Рык людоеда среди пения муз

Мы живем в очень странное и страшное время. Время крушения надежд на близкое разумно и справедливо устроенное будущее мы уже миновали пару десятилетий назад, теперь наступает черед сомневаться в том, что у человечества вообще есть будущее. В далеком 1935 году, выступая на Конгрессе Коминтерна, болгарский коммунист Георгий Димитров сказал: «Напрасны усилия реакционеров, фашистов всех мастей, всей мировой буржуазии повернуть вспять колесо истории». Не только он, но и миллионы людей во всем мире были в этом убеждены. Знали твердо — дряхлеющий капитализм должен умереть, уступив место новому прогрессивному, устремленному в будущее строю. Таков неотменяемый исторический закон.

Но капитализм, империализм нашел способ колесо истории остановить, а потом и повернуть вспять. При этом он, как не желающий умирать жадный и себялюбивый старик из средневековой легенды, пошел на сделку с дьяволом — использовал в качестве рычага вставляемой в колесо палки самое худшее, низменное и примитивное в человеке. Ему удалось не умереть в положенный срок и даже вернуть себе на время иллюзию здоровья и бодрости. Но дьявол никогда не играет честно, умалчивая о «подводных камнях» договора. Капитализм сумел остановить историческое развитие, но он не смог «окуклиться и остановить время». Потому он продолжает умирать, сохраняя видимость жизни, разлагается заживо и заражает все вокруг. Он не достиг бессмертия — он просто сожрал надежду на жизнь для людей. На закате СССР держащие фигу в кармане несоветские советские граждане любили шутить: «Капитализм загнивает, но как хорошо пахнет!» В наши дни мало кто может повторить эти слова, оставаясь честным с собой и интересуясь жизнью Запада чуть глубже, чем через призму потребительских достижений или даже (действительно впечатляющих, судя по фото) успехов NASA. Капитализм пахнет не только ракетным топливом и изысканным парфюмом, но и отчаянием, ложью, кровью, слезами, ненавистью, пороховой гарью, телесной и душевной грязью, наркотическим дымом. А с недавних пор и бифштексами из человечины.

Недавно в интернете распространились фотографии и видеозапись с перформанса Eshatoloģija, проведенного молодым латвийским художником Артуром Берзиньшем в галерее Museum LV un Grata JJ. По словам художника, смысл действа был экологическим — зрителям предлагалось представить себе постапокалипсические ужасы, которые наступят, когда на планете закончатся запасы еды. Участникам перформанса — рыхловатому мужчине и астеничного вида девице — облаченный в предположительно стерильный костюм Берзиньш отрезал по маленькому кусочку плоти со спин, посолил, поперчил, поджарил на сковородке, а затем и скормил своим «моделям» этот «деликатес». Прямо на глазах у почтеннейшей публики, которая, хоть и снимала всё на гаджеты, но чувствовала себя, пардон за зловещий каламбур, слегка не в своей тарелке. Кто-то даже пожаловался в полицию, которая, впрочем, не усмотрела никакого особого криминала — мало ли чем эти художники маются, если всё было добровольно и без вреда здоровью, то и ладно.

Этот случай публичного людоедства не первый. В 2011 году ведущие голландской телепередачи Proefkonijnen («Подопытные кролики») Деннис Сторм и Валерио Зено съели в эфире по кусочку мяса друг друга. Они сделали это, якобы пытаясь узнать ответ на вопрос, какова на вкус человеческая плоть. Впрочем, от ответа на вопрос ведущие как раз воздержались, так что целью всей затеи было явно не удовлетворение «научного любопытства», а сама демонстрация поедания человечины.

Это — что касается реального «цивилизованного» каннибализма, пусть и в миниатюре. Случаи виртуального людоедства можно перечислять гораздо дольше. Притом речь далеко не только о специфических забавах для извращенцев — таких как, например, Dolcett girls, «девушки Дольчетта» (весьма распространенное в интернете «творчество» по мотивам садомазохистских рисунков канадского художника с псевдонимом Дольчетт, где подробно показывается, как женщин жарят живьем на вертеле или запекают в духовке, а потом разделывают и едят члены некоего закрытого клуба).

Сцены людоедства стали уже привычными в кинокартинах, где людей пожирают далеко не только чудовища и безмозглые зомби. Культовой фигурой на кино- и телеэкранах стал персонаж из романов Томаса Харриса Ганнибал Лектер («Молчание ягнят», «Ганнибал», телесериал «Ганнибал») — высокоинтеллектуальный и утонченный маньяк-людоед, он, конечно, совершает злодеяния, но и помогает ловить других маньяков, вызывая одновременно с ужасом интерес и даже сочувствие.

