Страшная дорога свободной личности. Что дала мужчине сексуальная революция

В 1970-е годы феминизм вырвался за свои первоначальные рамки движения за права женщин и даже за рамки обсуждения женской тематики. Феминистки стали обсуждать сексуальность в целом, семью, любовь…

Анализируя историю войны между радикальным и сексуально-либеральным феминизмом, мы увидели, что предметом этой войны стала судьба сексуальной революции как таковой. И что, по сути, именно феминистки определили судьбу полов на современном этапе. Причем интересовала их на последнем этапе не только и не столько роль мужчины и женщины в социуме, сколько трансформация мужского и женского принципа как предельных оснований бытия человечества, трансформация самого социума, связанная с устранением патриархата.

Читайте также: Страшная дорога свободной личности. Мужская ничтожность

Напомню вкратце, радикальные феминистки выступили категорически против порнографии, и пытались найти законный способ запретить ее. Они рассматривали порнографию как крайнее выражение сути мужчины, которая, по их мнению, заключается в получении удовольствия от доминирования над женщиной. Сексуально-либеральные феминистки обрушились на них с жесткой критикой за воспроизводство пуританской морали и заявили, что «ключ» к победе над мужчинами — это не запрет на те или иные проявления сексуальности, а полная либерализация сексуальной сферы, включая перверсии. Надо не запрещать порнографию или садомазохизм, а наоборот, признать все это нормой и популяризировать. Именно этот подход возобладал внутри феминизма и доказал свою состоятельность в борьбе с патриархатом.

Напомню, по Бахофену, пресловутое мужское сексуальное доминирование в виде стремления к постоянному насилию над женщиной исторически является вовсе не чертой патриархальной эпохи, а чертой эпохи древнейшего матриархата с ее дикими звероподобными мужчинами.

Читайте также: Страшная дорога свободной личности. Эмансипация гетеры

Обсуждавшаяся нами антипорнографическая феминистка Андреа Дворкин утверждала, что власть мужчин — это по существу власть насильника и лучше всего ее воплощал маркиз де Сад. Дворкин очень убедительна в своей ненависти к патриархату, но она не объективна. Для того, чтобы убедиться в этом, обратимся снова к истории.

Власть мужчин, как мы разбирали ранее, зарождается как власть организатора, который обобщает опыт рода, прекращая участие непосредственно в необходимой роду физической работе. Фактически организатор «абстрагирует» опыт рода, отрывает его от непосредственной связи с практикой, «растворенной» в окружающей земной природе, сохраняя его в виде принципов и общих знаний. А затем, давая распоряжения исполнителям, которые выполняют под его руководством физическую работу, «возвращает» эти принципы и общие знания в земную природу для ее преобразования. Но этот «возвращаемый» материал имеет уже как бы «сверхприродное» качество; то есть происходит уже не просто возвращение, а привнесение в земную природу чего-то нового, что было рождено как абстракция.

Мужское начало привносит в «текущий» природный мир «неотмирный» порядок. Неотмирный потому, что в самой природе его нет. Это дает возможность бросить творческий вызов законам самой природы.

Бахофен связывает это с признанием превосходства «оплодотворяющей потенции», то есть «чистой возможности», вносящей некую «искру» в земную природу. Описывая переход к патриархату от предшествующей гинекократии, Бахофен отмечает: «Зарождение патриархата знаменует собой обособление духа от явлений природы, а его победоносное утверждение означает возвышение человеческого бытия над законами материальной жизни… Признав превосходство оплодотворяющей потенции, человек тем самым выделяется из этой всеобщей взаимосвязи и осознает свое высшее призвание. Духовное бытие возвышается теперь над телесным… Победоносное отцовство оказывается столь же неразрывно связано с небесным светом, как порождающее материнство — со всепорождающей землей… Там узы материальности — здесь духовное развитие; там неосознанное подчинение закону — здесь индивидуализм; там добровольное подчинение природе — здесь её преодоление, прорыв через все прежние пределы бытия, прометеев порыв и страдание вместо инерции и покоя, мирного наслаждения и вечной незрелости духа в дряхлеющем теле».

