С каким же режимом в Китае имеет дело мир? — Фрэнсис Фукуяма

18 мая в журнале The American Interest вышла статья Фрэнсиса Фукуямы под заголовком «С каким же режимом в Китае имеет дело мир?» Поскольку концепты Фукуямы, например, о конце истории, брались на вооружение элитами США, то редакция считает необходимым ознакомить читателей с этой статьей.

Ниже приводим полный перевод статьи. Приведенное мнение Френсиса Фукуямы может не совпадать с мнением редакции, особенно в оценке Советского Союза.

Чтобы понять, как США и другим западным странам вести себя с Китаем в ближайшие годы, Вашингтону и его союзникам необходимо понять, с каким обществом они имеют дело. Такое понимание должно быть выведено как из истории Китая, так и из его более позднего поведения.

Мы должны отделить это обсуждение от шума, вызванного недавним ухудшением отношений между США и Китаем. Пытаясь отвлечь внимание от собственной неэффективной борьбы с кризисом COVID-19, администрация президента США Дональда Трампа излишне провокационна в своем отношении к Китаю, настаивая, например, на том, чтобы COVID-19 назывался «уханьским вирусом». Это несерьезный подход к политике, и его необходимо заменить более беспристрастной оценкой позиции США.

История Китая как общества одна из самых длительных в мире, и между его различными династиями и современностью существует определенная преемственность. В определенном смысле многие западные наблюдатели знакомы с историей Китая до XX века лишь до поздней династии Цин, когда страна все еще находилась под властью распадающегося иностранного режима.

Китай был первой мировой цивилизацией, создавшей современное государство. Под современным я имею в виду государство, которое было безличным в отношении граждан. Наиболее ранние государства относились к тому, что Макс Вебер назвал «родовым», то есть государство выросло из семьи правителя и основывалось на личных отношениях правителя с его друзьями и семьей. Напротив, безличное государство является централизованным, бюрократическим и действует в соответствии с правилами, а не управляется просто прихотью правителя.

Современное государство впервые возникло в западном царстве Цинь, которое стало китайской Пруссией, объединившей страну после победы над своими соперниками в период Воюющих Государств и основавшей первую единую династию Китая в 221 году до нашей эры. Цинь создало единую систему мер и весов, систему налогообложения, бюрократию для управления ею и начало процесс масштабной социальной инженерии. Пришедшая ей на смену ранняя династия Хань добавила сильный конфуцианский элемент, подчеркнув необходимость наличия образованных чиновников для управления одной из крупнейших на тот момент империй в мире. Это сильное китайское государство никогда не создавало инструментов сдерживания верховной власти, таких как принцип главенства права или отчетность властей перед народом, вместо этого полагаясь на умеренность правителей, которая достигалась посредством образования.

Эти учреждения продолжали быть характерной чертой китайской власти в течение двух с лишним последующих тысячелетий. Китайские режимы были централизованными, бюрократическими и меритократическими. Регионы не имели права создавать собственные элиты; не было ничего, похожего на наследственную аристократию средневековой Европы. Вместо этого император назначал, а затем ротировал префектов, правивших провинциями и уездами, чтобы не дать местным элитам захватить их политически. Китайские строгие матери, которые сегодня навязывают безжалостную дисциплину своим детям от Шанхая до Сан-Франциско, являются отдаленным культурным отголоском общества, в котором успех на требовательном экзамене на государственную службу был единственным четким путем к повышению социальной мобильности.

Эта форма вертикального управления создала определенные типичные властные дилеммы. Император использовал бюрократов для управления страной, но кто будет контролировать бюрократов, которых легко можно коррумпировать? По этой причине императоры использовали своих домашних евнухов для наблюдения за бюрократами. Но тогда как управлять евнухами? Во времена династии Мин один император создал «бюро по исправлению положения евнухов» для наблюдения за евнухами. Сегодня Коммунистическая партия Китая следит за правительством; Организационный отдел партии присматривает за партией, а при Си Цзиньпине Центральная комиссия по проверке дисциплины уполномочена следить за Организационным департаментом и осуществлять чистку системы от коррупции в целом.

