Сталинградские «Фермопилы»: накануне первого штурма

Прорыв немцев к Волге к северу от Сталинграда хоть и не привел к скорому падению города, но поставил его защитников в очень сложное положение. Перерезана была железнодорожная ветка, ведущая к центральным районам страны, по которой шло снабжение войск. Почти нарушен был речной судоходный маршрут — враг обстреливал суда, установив орудия на берегу Волги. Только ночью, погасив огни, буксиры и баржи могли проскочить мимо батарей, но требовались еще огромное мастерство и удача, чтобы не нарваться на мину, которыми люфтваффе обильно засеивало русло реки. Единственным путем, по которому Сталинград мог получать необходимую помощь, стали переправы через Волгу. Естественно, это был довольно ненадежный способ с небольшой пропускной способностью. В начале сражения трудно было всерьез рассчитывать, что в отсутствие деблокады город удастся удержать. Из этих обстоятельств родились две главные цели, которые ставило перед собой советское командование весь оборонительный период сражения. Первая — удержать город, снабжая войска через Волгу. Вторая — деблокировать Сталинград с севера, пробив так называемый северный заслон 6-й армии, сформировавшийся после ее успешного наступления 23 августа.

Нужно сказать, что на достижение второй цели — деблокады — ресурсов выделялось даже больше, чем на саму оборону. Первыми срочными действиями, предпринятыми советским командованием в кризисной ситуации под Сталинградом, стали экстренно организованные (и спешка не могла не породить серьезных недостатков) удары по 6-й армии с севера.

Эти удары происходили в несколько каскадов. О первом из них, когда по едва закрепившимся немцам били тем, что оказалось под рукой, мы уже рассказали в предыдущей статье. Однако почти сразу же последовало второе наступление — силы для него были взяты с различных участков центрального направления и сосредоточены к началу сентября. И в это же время, еще 25 августа, началась переброска новых резервных армий — для развития наступления в случае удачи или для новой попытки в случае провала.

Курировать организацию операций на месте был направлен являвшийся тогда представителем Ставки Георгий Константинович Жуков. Прибыв в войска и оценив обстановку, он настоял перед Москвой на переносе наступления на один день — часть подразделений к установленному сроку 2 сентября еще даже не вышла на исходные позиции. Главной ударной силой стал 7-й танковый корпус П. А. Ротмистрова — в нем насчитывалось более 70 тридцатьчетверок, 33 тяжелых танка КВ, более 60 легких Т-60. Корпус Ротмистрова и другие соединения были объединены на базе 1-й гвардейской армии К. С. Москаленко — крупного резерва Ставки, не успевшего к сражению в излучине Дона. Задача стояла всё та же — прорваться сквозь «северный заслон» к пригородам Сталинграда, до которых было, казалось, рукой подать — всего несколько километров.

Рано утром 3 сентября 1-я гвардейская армия перешла в наступление, однако оно развивалось неудачно с самого начала. Танки шли в бой без поддержки пехоты, их осыпали смертельным градом противотанковые батареи противника. Сражение проходило в открытой степи, немцы занимали гряду высот и имели серьезное преимущество в артиллерии, что определило исход противостояния. Атаки раз за разом захлебывались под огнем тяжелых пушек.

Вечером 3 сентября Сталин телеграфировал Жукову: «Положение со Сталинградом ухудшилось. Противник находится в трех верстах от Сталинграда. Сталинград могут взять сегодня или завтра, если Северная группа войск не окажет немедленной помощи. Потребуйте от командующих войсками, стоящих к северу и северо-западу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и прийти на помощь сталинградцам. Недопустимо никакое промедление. Промедление теперь равносильно преступлению. Всю авиацию бросьте на помощь Сталинграду. В самом Сталинграде авиации осталось очень мало. Получение и принятые меры сообщить незамедлительно». Думаю, излишне комментировать, как сложившуюся ситуацию видели в Москве — тон послания говорит сам за себя.