Если древнейший матриархат Бахофен связывает с богиней красоты Афродитой, родовой матриархат или гинекократию — с богиней земледелия Деметрой, то патриархату он присваивает имя Аполлона — бога света, олицетворяющего Солнце, имеющего второе прозвище Феб — по-древнегречески это означает «сияющий», «лучезарный». Мужское начало имеет не земное, а космическое происхождение, и оно связано со сверхчувственным.

Чтобы убедиться, что это не является интерпретацией Бахофена, а именно таким было понимание мужского начала у древних греков, обратимся к Аристотелю, который в ряде трудов естественно-научной направленности (насколько она была возможна в античности) обобщил опыт и миропонимание древних греков.

Одним из таких трудов стало развернутое сочинение «О происхождении животных», в котором Аристотель говорит: «Во вселенной природу земли считают обыкновенно женской и матерью; небо же, солнце и другие предметы подобного рода именуют родителями и отцами». Философ указывает, что нужно рассматривать «мужское — как заключающее в себе начало движение и возникновения, женское — как материальное начало». И в другом месте: «Самец доставляет форму и начало движения, а самка — материю». Это перекликается с существенным для философии Аристотеля понятием «неподвижного двигателя» или «перводвигателя», который пробуждает все происходящие движения, преобразует материю.

Совершенно аналогичный взгляд на этот предмет мы обнаруживаем на Востоке, в Индии, где символическую роль бога Аполлона, как носителя «мужского принципа», исполняет бог Шива, который описывается как чистое, неизменное, лишенное атрибутов, всепроникающее трансцендентное сознание. При этом главным и чрезвычайно распространенным символом Шивы является лингам, то есть его божественный фаллос, в котором почитается трансцендентная порождающая сила.

Фридрих Ницше в своей известной работе о Древней Греции «Происхождение трагедии из духа музыки» увязывает Аполлона с «principii individuationis» — принципом индивидуации, философским обоснованием существования многих неповторимых индивидов. Мы говорили ранее о неразрывной связи между появлением патриархата и этой самой индивидуацией — то есть становлением отдельной личности в практике жизни человеческих сообществ. Так вот, Ницше называет Аполлона «великолепным божественным образом» принципа индивидуации.

Для полноты картины следует добавить, что помимо Аполлона мужское начало иногда увязывалось с другим богом — Дионисом. В более низком виде отцовство предстает как дионисийская стихия, по выражению Бахофена, «фаллически-осеменяющее начало, пребывающее в непрестанном поиске готовой к оплодотворению материи, стремящееся пробудить в ней жизнь».

Кстати, Богданов, который как марксист смотрел на вопрос с другой стороны, приходит фактически к тому же, что выражено в религии и религиозной философии. В уже упомянутой нами работе «Падение великого фетишизма» он рассматривает абстрагирование опыта племени и появляющееся в результате сверхчувственное, сверхприродное организаторское начало, связанное со становлением патриархата — как ядро всех последующих представлений человечества о трансцендентном.

Читайте также: Страшная дорога свободной личности. Отречение от рода

Богданов пишет, что с появлением «авторитарного дуализма» (то есть, собственно, деления на организаторов и исполнителей), возникает принцип причинности, который побуждает людей искать конечные причины всех явлений за рамками природы. Высшей причиной становится «дух», затем «воля Бога», который в монотеистических религиях является, по Богданову, чем-то вроде верховного патриарха. И наконец в светском буржуазном обществе эта высшая причина, трансцендентная побудительная сила приобретает обезличенный характер. Это «чистая истина» или трансцендентальное «Я» Канта — то самое, которое, как мы помним, ставил в центр своих представлений Вейнингер.

Если мужское начало как высший принцип есть такое привнесение в земную природу космического света, оформляющего ее неотмирный порядок, то что происходит в любви земного мужчины и земной женщины, в их соединении? Без ответа на этот вопрос невозможно до конца понять суть мужского принципа и происходящее с ним сегодня.

Но полноценный ответ на этот вопрос можно найти только в русской философской и духовной традиции. Мы уже видели, что по мнению Вейнингера, мужчина любит в женщине идеал самого себя, нечто сходное мы найдем и у Эволы. Забегая вперед, скажу, что именно эта позиция, связанная с постепенно созревшим на Западе представлением о богооставленности мира, и предварила переход к существующему положению дел.

