Троянский конь культурной свободы. Часть II
Британский министр иностранных дел Эрнест Бивин (Ernest Bevin), создавший в 1948 году один из важнейших мозговых центров холодной войны — Департамент информационных исследований (Information Research Department, IRD), в секретном рабочем документе писал: «Мы должны выдвинуть идеологию, способную соперничать с коммунизмом».
Именно такой идеологией стала идеология «свободы», поднятая на знамена «Конгрессом за свободу культуры» (КСК), созданным в 1950 году под тайным патронажем ЦРУ. Хотя идеологией ее открыто никто не называл, поскольку наличие идеологии рассматривалось как черта «тоталитарного» общества, которому должен был противостоять «свободный мир».
Кстати, выражение «свободный мир» вошло в повседневный политический язык Запада незадолго до того — в 1946 году, после фултонской речи Черчилля, с которой холодная война и началась. До этого, в годы союзнических отношений с СССР, о «свободном мире» иногда говорили Рузвельт и Черчилль, но без явно антисоветского смысла.
Противопоставление «тоталитаризму» именно культурной свободы имело довоенные корни, в первую очередь связанные с троцкизмом. Так, в 1939 году упоминавшийся нами в предыдущей статье американский философ Сидни Хук — один из самых активных деятелей КСК, состоявший в середине 30-х годов в «Американском комитете защиты Льва Троцкого», создал «Комитет за свободу культуры» (Committee for Cultural Freedom), который можно считать прямым предшественником КСК. Эта структура просуществовала недолго, но успела подготовить почву для фактического приравнивания сталинизма к гитлеризму (уже тогда, в 1939-м!).
Нельзя не упомянуть также манифест «За независимое революционное искусство», написанный в Мексике самим Троцким в 1938 году совместно с лидером сюрреализма, французским поэтом и писателем Андре Бретоном (вместо Троцкого манифест подписал художник Диего Ривера, у которого оба гостили).
Хоть Троцкий и Бретон и отмежевывались от «лозунга „ни фашизма, ни коммунизма“, который отвечает природе консервативного и запуганного филистера», и делали благие и пафосные заявления, что «подлинное искусство… не может не быть революционным, т. е. не стремиться к полной и радикальной перестройке общества, хотя бы для того, чтоб освободить духовное творчество (в оригинале — création intellectuelle. — Прим. ред.) от сковывающих его цепей и дать возможность всему человечеству подняться на те высоты, которых в прошлом достигали только отдельные гении», они при этом объявляли «правящую ныне в СССР касту» «наиболее вероломным и наиболее опасным врагом» коммунизма и декларировали равную порочность нацистской Германии и сталинского СССР.
«Удалив из Германии всех художников, которые хоть в какой-то степени выражали любовь к свободе, пусть даже формальной, гитлеровский фашизм принудил тех, кто еще мог согласиться держать перо или кисть, сделаться приспешниками режима и прославлять его по приказу, при внешних ограничениях условностями самого дурного свойства. То же самое, с поправкой на лозунги, было в СССР в период свирепой реакции, достигшей сегодня апогея», — говорилось в манифесте.
Процитируем еще один пассаж: «Если для развития материальных средств производства революция должна построить социалистический режим с централизованным планом, то для интеллектуального творчества она должна с самого начала установить и обеспечить анархический режим индивидуальной свободы. Никакой власти, никакого ограничения, никаких приказов!»
В манифесте не указано, как именно возможно строить общество, сочетая в нем, с одной стороны, дисциплину и подчинение централизованному плану, а с другой — полную анархию интеллектуальной и художественной продукции. И как возможно быть художником-революционером, будучи в то же время независимым от политической революции.
В письме Бретону от 22 декабря 1938 года Троцкий говорил также о «правде в искусстве», которая возможна не при следовании принципам той или иной школы, а только «при нерушимой верности художника своему внутреннему Я». «Не врать!» — вот формула спасения», — восклицал Троцкий, добавляя, что художник должен искать свой собственный путь, «не ожидая приказов извне, отвергая приказы, презирая всех, кто им покоряется».