Хотя китайские императоры могли заявлять о полноте власти, на практике их власть была очень ограниченной. На момент рождения Христа они управляли огромной территорией, на которой проживали приблизительно 60 млн человек. И для осуществления своего правления они использовали те инструменты, которые были в их распоряжении. Такие технические средства не позволяли им по-настоящему осуществлять контроль. Неизбежно приходилось передавать часть полномочий провинциям и округам, которые часто находились в нескольких неделях пути от имперских столиц, таких как Чанъань или Лоян. На местном уровне управление фактически не осуществлялось государством, оставаясь в руках династий, характерных для большей части китайского общества в то время.

Но хотя между правлением Коммунистической партии Китая и династическим Китаем есть определенная преемственность, есть между ними и важные различия. Самым важным из них является стремление КПК Си Цзиньпина к достижению такого уровня тоталитарного контроля над китайским обществом, подобного которому никогда не было в предыдущей истории человечества. В этом отношении он заимствует у сталинского Советского Союза больше, чем у чего-либо в предшествующей истории Китая.

В середине XX века Карл Фридрих и Збигнев Бжезинский ввели в оборот термин «тоталитарный», чтобы охарактеризовать советский и нацистский режимы и отличить их от простых «авторитарных» диктатур. Такие режимы возглавлялись дисциплинированной партией, вдохновленной всеобъемлющей идеологией, использовали репрессивный аппарат для безжалостного осуществления своей воли и стремились контролировать самые сокровенные аспекты жизни своих граждан. Такие режимы надеялись разрушить все существующие социальные связи и связать людей напрямую с государством. Уровень атомизации общества символизировал Павел Морозов, молодой монстр, которого Сталин прославил за то, что он донес на своих родителей в тайную полицию. В «круговом потоке власти» партия «промывала мозги» людям так, что они даже не осознавали сковывающие их цепи.

Читайте также: Поппер и другие

Тоталитарный эксперимент XX века в конечном счете потерпел неудачу по ряду причин. Доступные в то время технологии социального контроля — агитпроп, лагеря перевоспитания, ГУЛАГ, повсеместный надзор и использование информаторов — в конце концов оказались недостаточными, чтобы проследить за огромным населением Советского Союза. Экономический рост и инновации требуют определенной свободы личности. Но основополагающее тоталитарное стремление — добиться полного контроля над телами и умами всего населения — никуда не делось, перейдя от Коммунистической партии Советского Союза к ее китайскому ответвлению.

Мао Цзэдун попытался воспроизвести тоталитарную модель с помощью аналогичных инструментов, и эта попытка достигла своего пика во время Культурной революции. Фанатичные хунвейбины, зараженные «мыслью Мао Цзэдуна», с религиозным пылом обрушились на все институты общества. Эта попытка, как и советская, также закончилась неудачей, и ужасные издержки Культурной революции — особенно для тех самых элит, которые составляли Коммунистическую партию — проложили путь для «капиталистического лидера» Дэн Сяопина, начавшего демонтировать тоталитарное государство и заменять его еще одним, похожим на заурядный, авторитарным режимом.

Можно оглянуться на годы с 1978 по 2012 год с определенной ностальгией, когда гражданам КНР впервые после революции была предоставлена определенная степень личной свободы — свобода покупать и продавать, перемещаться, выражать свое мнение, путешествовать за границу. Благодаря этому стало вновь возможно сравнивать династический и современный Китай. Действительно, китайским интеллектуалам была предоставлена свобода восстанавливать собственную национальную историю и исследовать ущерб, нанесенный этим традициям чужим вирусом коммунизма. Партия ослабила контроль над экономикой и государством и регулировала собственное поведение с помощью таких правил, как коллективное лидерство, обязательный выход на пенсию и регулярные десятилетние ограничения для высших руководителей. В отличие от большинства других авторитарных режимов, Китай был высоко институционализирован.