Сейчас же хотелось бы подчеркнуть, что эта позиция западных философов слишком уж явно противоречит практике. В том числе, конечно, исторической практике тех же западных обществ. Опыт жертвенной любви, сопровождающейся мощнейшим духовным напряжением, который с необычайной силою таланта показывает нам немецкая и французская литература, очень трудно связать с рассуждениями Вейнингера о том, как мужчина размещает в пустом и безразличном теле женщины свое трансцендентное Я. Положение Аристотеля о том, что мужчина есть форма, а женщина — материя, необходимо дополнить тем, что эта форма нуждается в материи никак не меньше, чем материя — в форме.

Для того, чтобы достроить общее представление о мужском начале, обратимся к русскому философу Владимиру Соловьеву, который оставил нам глубокие размышления о любви мужчины и женщины. Для нашей темы представления Соловьева крайне важны, и мы еще вернемся к ним в дальнейшем.

Согласно циклу статей Соловьева «Смысл любви» (1894), любовь есть спасение индивидуальности и преображение земной плоти. Философ обращает внимание на то, что любящий идеализирует любимого, видя его в особом свете. Этот свет не есть субъективная иллюзия — напротив, именно идеализированный образ любимого и есть истинный его образ. Смысл любви в том, чтобы воплотить этот образ в реальности.

По Соловьеву, любовь — это единственный способ оправдать и спасти существование индивидуальности. Индивидуальную жизнь всю пронизывает эгоизм. Он выражается не только в том, что индивидуальность приписывает безусловное значение себе, но и, главное, в том, что она отказывает в этом значении другим. Только любовь позволяет это преодолеть, считает философ. Любимое существо — такое же, как я, но другое, и если я люблю, я могу приписать ему значение безусловное — это меня избавляет от эгоизма.

Соловьев как религиозный мыслитель выводит свое рассуждение на космологический уровень. Он считает, что сотворенная Богом вселенная, материя, которую и воплощает женщина, есть предмет вечной любви Бога. Сотворенный мир имеет для Бога образ вечной Женственности, высшей красоты, которая должна воплотиться. Он любит ее сам и желает, чтобы и индивидуальность, которая несет в себе этот сверхматериальный творческий отпечаток, но погрязла в эгоизме — то есть земной мужчина — любила ее в образе земной женщины. Именно таким образом мужчина может преодолеть свой эгоизм, оправдать свое индивидуальное существование и двинуться к совершенству.

И именно в силу этого высшего значения любви, половая любовь, если она совершается как часть любви духовной, содержит в себе проблески неземного блаженства. Вот как описывает это Соловьев:

«Для Бога Его другое (т. е. вселенная) имеет от века образ совершенной Женственности, но Он хочет, чтобы этот образ был не только для Него, но чтобы он реализовался и воплотился для каждого индивидуального существа, способного с ним соединяться. К такой же реализации и воплощению стремится и сама вечная Женственность, которая не есть только бездейственный образ в уме Божием, а живое духовное существо, обладающее всею полнотою сил и действий...

В половой любви, истинно понимаемой и истинно осуществляемой, эта божественная сущность получает средство для своего окончательного, крайнего воплощения в индивидуальной жизни человека, способ самого глубокого и вместе с тем самого внешнего реально-ощутительного соединения с ним. Отсюда те проблески неземного блаженства, то веяние нездешней радости, которыми сопровождается любовь, даже несовершенная, и которые делают ее, даже несовершенную, величайшим наслаждением людей и богов».

Неслучайно именно индивидуальная любовь является для людей самым распространенным путем к высшим чувствам и переживаниям, самым, может быть, основным порталом в духовную сферу из повседневной бездуховной жизни. Правда, этот портал обычно быстро закрывается, о чем Соловьев тоже подробно говорит. Любовь, как мечта, овладевающая нами, через какое-то время исчезает. Она теряет сосредоточенность и высокий подъем. И порожденная ею энергия в лучшем случае в раздробленном виде переходит на детей. Именно это угасание Соловьев считает нужным и возможным преодолевать.

Если половое соединение не является окончательной реализацией любви и происходит без нее, это полностью губит любовь, подчеркивает философ.

Итак, привнесение сверхчувственного в чувственное, индивидуация, возможность порождения чего-то нового в земной природе, и соединение с женским «материальным» началом в таинстве любви как способ спасения индивидуальности — вот на чем был основан патриархат. Что же касается насилия, физического и сексуального, которое поставили в центр патриархата феминистки — то это черты древнего гетеризма.