На первый взгляд звучит красиво, хоть и несколько высокопарно. Но возникает вопрос: неужели художники могут и должны формироваться совершенно автономно, вне какой-либо традиции? Разве внутреннее Я художника должно всегда противостоять школам? Разве служение художника идее (политической, религиозной, этической), основополагающей для народа, страны, большого сообщества, может быть только лживым?
Вообще, троцкистам, как и другим «борцам за права», на которых опирался КСК, был свойственен некий надрывный пафос, взывающий к совести и к внутренней правде, и поучающий именем свободы и нонконформизма. Эту риторику, вместе с предельной нетерпимостью к людям иных взглядов, унаследовали и их позднейшие последователи, например, сегодняшние апологеты толерантности или экспортеры западной демократии.
Но вернемся к идеологии отсутствия идеологий. Идея противопоставления свободы и идеологии постоянно обсуждалась на семинарах и конференциях КСК, а также в издаваемых им журналах. Именно она служила основанием для характерной внешней позы многих их публицистических текстов: позы спокойного исследования «тоталитаризма» учеными, стоящими «выше» изучаемого предмета. Она же лежала в основе деятельности КСК по организации выставок и фестивалей, прославлявших свободное от «догм» искусство. На ее почве выстраивался и антикоммунистический консенсус американских и европейских интеллектуалов.
Одна из книг американского социолога и публициста Дэниела Белла, видного члена КСК, так и называлась: «Конец идеологий» (первое изд. 1960 г.). В ней Белл говорил об исчерпании идеологий по причине, с одной стороны, ужасов фашизма и сталинского СССР (непременно сложенных в одну колоду, с необходимым упоминанием пакта Молотова — Риббентропа — куда уж без него), а с другой стороны, по причине превращения капиталистических стран в общество «всеобщего благосостояния», в котором больше нет причин для недовольства трудящихся условиями жизни.
По мысли Белла, идеологии по сути являются светскими религиями и силу им придает страстность, иначе — пассионарность. Им больше нет места в остывающем западном обществе, управление которым будет всё более технократическим. Они будут возникать в развивающихся странах — в Африке, в Азии, но измельчают, утратив универсализм (останутся идеологии модернизации и национализмы местного масштаба). Подлинной ценностью остается лишь свобода — свобода слова, мнения, мысли. Пассионарность же западной талантливой молодежи будет находить выход в университетских карьерах, технике и самовыражении через искусство, хотя будет при этом неминуемо угасающей (заметим по ходу, как всё это приближается к «концу истории» Фукуямы).
Важно понять, что придание антикоммунистической повестке именно такой идеологической конфигурации было не чем-то само собой разумеющимся, а результатом внутренней борьбы. Ведь с 1950 по 1954 год главный антикоммунистический подряд в США был взят совершенно иными силами, а именно сенатором Маккарти и его сподвижниками. КСК — а также ЦРУ в подковерной борьбе — находились в оппозиции к кондовому и репрессивному маккартизму, да и к другим консервативным силам. В 1954 году КСК даже спонсировал публикацию книги «Маккарти и коммунисты», обличающей маккартизм.
ЦРУ и КСК осуществляли принципиально иной проект, который в итоге и победил. Ставка ЦРУ была сделана на антисоветских и антикоммунистических левых (Non-Communist Left — NCL). В них ЦРУ усмотрело наиболее действенный разрушительный потенциал. Как писал руководитель Отдела международных организаций (IOD) ЦРУ Томас Брейден: «Социалисты — люди, называвшие себя „левыми“, — те самые люди, которых многие американцы считали не лучше коммунистов, — были единственными, кого по-настоящему волновала борьба с коммунизмом». Проводимая отделом Брейдена подрывная работа по линии профсоюзов осуществлялась через людей этого же левого, но антикоммунистического профиля.