В 2016 году на Каннском фестивале высадился настоящий «людоедский десант». В фильме «Неоновый демон» Николаса Виндинга Рефна красавицы-манекенщицы убивают и съедают свою коллегу, после чего одна из них, в приступе раскаяния, извергает наружу глаз подруги, а затем вспарывает себе ножницами живот. Также в комплект входят мотивы некрофилии, педофилии и лесбийской любви. Героиня «Могилы» режиссера Джулии Дюкарно, когда-то вегетарианка, подсела на сырое мясо после тошнотворного ритуала посвящения в студенты-ветеринары. Курятина из холодильника — только начало, затем следует случайно отрезанный палец сестры, после чего сестрички продолжают каннибальское пиршество уже вдвоем. Оказывается, это у девушек семейная проблема — мама тоже была такая.

Фильм получил «Приз ФИПРЕССИ за лучший дебют» и восторженные отзывы критиков, а вот у некоторых не столь продвинутых зрителей фильм вызывал обмороки, тошноту и истерики. Это — изысканные ужастики, а вот тоже весьма эстетичная и атмосферная комедия «В тихом омуте»: режиссер Брюно Дюмон рассказал историю о нищей семейке сборщиков мидий, обитающей на живописнейшем побережье, которая не прочь перекусить заплутавшими в дюнах туристами — такой милый семейный промысел. Причем едят они свою добычу сырой. «Кому добавки? Ступня кому-нибудь нужна?» — спрашивает мать у детей, собравшихся вокруг ведра с мясом, размахивая окровавленной ступней, — «Нет? Точно? А может палец? Или мозги? Наелись? Тогда доедайте тут все и бегите играть!» Второе семейство, обитающее на побережье, богатое, — сплошь идиоты и дегенераты, а одно из их чад, заведшее романтические отношения с юным каннибалом, никак не может определиться с полом. Тема людоедства косвенно затронута в «Большом и добром великане» Стивена Спилберга, а «Поезд в Пусан» южнокорейского режиссера Ен Сан Хо — история о зомби-апокалипсисе, со всеми вытекающими.

Кстати, о зомби — в кинокартинах новейшего времени и они порой оказываются достойны симпатии и даже любви, как герой иронично-романтического фильма Джонатана Ливайна «Тепло наших тел», который до своего чудесного преображения ел людей заживо (а что, не он такой — жизнь, точнее, не-жизнь, такая). Тут тема каннибализма пересеклась с темой некрофилии, которая уже давно обосновалась на экранах и в литературе в виде вампирского мифа, где отвратительный Дракула-Носферату уступил место эстетично страдающим красавцам и красавицам, которые и хотели бы не питаться чужими жизнями, но увы, за редкими исключениями, на это неспособны...

Дань каннибализму и вампиризму с лихвой отдают видеоигры — как постапокалипсического и «маньяческого» толка, так и вполне благопристойные. Например, суперпопулярная игра Skyrim, входящая в цикл The Elder Scrolls компании Bethesda, где игрок может по желанию становиться вервольфом, способным питаться убитыми врагами, или супервампиром. В вампирском замке, куда попадает герой, на столах лежат полуобглоданные человеческие трупы и разлита кровь, а в клетках сидят приготовленные на высасывание и съедение жертвы. При этом можно, победив лорда-хозяина замка, унаследовать все, чем он владел, в том числе питаться постоянно обновляющимися в клетках пленниками. Но и это еще не все — можно и в человеческом облике стать вполне обычным каннибалом, приобщившись к темному культу и получив чудо-колечко, позволяющее опять-таки жрать трупы и восстанавливать запас энергии. И все это без отрыва от героических подвигов в ходе прохождения основной сюжетной линии, где герой вполне традиционно спасает мир. Нет, все это дело добровольное — от оборотничества и вампиризма можно излечиться, а кольцо не брать, но у того, чтобы идти по темной дорожке есть не только минусы, но и плюсы, которыми весьма заманчиво пользоваться. Да и превращаться в эффектного монстра и ни в чем себе не отказывать может быть весьма заманчиво — хотя бы релакса ради.

Если вернуться к людоедству без всяких фантастических допущений и иносказаний, то оно успешно пробивает себе дорогу в самые разные сферы искусства — например, в такой синтетический жанр как видеоклип. Так, в мае 2017 года американская певица Кэти Пэрри выпустила клип на песню Bon Appétit («Приятного аппетита»), в тексте которой любовь (хотя, конечно же, никакая не любовь, а секс) сравнивается с поеданием пищи:

Я же все, чего ты хочешь, парень,
Все, что ты сможешь забрать, парень.
Я перед тобой, как шведский стол,
Приятного аппетита, малыш,
Аппетита к соблазнению!
С пылу с жару —
Эта любовь тает у тебя во рту.
Приятного аппетита, малыш.