Не могу не заметить здесь, что ярчайшая выразительница этой позиции Андреа Дворкин примкнула к феминистическому движению после определенной печальной истории. Будучи дочерью социалиста, девушкой левых взглядов и ярой противницей войны во Вьетнаме, Дворкин в 60-е годы вышла замуж за представителя голландского анархистского либертарианского движения «Прово», провозгласившего отказ от дисциплины и иерархий индустриального общества. Согласно рассказу самой Дворкин, муж избивал ее, прижигал сигаретами, бил по ногам деревянным бруском и головой об пол, пока она не теряла сознание. Именно после этой истории она пришла к феминизму. Ясно, что поведение мужа сильно повлияло на ее вывод об устройстве классического патриархата. Между тем тот сам отвергал базовые константы патриархального общества.

Сегодня доминирование и стремление к насилию со стороны мужчин на Западе как социокультурное явление ушло в прошлое. Сексуальная революция совершила в этом смысле принципиальный переворот. Когда началось окончательное утверждение «доброкачественной сексуальной изменчивости» по Гейл Рубин, когда было сказано, что нет «пола» как биологической данности, а есть «гендер» как социальная конструкция, то оказалось, что все виды сексуальности равны и имеют «равные» права на выражение. А значит, и все участники сексуальных актов равны между собой и все должны стремиться понравиться другим участникам.

Это означает, что мужчина уже не является субъектом, инициатором половых отношений с любимой им женщиной. Он становится сексуально-притягательным объектом, наряду с женщинами, трансгендерами, а также детьми (напомню, что в новой классификации болезней педофилия фактически перестает считаться патологией) и кем угодно еще.

Совершилось не только убиение любви, о котором говорил Франкл, хотя без любви как высокого чувства уже не мыслим никакой патриархат. Совершилось полное выхолащивание инициирующего, порождающего, творческого содержания мужского начала, которое в примитивном виде существовало даже в древнем гетеризме.

Представление о мужественности на Западе свелось к чисто внешнему, показному элементу — определенному состоянию мускулатуры тела. Это уже с метафизической точки зрения адресует вообще не к мужскому, а к женскому принципу — создавая себе подобное «красивое тело», мужчина как бы прихорашивается, чтобы пользоваться спросом у противоположного пола. Образ «красивого мускулистого тела» близок к гомосексуализму. Он предполагает как бы «торговлю своими прелестями»; он фактически программирует мужчину на поведение гетеры.

В этом пункте как раз и видно различие во влиянии сексуальной революции на мужчину и женщину. Женщина, как пассивная сторона акта любви, как «восприемлющее» начало, материя, как воплощение божественной «вечной женственности», то есть предмет любви — сохранила наиболее органическую свою черту. Мужчина же свою основную органическую черту — оформляющую, упорядочивающую творческую активность — утратил. Теперь он также «предлагает себя», как и женщина.

Это само по себе оказывает чудовищное воздействие на мужской пол. Для мужчины естественно отношение к сексуальности как к тайному. Если следовать Соловьеву, то это воплощение таинства любви. Но даже если рассматривать не метафизику этого процесса, а историческую практику многотысячелетнего периода патриархата, сексуальность всегда «таилась», а демонстрация ее рассматривалась как вырождение. Даже практика сексуальной разнузданности эпохи Возрождения, имевшая смысл травестирования церковных догматов, никогда не сопровождалась культурой повышенного внимания мужчин к сексуальности своего тела.

Приведу в этом смысле отрывок из текста Вейнингера, в котором он описывает типичное для женщины и для мужчины (как для абсолютных типов) поведение.

