«Заткните свой рот. Мы меняем власть»

Окончание, начало в № 639

Публикуем окончание большой беседы с гуманитарщицей С. из Луганской Народной Республики. В первой части мы знакомили читателя с ее рассказом о жизни обычных людей в бывшей Луганской области до Майдана, во время госпереворота 2014 года, в период между началом конфликта в Донбассе и СВО.

Вторая часть разговора посвящена уже событиям специальной военной операции, участницей которых оказалась наша собеседница. Рассказ о посещении Мариуполя вскоре после окончания в нем боев и о том, каково это — быть женой фронтовика, а также о личном опыте С. оказания помощи военным госпиталям.

Читайте продолжение честного серьезного разговора с очевидцем о современной нам горячей истории, начатого в № 639 нашей газеты.

— Итак, ты сказала: «Мы все тоже думали, что это будет неделя, две, максимум месяц». Скажи, ты же была на освобожденных территориях?

— В Мариуполе я была.

— Расскажи про эту поездку. Ты же была там сразу после окончания боев?

— Да, сначала поехала моя подружка к родственникам. Приехала, она привезла родственникам еду. Рассказала, что там кошмар.

— Действительно город весь был разбит, или это просто картинка такая была в интернете?

— Город же из четырех районов состоит, смотря какой район, где и как проходили бои. Остались более-менее целые районы, а есть сильно разрушенные. Собрали мы тогда помощь, деньги пособирали, продуктами закупились, сформировали комплекты по пакетам, поехали. Первое впечатление при въезде в Мариуполь — весь город в брошенных окопах. И смрад — просто дико воняло трупами. На въезде в город с нашей стороны — разбитые дома, многоэтажки сгоревшие. Дальше по районам были и целые дома. Рынок к этому времени работал. Частный сектор тоже более-менее целый. Людей немало там оставалось.

Сейчас, конечно, город цветет и пахнет, повозвращались люди. У меня первая мысль была — с людьми пообщаться, узнать правду. Начала задавать вопросы — как что было. Мы были в 57-й школе — там от школы одни руины — но тем не менее по этажам хватило ума полазить. Нас ребята местные водили, они знали, где разминировано уже все. Показывали, где укры ставили минометы, рассказывали, как прикрывались мирняком. Молодой человек, который нас водил, говорил: «К нам „Азов“ (организация, деятельность которой запрещена в РФ) зашел в дом, нас скинули в подвал, закрыли и иногда кидали сухпайки — вот так мы выжили». Сидели, говорит, пока ахматовцы не пришли, у меня до сих пор на полу, говорит, лежит азовский* флаг — ноги вытираем. И люди такое поголовно рассказывают. За водой кто пошел — просто взяли и расстреляли людей. Вот такое творилось.

— Как заложники, в общем, были, целый город в заложниках.

— Да. В школу мы когда зашли разбитую, там же все документы валяются детские, разное другое — это все я фотографировала. На воротах школы — герб «Азова» (организация, деятельность которой запрещена в РФ). Это первое, что мне бросилось в глаза. Думаю: «Нормально…» Пошли дальше по школе бродить. Там книжки с первого класса, про геев книжки, про толерантность. То есть учебник первого класса — «Основы толерантности», что-то такое было. Комиксы, где самый главный враг — российский солдат. И это же все напечатано было 2015 годом, а где-то еще и раньше. А Мариуполь — это русский город, там всегда все по-русски разговаривали. Это портовой город, мы всегда ездили на море через Мариуполь, там пересаживались и ехали по берегам Азовского моря. Никогда там ничего такого не было. И когда я вижу это своими глазами — вот оно, этому детей учат. Как?

Дальше, мы зашли в кабинет директора — там документы «Радикальной партии» Олега Ляшко. Справедливости ради нужно сказать, что и укропатриотических людей там тоже очень много, в Мариуполе. «Всэ будэ Украина», «Слава Украине» — вот это все.

— То есть когда ты приехала туда, там такие тоже были?

— Да. Мне мама говорит: «Ты молчи, откуда мы». А я: «Почему я должна молчать, я что, с войной приехала? Нет, я привезла людям помощь. Приехала животных собрать бездомных. Почему я должна молчать, откуда я? Я не буду молчать». Ну и нормально все прошло, мы спокойно исполнили свою миссию и поехали домой. Но людей, настроенных за Украину, там все равно много. Ну, а нас что, мало?

— А о людях с освобожденных территорий ЛНР: Северодонецк, Лисичанск — о них что-то знаешь? В К., знаю, размещены беженцы с территорий, где шли активные боевые действия. Какие у них настроения?