Видеоряд клипа заставляет вспомнить все тех же «девушек Дольчетта» — бригада поваров извлекает певицу из пищевой пленки, обваливает в муке, варит в котле, посыпает овощами и специями и подает на стол каким-то элитарным гурманам. Правда, в конце клипа роли меняются и едоки превращаются в дичь. В финальных кадрах Перри сидит за столом с ножом и вилкой в руках, а перед ней пирог, из которого торчат руки и ноги. В общем, как говорится, хрен редьки не слаще, и победой добра над злом тут даже и не пахнет.

Что же касается Артура Берзиньша, с которого начался разговор, то на его творчестве стоит остановиться подробнее, потому что оно может заменить собой одним целую энциклопедию по вопросам садомазохизма, некрофилии и каннибализма в «высоком искусстве». И не только этих «милых и невинных» извращений, но и кое-чего посерьезнее. Предупрежу сразу — подробности малоаппетитны даже в пересказе.

Прежде всего, каннибализм и смежные с ним темы пожирания. Берзиньш буквально заворожен видом внутренностей, изображены ли они натуралистично (например, картина «Райнис», где из вспоротого брюха кита вываливаются потроха, содержимое которых две обнаженные красотки, охраняемые замаскированными стражами в форме, перегоняют на топливо для шикарной машины, при этом одна из них «скачивает» из китового сердца музыку и наслаждается ею) или схематично («Помоги ягодам найти выход», где внутренности глотающей ягоды девушки изображены в виде лабиринта-головоломки из детского журнала). Вообще художнику не чужд юмор некоего специфического сорта: на картине Yummi-Yummi выпотрошенный мультяшный покемон Пикачу с восторгом пожирает собственные внутренности, а из вспоротого женского живота вываливается связка сосисок («Харакири»). Работа «Система» действительно изображает пищеварительную систему, где в желудке, данном в разрезе, обнаруживается нагая женщина. Еще одна обнаженная лежит на груде скользких внутренностей, глазных яблок и костей («Отдых на природе»). И так далее, и так далее.

Некроэротизм — еще один любимый конек Берзиньша. Тут и русалка, обнимающая утопленника, сквозь рваные раны в теле которого проросли колючки, и гигантская роза с человеческим лицом, пронзающая шипами влюбленного в нее без памяти садовника, и пожирающий обнявшуюся пару спрут, и автопортреты — то в виде святого Себастьяна, пронзенного кистями вместо стрел, то со вскрытыми руками, сосуды которых превращаются в стебли красных цветов, то в виде вампира, сосущего кровь из женского горла через соломинку.

При большом желании творчество Берзиньша можно трактовать как протест — против того же общества потребления. Вот только художник слишком любуется тем, что изображает, не противопоставляя «радостям» пожирания и потрошения ничего позитивного. Его издевка над пожирающим себя самое человечеством похожа на усмешку дьявола, это взгляд из ада на то, что в ад постепенно превращается. И это не притянутый за уши вывод. На счету Берзиньша несколько вполне кощунственных работ. Например, композиция «Кормушка», где рядом с Христом распята русалка, причем из раны на теле Христа сыплется бисер, который пожирают свиньи, а икру, вываливающуюся из живота русалки, едят два рыжих котенка. Или Дева Мария, кормящая грудью двух поросят на картине «Перед тем, Как Они Вырастут». Или некий оккультный опыт по зачатию явно не Сына человеческого в работе «Оплодотворение». Или обложка для альбома группы Craddle of Filth, изображающая ведьм в объятиях дьявола с козлиной головой. Издевается художник и над более земными святынями, например, над темой патриотизма («Латвийское Шибари»), а также заигрывает с фашизмом, изображая объятия заключенной концлагеря и эсэсовца и трансформирующийся в свастику (или наоборот?) пацифик.

Берзиньш практически каждой своей работой последовательно нарушает принятые в цивилизованном человеческом обществе табу, производя над зрителем почти что акт насилия, заставляя любоваться отвратительным, страшным и просто противным, вроде испускаемых кишечных газов. Свое творческое кредо, столь похожее на пресловутую формулу «окна Овертона» он весьма емко сформулировал в интервью радиостанции «Латвийское радио 4»:

«Дело в том, что художник — носитель свободы. [...] художник делает жест, общественность это сначала не принимает, но шаг вперед уже сделан. И со временем это свободное место обживается».