То, что произошло с момента назначения Си Цзиньпина Генеральным секретарем КПК на 18-м съезде партии, было попыткой возродить части старой маоистской модели. Си Цзиньпин — «князь», сын одного из членов-основателей КПК, которого вместе со своей семьей тем не менее «отправили» в деревню во время культурной революции. В отличие от других элитариев, для которых это была травма, Си Цзиньпин, похоже, вспоминает этот период с ностальгией и сделал всё возможное, чтобы восстановить как можно больше от маоистской модели. Партия снова стала частью каждого аспекта китайской жизни. Марксизм-ленинизм под видом «мысли Си Цзиньпина» был включен в Конституцию и вновь стал преподаваться в каждой школе. Мощь репрессивного полицейского аппарата стала применяться в невообразимых масштабах. На сегодняшний день более миллиона уйгуров были отправлены в лагеря перевоспитания в Западном Китае, где им массово пытаются перепрограммировать умы и уничтожить ислам в их сознании. Даже песни, которые раньше пели хунвэйбины, снова зазвучали.

Хотя стремление к тоталитарному контролю остается прежним, между действиями Мао и Си есть несколько отличий. «Мысли Си Цзиньпина» — бледная замена Красной Книги Мао. Си не смог придумать последовательную идеологию, способную вызвать фанатизм у своих последователей, кроме общего китайского национализма. С другой стороны, Си имеет в своем распоряжении технологические инструменты, которые были просто недоступны для тоталитаристов XX века. Система «социального кредита» включает в себя искусственный интеллект, большие данные и инструменты всепроникающей слежки и передает их в руки китайского государства. Ни Сталин, ни Мао не могли следить прямиком за буквально за каждым шагом, словом и финансовой операцией каждого из своих подданных так, как это теоретически сегодня может сделать КПК.

Другая большая разница между старой и новой формами тоталитаризма заключается в более широком использовании позитивных стимулов Си. Сталин и Мао использовали прямой террор и принуждение, чтобы добиться соблюдения своей политики. Си пользуется второй по величине экономикой в мире и возможностями, которые предоставляют положительные стимулы для соблюдения установленных партией правил. Китай под руководством Си больше полагается на довольный и беззаботный средний класс, чем на испуганное крестьянство. Но принуждающая рука государства видна в каждой, казалось бы, невинной возможности, предлагаемой гражданам Китая.

Еще одно большое различие между Мао и Си связано с международными отношениями. Когда Культурная революция шла вовсю, Китай был настолько озабочен собственными внутренними делами, что представлял небольшую угрозу внешнему миру. Си, напротив, поставил амбициозную внешнюю повестку дня для КПК. Он направлен на смещение центра мировой экономики в Евразию посредством проекта Нового шелкового пути от нынешнего трансатлантического центра, в котором ведущую роль играют США. Он впервые выдвинул экспансионистские территориальные претензии путем создания островов в Южно-Китайском море и их милитаризации. Си очень четко заявил о своем намерении вновь поглотить Тайвань в течение десятилетия — с применением силы, если это будет необходимо. И, в отличие от периода до 2012 года, он стал говорить о том, что «китайская модель» может быть экспортирована.

Несмотря на то, что тоталитаризм был импортирован из бывшего Советского Союза, он не лишен прецедента в истории Китая. Государство Цинь разработало форму протототалитаризма под руководством своего главного министра Шан Яна. Этот протототалитаризм был подкреплен доктриной легализма и трудами Хань Фэя, который считал, что люди в корне порочны и могут соблюдать правила только под угрозой суровых наказаний. Эта доктрина была введена в действие первым императором объединенного Китая Цинь Ши Хуанди, чью гробницу в Сиане с терракотовыми воинами посещают сегодня туристы. Шан Ян создал прецедент для массовой социальной инженерии, упразднив прежнюю систему распределения земли и вырвав десятки тысяч крестьян из привычной среды, чтобы поставить их под прямой контроль государства. По некоторым сообщениям, император Цинь сжигал конфуцианские книги и заживо похоронил 400 конфуцианских ученых, чтобы убить их идеи. Неслучайно одним из величайших поклонников Шан Яна был Мао Цзэдун, который возродил исследование того периода в истории Китая.

