Или не трогай эту тему! Просто не трогай ее! Тебе мало других? Зачем тебе надо переигрывать цели? Ты не видишь, что там «Азов» (организация, деятельность которой запрещена в РФ) с той стороны? Что там действительно нацизм?

И наконец, то, на что я тоже не хотел обращать внимания просто потому, что вагнеровцы воюют. Я когда ударил по Стрелкову, абсолютно ни с кем не советуясь? (Я, кстати, вообще редко это делаю.)

Я ударил по Стрелкову тогда, когда он убежал из Славянска. Мы теперь огромной кровью будем отвоевывать территорию. А тогда нам оставалось до Дебальцево и Иловайска два месяца. Мы бы стояли в этом Краматорске и везде в 2014 году. Он бежал позорно. А пока он там выполнял любые пиаровские финты и не бежал, я молчал.

Этот — ниоткуда не бежал. За ним Артёмовск, за ним еще что-то. Они воюют, у них тоже есть свои подвиги, свои огромные заслуги, поэтому я не хотел ни к чему придираться. Но мне всё-таки хочется спросить. Я лично (лично!) являюсь большим поклонником музыки Рихарда Вагнера, я ее люблю. И я спрашиваю, почему эти «оркестранты войны» должны воевать там, где «под крики Химер дирижер Люцифер управляет полетом Валькирий»? Я спрашиваю тех, кто это написал и принял как гимн (а это серьезный вопрос): с какого хрена Люцифер управляет валькириями?! Что за бред?! Валькириями управляет Вотан. Вы взяли эту северную мистику с Вальхаллой и всем прочим? Ну так разворачивайте полностью! (Но Вагнер — христианин! Почитайте дискуссию Вагнера и Ницше! Ницше в чем обвиняет в Вагнера? Что это всё — христианские дела, избыточно христианские.)

Они потом дописали куплет, что на самом деле мы все православные… Но когда к этому «дирижер Люцифер управляет полетом Валькирий» приписывается еще то, что мы все очень православные, становится уже совсем странно! И потом, мы же понимаем, откуда эта цитата. Эта цитата из фильма Копполы «Апокалипсис сегодня», где полковник сумасшедший убивает вьетнамцев под музыку Вагнера, под «Полет валькирий». Это же оттуда всё идет. Так мы живем в мире, скажем так, консервативно-православном или — другом?

И наконец, я хочу сказать о самом главном. В Россию пришла история. Власть или кто-то еще может этого не видеть. Власть или кто-то еще могут это не любить, а она — пришла. И у меня возникает правомерный вопрос. Да, смута — плохо. Да, Ленин для меня был и остается православным дворянином из очень консервативно-православной семьи с лучшими оценками в гимназии по Закону Божьему. Ну предположим, что он смутьян. Предположим. Но неужели можно ответственность за крах Российской империи возложить на Ленина? На смуту?

А Самсонов и Ренненкампф, которые угробили армию в этих «котлах», — это, наверное, большевики?.. А всё правительство, которое было сделано определенным образом и без учета того, что существовало в виде общественного запроса?.. А Распутин?.. Будучи крайне неоднозначной фигурой, он всё-таки знаменует то, что есть. А царский двор? Как рассказывали старшие представители моей семьи, не только ближайшие родственники государя, но и его матушка говорила: «Юсупов не того убил» (имея в виду Алису). А внутренние дела, которые творились в этой камарилье?

За крах отвечает власть. Для того чтобы не допустить смуту, надо чутко ощущать повестку дня, делать ее своей и вести вперед. А история исключает возможность «тиши, глади и божьей благодати». «Революционер на троне» называли Петра Великого.

Я надеюсь на то, что власть успеет взять новую повестку дня, повернуть ее и найти средства для ее осуществления так, чтобы мы победили.

А вот когда мы победим, тогда у нее будет дополнительная возможность не прислушиваться до следующего кризиса к тому, что мы говорим. Если она этим воспользуется, я с удовольствием проведу время где-нибудь в удаленной избе хорошего качества и с библиотекой вместе с любимой собакой, мне большего не надо.

Но пока что я говорю: это опасно. Это может кончиться или бессмысленной ядерной войной, невыгодной для нас, или смутой. Для того чтобы этого не было, надо делать новую страну — осторожно, «танцуя» от реальности. В этом смысле много хорошего показала власть, но не только. И нужно, чтобы хорошее осталось и укрепилось, а то плохое, о чем я говорю, было исправлено во имя того самого недопущения смуты, которую допустил Николай II в силу своих личных качеств и качеств тогдашней системы.

Нынешняя система уже не выдерживает, ее надо менять. Быстро, спокойно, аккуратно и оставляя максимум того, что можно оставить, ибо такого рода изменения всегда опасны. Но лучше так, чем терпеть напор снизу, который станет военно-политическим и в следующий раз может обернуться чем-нибудь гораздо более неприятным — притом, что уже сейчас мы далеко не всё знаем о последствиях.

Анна Шафран: Сергей Ервандович, большое Вам спасибо за эту беседу.