Работы Берзиньша — и всех тех, кто делает людоедство и прочие античеловеческие действия предметом «искусства», — действительно, постепенно приучают зрителя к тому, к чему нормальный человек привыкать не должен. Для этого используется некое подсознательное доверие к искусству как к чему-то, что не может быть злом, а также преклонение перед фетишем «свободы творчества», который в последнее время превратил художника в «священную корову», что бы он ни выдавал за это самое творчество. В наше время не «художника всякий обидеть может», а художник может если не обидеть, так подвергнуть общественному порицанию и освистанию любого, кто посмеет указать на то, что он в своих поисках, мягко говоря, слегка зарвался. Штемпель «искусство» превращает любую мерзость в нечто допустимое, овеянное крылами муз, а потому чуть ли не обязательное для приобщения. В этой сладкой оболочке в общественный организм проникают яды и вредоносные «вирусные культуры», способные привести его в конечном счете к летальным мутациям.

Почему же именно людоедство является для сознательных и подсознательных деструкторов такой излюбленной темой? Если докапываться до философских, метафизических корней, то, на мой взгляд, это происходит потому, что пожирание одного человека другим является наиболее диаметральной противоположностью любви. В фильме «Тепло наших тел», при всей его сомнительности и пародийности, именно любовь возвратила охотившейся на людей нежити человеческий облик и жизнь.

Но, увы, возможна и обратная метаморфоза. Английский писатель-христианин Клайв Стейплз Льюис в предисловии к «Письмам Баламута» так писал о бесовском варианте «любви»: «Здесь, на Земле, это нередко называют «любовью»... мы видели, как стремятся некоторые пожрать, переварить другого; сделать так, чтобы он думал их мыслями, чувствовал их чувствами, ненавидел их ненавистью, досадовал их досадой, а они тешили через него свое себялюбие. Я придумал, что в аду это называют голодом. Только там голод сильнее, насыщение — полнее. Тело не мешает, и более сильный бес (он — дух) может просто всосать, вобрать другого, а потом подпитываться порабощенным собратом. Вот для чего (придумал я) нужны им человеческие души и другие бесы. Вот почему сатана хотел бы заполучить всех детей Евы и все воинства небесные. Он мечтает о дне и часе, когда поглотит все и сказать «я» можно будет только через него».

Русский поэт и мистик Даниил Андреев в своем трактате «Роза Мира» также писал о сущности демонизма как о стремлении к пожиранию и предсказывал, что в постчеловеческом царстве Антихриста участие именно в людоедских оргиях будет прерогативой самого Антихриста и наиболее приближенных к нему слуг.

Но даже если абстрагироваться от мистических и религиозных тем, далеко не всем близких в наше время, то и в плане разрушения традиционного человеческого общества трудно придумать нечто более подходящее, чем растабуирование людоедства. Людоед — это суперэгоист, пренебрегающий человеческой душой, не интересующийся ею в принципе, жаждущий исключительно материальных благ и воспринимающий своего ближнего только как пищу. Это принцип эксплуатации человека человеком в своем предельном и ничем не прикрытом выражении — без попыток смягчить использование людьми друг друга разнообразными социальными институтами и проповедью милосердия, любви, дружбы.

Каннибализм — это убийство не только тела, но и души, ее уничтожение, возвращение к звериному существованию и даже за пределы звериного, ведь далеко не все животные едят себе подобных. То, что умирающий капитализм, двинувшись по пути злокачественной мутации при отсутствии реального идейного и исторического конкурента, не мог не породить естественным образом идею людоедства, не значит, что он не транслирует эту идею вполне намеренно. Именно это смертельное для человечности оружие все чаще, хоть и исподволь, применяется уже против широких масс людей через такие мощные ретрансляторы, как кино, телевидение, интернет, художественные галереи. Легализируется, становится чем-то почти добропорядочным и модным.

Некоторые критики, не чуждые «левизны», анализируя такие «странности», как нашествие каннибалов на Каннский фестиваль, о котором я писала выше, высказывали предположение, что расцвет людоедской темы — это своеобразный социальный протест против чудовищного разрыва между богатыми и бедными (в том числе богатыми и бедными странами), буквализация лозунга Eat the Rich. Разумеется, это можно трактовать и так. Но это форма протеста, которая только увеличивает количество зла, игра на поле дьявола его фигурами. Нет смысла демонстрировать антидуховную сущность посткапитализма, медленно, но верно формирующего постчеловечество, если не противопоставлять ему привлекательный и спасительный образ человечности, гуманизма. Храм, в котором все иконы изображают мучения грешников в аду, — это храм Сатаны.

Каннибализм, вырвавшийся за пределы криминальной хроники и психиатрических исследований, — это зловоние смерти и разложения, которое уже просто невозможно не замечать. Если сейчас не обратить внимания на то, что это вовсе не эксцесс, каприз или тема для рубрики о жизни чудаков и фриков, завтра может быть уже поздно — «свободное место», по выражению Берзиньша, окажется уже «обжитым», а человечность и человек окончательно выйдут из моды.