Читайте также: Страшная дорога свободной личности. Отречение от рода

Описание сделано в характерном для Вейнингера тоне, уничижительном по отношению к женщине. Но оно прекрасно показывает, что именно изменилось за последние сто с лишним лет:

«Женщины… в присутствии других женщин без всякого стеснения выставляют напоказ свое голое тело, мужчины же между собою всегда стараются прикрыть свою наготу… Мужчине неприятно и противно знать половую жизнь другого мужчины. Женщина же создает себе в мыслях общую картину половой жизни другой женщины немедленно после первого знакомства с ней, она даже оценивает другую женщину исключительно с этой точки зрения в ее „жизни“…

Бесстыдство и бессердечие женщины особенно сильно проявляется в ее способности говорить о том, что какой-либо мужчина ее любит. Мужчина, напротив, чувствует себя пристыженным любовью к нему со стороны другого человека, так как эта любовь его сковывает, ограничивает, делает его пассивным, между тем как по природе своей он должен быть одаряющим, активным, свободным. Далее мужчина отлично сознает, что, как целое, он не заслуживает любви в полной мере. Поэтому мужчина нигде не будет так упорно хранить молчание, как в этом вопросе, хотя бы отсутствие у него интимных отношений к какой-либо девушке и устраняло всякий риск ее скомпрометировать. Женщина горда тем, что ее любят, она хвастается своей любовью перед другими женщинами для того, чтобы вызвать в них зависть».

Сегодняшний западный мужчина, особенно юноша, нарцистичный и чрезвычайно озабоченный своим внешним видом, чрезвычайно щепетильный в области внимания к нему женщин и сильно на этом сосредоточенный, полностью ставит эти наблюдения Вейнингера с ног на голову. Он много думает, да и говорит о производимом им впечатлении и с большим интересом относится к половой жизни других мужчин. Современный «пикапер», коллекционирующий свои сексуальные похождения и строящий на них свою идентичность, есть нечто прямо противоположное мужчине столетней давности, который «упорно хранил молчание» в том, что касалось его интимной сферы, и который только и есть настоящий мужчина. Напротив, к этому «пикаперу», да и вообще сегодняшнему мужчине на Западе, в высшей степени применимо то, что сказано здесь о женщине.

Отмечу здесь, что то же самое в высшей степени применимо к абсолютному большинству так называемого «ЛГБТ-сообщества» в том виде, как оно сложилось на Западе, как оно преподносит само себя. Это очень видно по публичным мероприятиям, которые оно проводит. Гомосексуалисты, лесбиянки, трансгендеры обоих полов чрезвычайно сконцентрированы на всем, что связано с сексуальностью, и чрезвычайно озабочены своим «внешним образом», презентацией себя и своей сексуальности. Это есть не что иное, как экспансия женского принципа.

Франкл, работая с сексуальными неврозами, недооценил значение этого фактора. Женщина, стремящаяся доказать, что она привлекательна и «ничуть не фригидна», хотя и оказывается отчуждена от высшего чувства любви, но остается в своей органике. Мужчина же, озабоченный тем, чтобы продемонстрировать свою потенцию — это уже не мужчина, а просто чучело.

Женская сущность не была извращена, она лишь была сдвинута в сторону обсужденной нами эмансипации гетеры. Мужская же сущность находится на пути к полному раздавливанию. Сексуальная революция пробуждает в женщине гетеру, раскрепощает в ней энергию хаоса дикой природы. Мужчину же она просто разрушает. Даже самое примитивное его воплощение — звероподобное стремление к оплодотворению — она исключает как нарушающее права женщины. Все же остальные его воплощения исключены еще раньше. По сути, все мужское сообщество сместилось к полюсу «Ж» по Вейнингеру — то есть, к сущностной гомосексуальности.

Ярчайшим свидетельством этого процесса раздавливания мужского принципа являются специфические мужские субкультуры и сообщества, оформившиеся на Западе в самое последнее время. Наиболее важной из них являются так называемые «инцелы», общее количество которых в западном обществе, по некоторым данным, измеряется сотнями тысяч.

Английское слово «incels» является сокращением от «involuntary celibates» — то есть «невольно воздерживающиеся» или «пребывающие в невольном целибате». Речь идет об огромной массе молодых мужчин, убежденных в своей полной обреченности у противоположного пола в силу, в первую очередь, недостаточной физической привлекательности (а также, в дополнение к этому, неподходящего социального статуса и диагностируемых инцелами у самих себя психологических нарушений).