— У нас беженцы нормальные. Хотя, говорят, когда били по нашему заводу «Точкой У», когда сгорел один из районов — беженцы плясали, кричали «Слава Украине» там. В детском садике они располагались. Но те, к которым я ездила, — те абсолютно нормальные. Это в основном с Попасной люди. Они сейчас живут здесь, довольны тем, что у них есть. Живы, и слава богу. Тут жилье дали людям, работу дали, то есть власти нормально к этому отнеслись. Ну, а так… Конечно, жалко. Лисичанск красивый город был, Северодонецк тоже. У меня там дача была когда-то, не знаю, есть она сейчас или нет. Там рядом озера классные, мы до войны туда ездили отдыхать.

— Про отступление наших войск с Харьковской области что ты знаешь?

— Для меня это вообще больная тема. У меня муж пошел добровольцем, тоже получилось все спонтанно. Мы поругались, потому что он хотел опять принимать участие в этом всем, а я только родила. Он пошел оформляться, обещали хорошее место. Ему сказали — собирай документы, обойдешь все, а там кто-то да заберет. И мы сидим дома, ночь уже, ему звонят: «Будь готов завтра на выезд в Мариуполь». А Мариуполь уже освобожден, это лето было. Я думаю: «Причем тут Мариуполь?..» Утром его забирают — я провожала его на автовокзале. Стоят куча пацанов военных, в «Урал» грузятся. Я говорю: «Это, наверное, за тобой?» Он: «Да не знаю…» Звонит, отвечают — нет, это не за тобой. И тут через полчаса приезжает черный «Ниссан», его забирают одного. Что, к чему, почему? Он мне успел отправить смску — где будет дислоцироваться, если что, где его искать. Я прочитала, сразу удалила. Потом он мне пишет по интернету с чужого аккаунта: «Мы в Изюме». Ну, в Изюме, так в Изюме. Изюм тогда был под нашими, все нормально.

За новостями, наверное, все следили. Говорили, что укры пойдут в наступление — а наши не верили. Красный Лиман, Купянск — вот в том направлении. И мой муж в водовороте этих событий оказался. И я помню еще его звонок по интернету, когда уже Балаклею оставили. Он говорил: «Укры сильно поперли, наши на такое не рассчитывали, но Изюм мы точно не сдадим». И вот начинается водоворот с этим Изюмом. Я сижу, ногти доедаю, связи никакой нет, ничего не могу узнать, малыш маленький. В интернете постоянно сижу, и там познакомилась с одним пацаном, а он тоже в Харьковской области. И он только зашел, его подразделение только было сформировано. Их отвезли на позиции и оставили — они снайперы были с парнем. И он прямо оттуда со мной переписывался. Я спрашиваю: «Откуда у тебя интернет?» Он говорит: «В Белгороде на каждом шагу продаются заблокированные украинские карты, на которых есть интернет». То есть она украинский интернет ловит, а мобильной связи нет.

Утром он выходит на связь, пишет: «Я остался один». Я: «В смысле?» «Нашего второго убрали, сняли». Говорит: «Радейка у меня, она молчит, а станция у него осталась». Я, говорит, в прицел уже вижу укров. И как? А пацану двадцать лет! Что такое двадцать лет? Я спрашиваю: «Как ты уходить-то будешь?» Говорит: «Ну, пока я лежу, меня не видно». До ночи он там пролежал, радейка молчала, никто за ним не пришел. А ночью он пошел пешком и дошел… По дороге его наши забрали. Вот так вот.

А потом пишут, у Поддубного, я, по-моему, читала, что к утру за Изюм будут очень хорошие новости, украинцам они очень не понравятся. Ну, фух, значит, Изюм отбился. Командиру своего мужа позвонила, спросила: «У нас сейчас нормально все?» — «Да, у нас все нормально». «Все живы?» — «Да, все живы».

Часа в четыре утра звонок от мужа. Я говорю: «Как связь поймал, где?» Он: «Мы под Сватово были, в лесу. Мы еле ушли». «В смысле, еле ушли? Ты же говорил, что Изюм не сдадут?» Но вышло иначе. Потом были в Купянске, точно так и с Купянском было. Никто им не сказал, что они в окружении, мы, говорит, уходили срочно, на броне, потому что увидели в бинокль украинские танки.

Когда отступили до Кременной, мы уже тут в К. пугаться начали, если так все легко отдали до Кременной, а тут от Кременной-то до нас 120 километров. Ну, Кременную держат.

— Вообще у тебя среди знакомых много тех, кто сейчас воюет?

— Много. И много кто в могиле уже.

— Они погибли сейчас, на СВО?