Формирование Отдела международных организаций было санкционировано вышедшей в марте 1950 года директивой Совета национальной безопасности СНБ-68 (NSC-68) — важнейшей секретной идеологической директивой раннего периода холодной войны. Согласно этой директиве, основой главного конфликта новой эпохи являлся конфликт между идеями рабства и свободы, воплощенными соответственно «мрачной олигархией Кремля» и «свободным обществом» США, которому свойственны «изумительное разнообразие, глубокая терпимость и законность».
«Существование и сохранение идеи свободы является постоянной и непрерывной угрозой для основ рабского общества; поэтому длительное существование свободы в мире для него нестерпимо», — утверждалось в документе. Прямое военное столкновение, при наличии ядерного оружия у обеих сторон, признавалось нежелательным. Вывод состоял в том, что «у нас нет другого выбора, кроме как продемонстрировать превосходство идеи свободы путем ее конструктивного применения».
Вчитываясь в NSC-68, можно вообще многое понять в истории американской политики. Тут уже говорится и о защите «меньшинств» (пока еще без определения, каких именно, но это 1950 год!), и о необходимости «фундаментального изменения природы советской системы» с опорой «в максимальной степени» на «внутренние силы советского общества».
Как отмечает американский историк Джайлс Скотт-Смит (Giles Scott-Smith), NSC-68 придала официальный статус стратегии убеждения гражданского общества в «естественном моральном и рациональном превосходстве» «свободного общества». Основным каналом такого убеждения стала сеть негосударственных гражданских организаций, объединявших интеллектуальную элиту.
Непосредственный участник тех событий, ведущий радио «Свободы»* Джордж (Дьердь) Урбан, говорил о «приватизации» холодной войны, когда определенные гражданские институции получали государственное финансирование через «получастные организации, слабо или номинально контролировавшиеся западными правительствами». КСК и был самой крупной из таких гражданских институций. Заметим на полях, что сегодняшние правозащитные и прочие НКО являются прямым продолжением этой политики.
Одним из влиятельнейших интеллектуалов конца 40-х годов, который во многом определил реализацию NSC-68 через леволиберальных антисоветских деятелей, был гарвардский историк Артур Шлезингер (Arthur Schlesinger Jr.), выпустивший в 1949 году книгу «Жизненный центр: политика свободы» (The Vital Center: The Politics of Freedom). Он имел обширные связи в политической элите и вплотную общался с Алленом Даллесом. При этом он был активным членом КСК, одним из немногих, знавших с самого начала о роли ЦРУ в создании Конгресса. Шлезингер утверждал, что либерализм является «жизненным центром» в мире, которому угрожают левый и правый тоталитаризмы. Фактически КСК был задуман как оплот этого «жизненного центра» и как интеллектуальный мост между Америкой и Европой, обеспечивающий взаимопонимание элит.
Упомянутый выше Дж. Скотт-Смит отмечает, что «КСК был культурным эквивалентом НАТО, через который каждая национальная интеллигенция должна была признать свою принадлежность к более широкой группе западных интеллектуалов, у которых были те же интересы и ценности, которые нужно защищать».
Либеральное великодушие Шлезингера (а затем и КСК в целом) доходило до проповеди терпимости к опасным для свободного общества мнениям, «даже когда их конечная направленность, в случае их победы демократическими методами, заключалась бы в погашении свободы». Отринуто должно быть только такое мнение, «которое приводит к немедленному и насильственному уничтожению условий последующей свободной дискуссии». Но ведь терпимость к внутренним противоположным мнениям и конфликтам может привести к ослаблению системы? В ответ на это Шлезингер предлагал сочетать приятие конфликта «с решимостью создать социальную структуру, в которой конфликт выливается не в избыточную тревожность, а в креативность».
Таким образом, «свобода» мыслилась как предпосылка расцвета подлинного творчества и культуры, в чем и заключалось кредо всего КСК. Но так ли это на самом деле? Даже если ограничиться западной культурой 50-х и 60-х годов, это далеко небесспорно. А если смотреть дальше? К чему привел триумф этой «свободы» после распада СССР, хоть в России, хоть на Западе?
(Продолжение следует)
* — Иностранное СМИ, признанное иностранным агентом.