В последующие дни атакующие действия возобновились. Немецкая артиллерия вновь лютовала, советские войска несли большие потери. 4 сентября противник, используя свое огневое преимущество, применил нетривиальный прием — артиллерийская контрподготовка сосредоточенных для наступления советских порядков. Вскоре к артналету присоединилась авиация. Наша пехота залегла, а когда после полуторачасовой бомбежки всё же пошла в атаку, встретила неожиданный тактический ход противника. Оказалось, что немцы использовали подбитые и оставшиеся в поле танки (как свои, так и чужие) в качестве импровизированных ДОТов. Танковая броня помогала вражеским пехотинцам пережидать собственные авиа- и артналеты, а когда наши цепи шли в атаку, немецкие автоматчики пропускали их вперед, затем поливая внезапным свинцовым дождем.

В наступлениях начала сентября участвовала знаменитая сибирская 308-я стрелковая дивизия Л. Н. Гуртьева (прославилась она своим жертвенным подвигом позже, в Сталинграде). Дивизия находилась тогда в составе 24-й армии, переброшенной на фронт в конце августа. Сохранились рассказы бойцов и командиров 308-й стрелковой дивизии о тех жестоких днях.

Комиссар 339-го стрелкового полка Петраков Дмитрий: «Наша походная колонна полка еще не сумела развернуться и шла, вытянувшись, когда началась бомбежка, и нас начали обстреливать из минометов и бить артиллерией. С этого момента полк и вступил в бой. Никаких предварительных разведок не было, местность была совершенно ровной и чистой, видны только впереди высоты, на которых укрепился противник и поливал нас огнем. Тут же на ходу, под бомбежкой и обстрелом, люди начали окапываться. Развернули боевые порядки, и началось наступление на высоты 143,9 и 154,2. Потери у нас были большие».

Старший сержант (санитарка) Нина Кокорина: «Это было 10 сентября. Непривычно, не знаешь. Что такое война — не представляешь себе. Немцы бросили в это время авиацию, начали бомбить наши позиции. Мы прошли одну высоту и опустились в лощину. Здесь появились первые раненые. Здесь сразу почувствовали. До этого как-то не чувствовали, что действительно что-то серьезное, как будто на учении. Первый раненый был из роты ПТО. Я к нему быстро подскочила. У него все внутренности вывалились. Я вправила ему всё внутрь и забинтовала».

Наступления против «северного заслона» немцев в начале сентября не увенчались успехом и обернулись большими потерями. Однако мощная активность советских войск оттянула на себя самые боеспособные подразделения 6-й армии. Если пробиться к осажденному городу не удалось, то облегчить ему жизнь — однозначно смогли.

Другого способа разрешения кризиса, кроме деблокады, советское командование тогда не видело — и потому попытки пробиться к Сталинграду продолжились с еще большим масштабом и упорством. Почти сразу же из подходящих новых резервов формировалась ударная группировка для следующей операции, которая стартовала уже в разгар первого штурма Сталинграда.

К западу от города в это время продолжался постепенный, с боями и контратаками, отход частей 62-й армии всё ближе к Сталинграду. Понесшие еще в излучине Дона большие потери дивизии были не в силах крепко зацепиться за подготовленные рубежи обороны и противостоять нажиму противника, тем более провести по-настоящему результативный контрудар. Критически важным было удержать позиции на северных подступах к городу — именно к ним пытались пробиться советские войска с севера. Однако такое удержание при отходе на остальных участках создавало угрозу окружения.

6 сентября командующий 62-й армией (уже второй с начала сражения) генерал А. И. Лопатин приказал отвести войска с тех позиций, на которые с севера стремилась выйти 1-я гвардейская армия. Последовал удар вслед отошедшим советским частям, не успевшим закрепиться на новых рубежах, — они были смяты и отошли еще дальше, к пригородному поселку Орловка, который стал последним выступом в сторону наступавших с севера советских армий — и соответственно, последней надеждой на деблокаду. Возможно, Лопатин в своем решении руководствовался тем, что наступление северной группы уже выдохлось, а удерживаемые им встречные позиции буквально просились на срезание и окружение. Подразделения Лопатина были истощены, скорее всего, они бы не удержали фронт и оказались в котле — в этом случае события могли пойти по еще более плохому сценарию.