— На СВО, да, погибли. У меня только один товарищ выжил — он сбежал. Его отпустили, он в Церкунах в Харьковской области был, тоже жути много рассказывал. В Церкунах был элитный поселок. Это вот туда кинули наших мобилизованных. И говорит, что там укры их просто щадили. То есть укры прекрасно знали, в каком они подвале прячутся, где сидят. Могли спокойно ударить по нему и всех перебить. Но они просто били рядом. Танк выезжал, пострелял — и все. Попаданий не было. Рядом били, а туда не было попаданий. А мой друг сам косой на один глаз, его пообещали снять с учета — все, оформляйся, чтоб демобилизовали. Но не успел, позвонили ему — на фронт возвращайся. И он сбежал. Вот один остался живой. А все остальные друзья… Первый друг у меня погиб в тот день, когда я родила малого. Мне его жена позвонила, в слезах, говорит — Макс погиб. Потом перезвонила, не знаю, говорит, пропавшим без вести числится. Погиб он 31 марта, а нашли его 26 апреля. Его и других пацанов. Лешка погиб 30 апреля, Ванька погиб 12 апреля.

— Это все твои одноклассники, друзья?

— Это мои друзья, да. Это в том числе те, кто воевал в 2014 году. Да, да, никого не осталось. А с Максом еще получилось так, что мы встретились…

— А кто же сейчас воюет, кто остался?

— Ну, кто остался… В основном сейчас все приезжие. Добровольцы, мобилизованные российские. Вот так. Украинцев готовили, а наши — что делали? У меня муж пока был в армии, пока не уехал в Москву работать, рассказывал. Ну, на полигончик их возили, они там с деревянными автоматами бегали. С 16-го по 18-й год они на полигоне стреляли с оружия один раз. Ездили на какие-нибудь объекты травку косили, с лопатами и тяпками. То есть украинцев готовили натовские инструкторы, а наши просто филонили. Ну и потом как закономерность — столько трупов.

Я говорю, у меня отец, бывало, машина заглохнет, так позвонит — Лешка приедет, машину притянет, поможет с чем-то. Мы с Лешкой встречали даже Юру (член московского отделения РВС, ведший большую работу по помощи ЛДНР, ныне покойный — прим. автора) с кормами, когда Юра и Марина приезжали.

А сейчас едешь по тем территориям, где катались вместе — рыдать охота. Блин, пацаны все в гробу. За что, про что? И Лешка, он такой человек был! Он же гражданство получил, в Новопскове был, и гражданство получил через брата из Белгорода, а работал в Новопскове. То есть у него было двойное гражданство, и об этом никто не знал. И Леху когда забрали, он же мог отмазаться, потому что гражданин России — нет, не стал. Вот так вот.

— Жутко… Не ожидал такого услышать, честно говоря.

— Да самой жутко, когда вспоминаешь все это, 14-й год, всю нашу движуху. «Юго-Восток еноты» у нас это называлось. Леха рассказывал, с кем там общался, кто куда уехал, говорит — «тебя все помнят, тебя все вспоминают, все приветы передают». А теперь Лехи нет. Просто нет… С Лехой сколько тогда всего… А как мы наблюдали, как «Боинг» сбивали украинские истребители — это тоже было.

— Подожди, в каком смысле «наблюдали» — видели это визуально?

— Конечно!

— Это тот самый «Боинг», который малайзийский?

— Да, да, малайзийский «Боинг». Его ж тут сбили, рядом. Мы туда ездили отдыхать на Грабовское водохранилище. Мы были на Княгиновке, там бугор, скала. Сидим на этой скале, слышим — гудит истребитель, что-то летит черное, украинские истребители, они были черные, сразу было видно. Наших же истребителей еще вообще не было и в помине. И летит гражданский самолет. И вот он только так «щелк» по гражданскому самолету — ну и все, и пошло. Сначала сказали, что сбили наши тяжелый самолет украинский, который технику вез. Потом уже стало известно, что это «Боинг». Наши сразу открестились, сказали, что это украинцы. Но это и были украинцы, потому что я сама лично это видела. Леха тогда позвонил, типа «вот, наши сбили самолет». Потом звонит, говорит: «Ты слышала, что там „Боинг“ сбили, а не тяжелый». Я говорю: «Ну да. Так наши или не наши?». «Нет, — говорит, — не наши. Мы же с тобой слышали, видели, черный самолет летел». Вот так вот.

— А сейчас ты как-то взаимодействуешь с войсками?

— Ну, гуманитаркой помогаю.

— Что чувствуешь от них, как там ребята, какой там дух, какая ситуация, что ощущают?

— Ну, все верят в победу. Оно, понятное дело, что победа будет…

— То есть присутствие духа есть, да? Нет такого, что устали, непонимание, вообще зачем все это, куда это? Вырвали людей из семей — это я про мобилизованных.