У сообществ инцелов есть несколько базовых представлений. Во-первых, это так называемый принцип Парето или «правило 80/20», которое якобы определяет половые отношения: 80% женщин желают 20% наиболее привлекательных мужчин, остальные 80% мужчин вынуждены конкурировать за оставшиеся 20% женщин. Во-вторых, это «блэкпилинг», понятие «черной таблетки». Заимствованное из фильма «Матрица», оно подразумевает, что тот, кто выпьет таблетку определенного цвета, выйдет из мира иллюзий в реальность и поймет, что существует безжалостная половая иерархия. «Бета-самцы», то есть бо́льшая часть мужчин, находятся внизу этой иерархии и все их попытки решить проблему своей безуспешности у женщин, меняя что-то в своей внешности или личности, обречены на сокрушительный провал.

Эти установки приводят инцелов к жалости и ненависти к себе, а также ненависти к женщинам, которых они считают виновными в своем одиночестве. Соответствующий дискурс они развивают на своих специализированных площадках в интернете. Дважды уже такие инцелы совершали вооруженные атаки с убийствами в местах массового скопления людей — в 2014 году в США и в 2018 году в Канаде.

Инцелы являются частью более широкого социального движения на Западе, которое получило название маносферы. Туда входят также «пикаперы» (то есть «мастера» по соблазнению незнакомых женщин) и борцы за права мужчин. Пикаперы отличаются от инцелов тем, что они считают возможным с помощью определенных психологических манипуляций придавать себе привлекательность и самоуверенность, и с помощью этого все-таки добиваться половых отношений с женщинами. «Наука» этих манипуляций транслируется через популярно-психологические издания и специальные тренинги.

Надо отметить, что маносфера качественно отличается от феминистского движения. Последнее приобрело небывалый размах и непрерывно осуществляет в западных странах массовую общественную активность. Феминистки проводят огромные демонстрации, тысячами собирают сведения о случаях бытового «сексизма», заставляют крупные соцсети менять в их интересах политику модерации, требуют размещения портретов женщин на денежных банкнотах и так далее.

Кроме того, оно постоянно проводит концептуализацию ситуации и своих действий, примеры которой я приводил выше. Маносфера же существует в основном в виртуальном пространстве (если не считать личной активности пикаперов, которая не имеет никакого общественного и уж тем более политического значения).

Феминизм — это экспансия, это полное энергии наступательное общественное движение в реальном политическом пространстве. Маносфера — это защитное реакционное образование в виртуальном пространстве.

Общим знаменателем маносферы являются, конечно, те или иные формы ностальгии даже не по патриархату, а хотя бы по моногамии — то есть по тому времени, когда половые отношения реализовывались в классическом браке.

В самое последнее время на Западе приобрели исключительную популярность онлайн-лекции канадского клинического психолога Джордана Питерсона, который выступил с мягкой, но разумной аргументацией против гендерного «новояза» и феминистской пропаганды чудовищности любых форм и способов доминирования. Впервые широкая известность пришла к Питерсону в 2016 году, когда он выступил с критикой канадского закона «С-16», который приравнивал к сексуальным домогательствам отказ обращаться к трансгендерам только с использованием выбранного ими самими местоимения либо местоимения «они».

Для нас интересно то, что Питерсон считает основной причиной того, что современные люди несчастливы — разрушение порядка. А главным источником порядка полагает иерархию. Сам себя он называет «классическим британским либералом», а в своих книгах проповедует достаточно незамысловатые и непритязательные элементы мужского поведения — но именно в смысле настоящей мужественности, а не навязанного сексуальной революцией образа «мужчины-куклы», который мы обсуждали выше. Его советы примерно таковы: «Распрямитесь и расправьте плечи», «Прежде чем критиковать мир, наведите идеальный порядок у себя дома», «Если встретите на улице кошку, погладьте ее». Своей книге, в которой изложены эти правила, он дал подзаголовок «Противоядие от хаоса» (вспомним фон триеровское «Хаос правит всем»).

Говоря об инцелах, которые являются одной из составляющих его аудитории, Петерсон выразил мнение, что для решения их проблем нужна принудительная моногамия — иначе они так никогда и не найдут себе женщину. Все это, конечно, вызвало лютую ненависть к нему со стороны побеждающего феминистского движения.

Слабость и «реакционность» мужского протеста против происходящего показывает, что долго этот протест при сохранении сегодняшнего тренда продлиться не может. А поскольку никакой сущностной альтернативы в западном обществе нет, то «реакционное» дергание будет подавлено. Что же наступит дальше, что вообще готовится?

Продолжение