Однако «самовольное» отступление не осталось без наказания. Генерала Лопатина не осудил трибунал, но его сняли с должности, назначив на нее уже знакомого нам Василия Ивановича Чуйкова. Именно ему суждено будет удерживать город в самые трудные дни, а после вести свою прославленную, закаленную в Сталинграде армию на запад и завершить войну в Берлине. Напомню, Чуйков не был новым лицом в войсках, до своего назначения командармом 62-й он был заместителем командующего 64-й армией М. С. Шумилова, сражавшейся южнее.

Нужно сказать и о том, что происходило в эти дни в зоне ответственности 64-й. Там события развивались не менее драматично. После одной из перегруппировок в построении советских подразделений образовался узкий коридор. Именно в это место ударило новое наступление 4-й танковой армии Германа Гота, начавшееся 8 сентября. Советская оборона была смята, противник успешно наступал на поселок Купоросное, располагавшийся у самой Волги. На узком участке ему удалось выйти к реке. Теперь отрезаны друг от друга были уже 62-я и 64-я армии, 62-я и вовсе оказалась в прижатом к Волге полукольце. На этом наступление немцев не остановилось, а было перенацелено южнее — на вытянутые вдоль русла реки высоты, на которых располагался поселок Бекетовка.

«Тушить пожар» вновь пришлось 13-му танковому корпусу Т. И. Танасчишина. В ходе тяжелых боев он понес большие потери — к вечеру 10 сентября в строю оставалось лишь восемь боеготовых танков. Однако его ожесточенное сопротивление поглотило наступление немцев — выставив машины в заранее подготовленные позиции на высоте, танкисты отразили удар. Высоты у Бекетовки, господствовавшие над местностью, остались за 64-й армией. На несколько дней активность противника на южных подступах стихла, корпус Танасчишина получил передышку и время на ремонт подбитых машин.

Чтобы посмотреть на те события глазами их участника, познакомимся с окончанием рассказа старшего лейтенанта Александра Авербуха — он, напомню, находился в те дни как раз на южных подступах, в эпицентре только что описанных как бы с высоты птичьего полета событий. Итак, мы расстались с лейтенантом в конце августа, когда он участвовал в успешных боях с 4-й танковой армией. В начале сентября его подразделению, роте противотанковых ружей, предстояло новое испытание. Заранее прошу прощения у читателя за столь объемную цитату, но это тот случай, когда из песни слов не выкинешь.

«8 сентября мне было приказано совместно с батальоном капитана Лизунова занять оборону с задачей удерживать данный участок. Мы ночью обошли всё, посмотрели. Людей у нас было очень мало. У меня в роте насчитывалось шесть ружей и 22 человека. Я принял к себе в роту людей из 20-й истребительной бригады.

Осмотрели огневые позиции, всё честь честью. В боевое охранение послали младшего лейтенанта Каштанова со взводом. Лизунов остался на левом фланге, я пошел направо со взводом. Мы сговорились, в случае нападения, действовать до последнего, один без одного ни шагу, либо погибнем, либо выполним боевое задание. Бойцам я кратко объяснил задачу, что, несмотря на численность противника, нужно удерживать оборону. Ночью мы всех бойцов накормили и легли отдыхать.

В 4 часа утра первым открыл огонь миномет системы «ванюша», шестиствольный немецкий. В этом районе началась атака противника. Сплошная лавина танков была, и за ними следовала пехота. Взвод ПТР был расположен в окопах, но эти окопы не были целиком приспособлены для ведения огня по танкам противника, ибо мы ожидали танки противника справа, а они слева обошли на бугорок, и мы не могли стрелять. Пришлось окопы бросить и на открытой местности вести огонь по танкам. Подбили восемь танков. Их сразу же буксировали. Эти танки подбили красноармейцы Николаев, Березников и Никитин. Никитин считался писарем-каптенармусом, но он лег за оружие.