— Нет, нет, такого нету. Насчет «вырвали людей из семей» — об этом говорят больше родственники тех, кого «вырвали». У меня, когда муж собрался идти на СВО, — я была против, у нас чуть не дошло до развода. Я говорю — «нафиг оно мне надо, я буду сидеть с ребенком переживать за тебя, а ты будешь там лазить — за это все»? Путин же много пообещал — и льготы, и все остальное. Все равно пошел. Но гордость была, потому что да, пошел сам. Кто-то по подвалам прятался специально, чтобы не забрали, а этот сам пошел.

— А сейчас воюет где, если не секрет?

— Он на данный момент где-то в боях под Угледаром. Именно в боях, воюет. Страшно. Ничего не могу сказать, страшно. Наверное, к этому никогда не привыкнуть. Вот он написал: «Мы поехали». Все — сидишь на ножах. Выйдет на связь он, не выйдет… Спасибо, что у них есть интернет и спасибо, что я с его командиром хорошо взаимодействую. То есть если мне там сильно припекло, я написала: — «Фил, у наших все в порядке?»

— Да, у наших все в порядке.
— Двухсотых нет?
— Двухсотых нет.

Все. Я больше не расспрашиваю, спокойно жду связи. А кто-то же не имеет такой возможности, вообще сидит на иголках. Пацаны гибнут.

Тоже ведь очень много людей гибнет из-за своей глупости, тупости. У меня у знакомой девочки муж погиб. Погиб как: их привезли на Северск, кинули в окоп и сказали — «сидите, вообще не высовывайтесь оттудова», а он просто взял и вылез с окопа покурить — и его сразу же… Прилетел снаряд, и ему в голову осколком — все. У мужа отец погиб, освобождая Лиман. И когда бросили Лиман, я говорю: «За что отец погиб? Вот за что?» Вот просто — сколько там пацанов осталось лежать, которых до сих пор не забрали? Сколько? И за что они погибли — за то, чтобы кто-то положил себе деньги в карман и забил на то, что он командир, что он отвечает за человеческие жизни. Не дали боеприпасов, не дали технику… Ну вот как?

— Расскажи про ваш госпиталь, что расположен в городе. Ты ведь ему помогаешь?

— Да, конечно. Я вот как-то общалась с командиром, я говорю: «Чьих вы будете?» Это как только их привезли сюда. Он говорит: «Мы здесь сборная солянка. Тут и вагнера, и Россия, и ЛНР, ДНР — все». Вот так вот, сюда раненых всех везут. Сначала в Луганск, а потом тех, кто мобильные, транспортабельные — их везут сюда. Здесь их уже выхаживают и потом забирают на боевые. Кого-то отправляют в Россию. На самом деле жалко парней, помню, когда в первый раз привезли сюда их, и мы поехали туда… Парнишка один подошел к машине, фамилия Сикорский, я говорю: «Как тебя хоть зовут?» Он говорит: «Не надо, фамилии достаточно будет». И он попросил мою маму привезти батюшку или пастора к ним в госпиталь. Ну, мама говорит: «Так и так, привезем».

Ну и мы ездили, возили им медикаменты, перевязки, воду таскали каждый день, потому что вода там не качается, в том госпитале. Потом сбежавшие зэки были, и к ним перестали пускать кого-либо. А в этот раз, когда уже госпиталь здесь рядышком со мной организовали, и я поехала, захожу туда, меня девочка завела, и я вижу — лежит этот парнишка, Сикорский, в коридоре прямо на носилках, и он со мной здоровается, то есть он меня узнает тоже. Он уже без ног. Рыдала я дома знатно, просто знатно.

Вот, говорю ему, с одной стороны плохо, а с другой стороны — для тебя война закончилась, все, без ног. Все равно выплаты же должны дать по ранениям. Думаю, протезы поставят, для тебя война закончилась. А у самой такие вот мысли: «Это ж сколько их привезли, и хромыми еще при мне забирали, автобусом на боевые? Сколько их там осталось? Они же люди».

— В каком смысле «хромыми» — в том, что они немножко подлечились, и их опять на фронт, да?

— Да. Вчера мы в госпитале были, привезли помощь, то, что я закупала, на то, что Владимир скидывал, там еще люди скидывали, закупку делала. Ну, вот привозила. Вчера еще одну партию привезли — безногие, смотрю, есть. Хорошо, что у нас город поднялся, помогает. То есть их привезли голых, босых. Город хорошо поднялся — люди везли, везли, везли, все везли помощь.

Беседа состоялась 9 апреля 2023 года.