Но династия Цинь была настолько репрессивной, что продержалась у власти лишь шестнадцать лет. Император Цинь постановил, что любой офицер, проигравший битву, будет казнен, поэтому два лейтенанта, оказавшиеся в таком положении, поняли, что им нечего терять, и обратили свое оружие против своего лидера. На место династии Цинь пришла великая династия Хань, чье правление в два этапа длилось следующие пятьсот лет. Легализм был смягчен возрожденным конфуцианством, которое восстановило уважение к образованию и предоставило большую самостоятельность семье.

Таким образом, тоталитарная модель Си имеет прецеденты в современной и древней китайской истории. Но важно помнить, что это не единственный доступный вариант. Большинство династических правительств в докоммунистическом Китае не стремились к тому уровню тотального контроля, к которому стремились Шан Ян, Мао или Си. Они были намного ближе к тому типу авторитаризма, который практиковался при Дэн Сяопине или Цзян Цзэмине. В отличие от легализма, в рамках конфуцианской традиции принято считать, что люди в основном благи и могут быть облагорожены с помощью образования. Это учение признает важность других типов человеческих отношений, а не просто тех, которые связывают разобщенных людей с вездесущим государством. Многие более поздние китайские историки рассматривали династию Цинь как своего рода извращение традиции, которого следует избегать, а не подражать ему. Марксистско-ленинское наследие Советского Союза, встроенное в практику сегодняшней КПК, дало новое идеологическое обоснование тоталитаризма, но оно противоречит многим глубоко укоренившимся китайским традициям.

Таким образом, КНР при Си Цзиньпине не является неизбежной кульминацией предшествующей истории Китая. Когда в 2012 году он был назначен главой партии, многие китайские элитарии надеялись, что он справится с растущей коррупцией — что он сделал крайне авторитарным образом, — но также заложит основу для более либерального Китая, который даст больше свободы говорить, думать, взаимодействовать и даже критиковать свои власти. Они были сильно разочарованы, когда он двинулся в противоположном направлении, сделав упор, прежде всего, не на благосостоянии нации в целом, а на выживании Коммунистической партии Китая. Причина, по которой он сделал это, была связана с его личными причудами и историей. Другой лидер, возможно, пошел бы в совсем другом направлении. Нынешняя ситуация не является исторически неизбежной.

Опасность, которую представляет стремящийся к тоталитарному контролю режим, была обнажена в первые дни кризиса COVID-19, когда за честную позицию о разворачивающейся эпидемии, как это делал доктор Ли Вэньлян, строго наказывали. Насколько мы знаем, поток дезинформации продолжается и сегодня. Неправильно со стороны других стран имитировать тоталитарный подход КПК к борьбе с вирусом. Соседние Южная Корея и Тайвань — здоровые либеральные демократии — достигли еще лучших результатов в борьбе пандемией без драконовских методов, используемых Китаем. Сегодня одна из величайших опасностей заключается в том, что мир видит тоталитарную модель Си, а не более широкую модель Восточной Азии, которая сочетает сильные возможности государства и технократическую компетентность в качестве формулы победы в будущих кризисах.

Как тогда США и другим западным демократиям поступать с Китаем под руководством Си Цзиньпина? Отправной точкой является признание того, что мы имеем дело с амбициозной тоталитарной страной, такой как Советский Союз в середине XX века, а не с каким-то общим «авторитарным капиталистическим» режимом. В Китае нет настоящего частного сектора. Хотя там имеются квазиимущественные права и амбициозные предприниматели, государство может в любой момент взять под контроль любую «частную компанию», такую как Tencent или Alibaba. Хотя кампания администрации Трампа против Huawei была неуклюжей и во многих отношениях самоубийственной, цель, по сути, правильная: для любой либеральной демократии было бы безумием позволить этой фирме строить свою базовую информационную инфраструктуру, учитывая то, что контроль над ней может оказаться в руках китайского государства.