Бились до последнего. По окончании боеприпасов гранатами истребляли танки. Люди таяли, как говорят. С батальоном у нас порвалась связь. Я перешел на командный пункт Лизунова. У меня осталось одно ружье и восемь патронов. Я приказал их беречь.

Приполз на командный пункт. Дорогой мне раздробили коробку маузера. Доложил Лизунову обстановку. Связь у нас порвалась со всеми ротами и штабом полка. Связиста как пошлешь, так он погибает. Но раз поклялись держаться до последнего, значит, держаться до последнего. В блиндаже остался я, капитан Лизунов и связь его, больше никого у нас не было. Связи у нас не было ни с кем. Пехота немцев прошла через нас, и мы оказались у них в тылу. Они обнаружили наш блиндаж. У меня был маузер и сумка патронов, ППШ. У Лизунова был ППШ и три противотанковых гранаты без взрывателя. Решили выходить по одному. Я буду прикрывать его. Он отойдет метров на 200, потом я отойду. Нас трое осталось.

Я бросил противотанковые гранаты. Они не взрываются. В это время капитан Лизунов пробежал метров 150 и был ранен в левое бедро. Он кричит мне: «Не выходи, потому что сплошной огонь. Еще ногу прострелило». Я бросился к нему, тут же сделал перевязку и с такой силой, что бинт всё время рвался. Я старался быстрее завязать, потому что немцы уже идут. Наконец перевязку мы сделали, но кровь не останавливалась. Я взвалил его на себя и прополз метров 50. Там как раз зенитная точка стояла. Сделал упор, чтобы броском его бросить, и в этот момент был ранен в правое бедро. Бинт был израсходован на капитана Лизунова, и сам остался без перевязки. Немножко пришел в себя и, помогая капитану, стал продвигаться вперед. Часа два мы двигались. Капитан Лизунов уже не показывал признаков жизни, но говорил шепотом, чтобы я его бросил и спасал себе жизнь. Я его, конечно, не оставил.

Приползли мы в Верхнюю Ельшанку, в район радиостанции. Я приподнялся для ориентировки и был вторично ранен в левую половину груди и в левую руку автоматчиками. Тут я свалился без сознания. Сколько пролежал, не помню. Очнулся, потому что сильно замерз. Уже ночь была, четыре часа утра. Начало рассветать уже. Кругом слышу разговор немецкий. Лизунова около меня не оказалось. Решил подползти к дому. Это было уже девятое число. Вижу, в доме немцы. Решил застрелиться, потому что больше сил не хватало, а живым в плен не хотел сдаваться, считал, что положение безвыходное. Нажал на спусковой крючок, но маузер забило песком, не стреляет. Правая рука у меня была еще здорова. При помощи правой руки выполз и попал на командный пункт дивизии каким-то чудом. Дело было уже к обеду. Тут встретил полковника Юбина и военюриста Труппе. Подполковника Герасимова мне не удалось найти. Спрашиваю генерал-майора. Мне сказали, что он убит. Я думал, что издеваются надо мной, смеются. Но потом, действительно, убедился. Доложил на КП дивизии обстановку.

Перевязки я тут не сумел получить. Автоматчики уже вплотную подходили к КП дивизии. Я просил только, чтобы мне дали оружие или захватили с собой. Автомата мне не дали. Немец напирал, и штаб дивизии отошел дальше. Пришлось самому выползать. На вторые сутки кое-как я дополз до Сталинграда, метров 300 осталось, и тут впервые в жизни заплакал: Сталинград близко, а не доползу. Прополз еще метров 150, и меня подобрал старик один, с дочкой, и привез к себе домой в Сталинград. Дочка сделала мне перевязку, молоком напоила. Ее звали Зоя. Затем переправили через Волгу. Я на прощание поцеловал его, дочку. Он плакал надо мной, как над сыном. После этого я попал в госпиталь».

Впереди был первый штурм Сталинграда.