В более широком смысле США и другие либеральные демократии должны начать постепенное экономическое разъединение с Китаем. Пандемия продемонстрировала, как Европа и Северная Америка стали опасно зависеть от производственных возможностей враждебной державы. Сегодня в мире существует множество других мест, где можно разместить цепочки поставок. Попытки выжать каждую каплю эффективности из них должны уступить место устойчивости, разнообразию участия и вниманию к возможностям, которые лучше держать под контролем стран, разделяющих демократические ценности. Атрофия западных провайдеров инфраструктуры 5G — это то, чего нельзя было допустить.

Во внешней политике США юридически обязаны поддерживать безопасность Японии и Южной Кореи. Они также дали неявные гарантии таким странам, как Тайвань и Сингапур. Кроме того, Вашингтон стремится защитить глобальный принцип свободы морского судоходства. Но военный баланс внутри «первой цепи островов» (имеются в виду Восточно-Китайское и Южно-Китайское моря, точнее, часть их акватории между побережьем Китая и спорными островами — прим. ИА Красная Весна) очень быстро стал меняться на фоне устойчивого роста военного потенциала Китая и постепенного ослабления способности США выполнять свои обязательства. Необходимо решительным образом преодолеть этот разрыв и либо скорректировать имеющийся потенциал, либо найти способ сократить число решаемых им задач.

К сожалению, стремление КПК к полному контролю в настоящее время проникает в либеральные демократии по всему миру. Сотни тысяч выходцев из КНР, которые учатся, работают и живут за границей, делают это потому, что хотят улучшить свою жизнь и считают, что зарубежные страны предлагают лучшие возможности, чем их собственная. Но КПК через свой Объединенный фронт работы хочет сохранить их лояльность к Китаю и использовать их, где это возможно, для продвижения интересов китайской внешней политики. Таким образом Китай продвигает свою так называемую «острую силу», которая угрожает академической свободе во многих западных университетских городках, где было ощутимо давление со стороны китайских студенческих групп и других организаций. В результате выходцы из Китая оказываются объектами несправедливых подозрений, которые становятся причиной предубеждений и необоснованных обвинений в двойной лояльности.

Но хотя мы должны понимать, что Китай под руководством Си Цзиньпина является тоталитарной державой, мы должны понимать также, что такое состояние Китая в будущем не является неизбежным. Режим тоталитарен в своих устремлениях, но необязательно для этого у него будут условия. Мы не знаем, насколько эффективными будут в конечном счете новые технологические методы контроля, такие как система социального кредита. Граждане Китая по-прежнему имеют больше личной свободы, чем граждане Северной Кореи. Предыдущие увлечения тоталитарным контролем оказались саморазрушительными: династия Цинь просуществовала всего 16 лет, а Культурная революция исчерпала себя в течение десятилетия. Граждане КНР на сегодняшний день соблюдают правила КПК зачастую добровольно, а не из ужаса, но по мере того, как китайская экономика замедляется или даже демонстрирует негативные показатели роста, возможности режима для использования положительных стимулов для кооптации граждан уменьшатся. И в отличие от Мао, у Си нет сильной идеологии, чтобы придать ему легитимность. «Социализм с китайской спецификой» или «мысль Си Цзиньпина» — это не идеи, за которые многие люди захотят умереть.

Как может измениться Китай в будущем как в отношении механизма изменений, так и в отношении долгосрочных результатов, на которые мы могли бы надеяться?

Что касается механизмов, то очень маловероятно, что изменения произойдут снизу в рамках широкого и массового низового движения, которое мы наблюдали во время цветных революций или в начале «Арабской весны». Учитывая существующий уровень контроля со стороны КПК и огромные размеры страны, было бы чрезвычайно трудно координировать массовую мобилизацию. Режим обладает достаточным количеством репрессивных сил, которыми он не побоится пользоваться при необходимости.

Перемены могут наступить, только если условия для этого возникнут в высших эшелонах самой партии. В определенном смысле от прихода к власти Си Цзиньпина больше всего пострадали его коллеги из Постоянного комитета Политбюро. Дэн Сяопин оставил наследие коллективного лидерства, в котором ни один человек не мог получить диктаторскую власть, подобную той, которая была у Мао. Эта система хорошо служила стране на протяжении более 30 лет, но Си полностью ее перевернул, отодвинув в сторону других высокопоставленных лидеров, отменив ограничения сроков, которые вынудили бы его уйти в отставку через 10 лет, и сформировав вокруг себя культ личности. Элитный заговор, подобный тому, который сверг Никиту Хрущева в бывшем Советском Союзе, было бы очень трудно осуществить, но в неопределенных экономических условиях разногласия между внутренними лидерами могут резко возрасти.

В случае изменения Китая на что должен надеяться китайский народ?

Оптимальным путем был бы последовательный переход, при котором страна сначала прошла либерализацию, а затем начала демократизироваться, — путь, по которому шли многие европейские страны в XIX и XX веках. Начальной точкой будет переход от верховенства с помощью закона к верховенству самого закона. Четкие правила должны применяться не только к обычным гражданам и нижестоящим органам власти, но и к самой партии. Должны существовать реальные конституционные ограничения на осуществление власти государством-участником и расширение подлинной судебной автономии. Существующая конституция могла бы стать отправной точкой, но она должна быть лишена «четырех принципов», которые дают КПК высшую политическую власть. Партия должна будет убрать свои «щупальца», которые она протянула в каждый уголок жизни Китая, и вернуть власть правительству и Национальному народному конгрессу. Гражданам нужно было бы дать гораздо больше свободы говорить, думать, организовывать и критиковать, по крайней мере, в той степени, в которой они могли это делать в старые добрые времена до Си Цзиньпина.

В ближнесрочной перспективе переход к многопартийной демократии, подобный тому, который произошел на Тайване или в Южной Корее в 1980-х годах, был бы гораздо более проблематичным. В КПК состоит 90 млн человек. Это не просто политическая группировка, которая руководит правительством сверху, как в парламентской демократии. Она в сущности сама по себе правительство, от нее во многом зависит работа государства. Демократизация должна начаться внутри самой партии, в рамках которой органам нижнего уровня необходимо предоставить большую автономию. И они будут давать полномочия вышестоящим властям, в противоположность тому, как это происходит сейчас.

Мало толку спекулировать детально о том, какие реформы могут произойти в будущем Китае. Продвижение Китая в этих направлениях не должно быть частью внешней политики США, разве что на самом общем уровне. Давление со стороны ослабевающих и во многих отношениях дискредитированных США после глобальной пандемии почти наверняка будет носить контрпродуктивный характер. Эти изменения должны исходить от самих граждан КНР, в частности от китайской элиты, которая понимает, как работает их нынешняя система и каковы потенциальные точки давления для изменений.

В США должны помнить, что их врагом и соперником сейчас является не Китай, а Коммунистическая партия Китая, которая перешла в режим тоталитаризма. Мы имеем дело не с Китаем 1990-х или даже 2000-х годов, а с совершенно другим зверем, представляющим собой явный вызов нашим демократическим ценностям. Мы должны сдерживать его до некоторой точки в будущем, когда страна или снова станет обычной авторитарной страной, или действительно начнет становиться либеральной страной. Это необязательно устранит проблему, которую представляет собой КНР: более либеральный Китай может легко стать более националистическим. Но, тем не менее, с ним будет гораздо проще иметь дело.

К сожалению, за последние три с половиной года США сделали всё возможное, чтобы ослабить свои позиции. Страна избрала лидера, который наслаждается демонизацией своих внутренних противников гораздо больше, чем своих иностранных конкурентов. Глава Белого дома безрассудно отбросил моральное превосходство, которое когда-то было основой американской глобальной мощи. Трамп проявил всю свою некомпетентность, столкнувшись с крупнейшим за последние три поколения кризисом. Его теперь больше не воспринимают всерьез ни друзья, ни враги. В то время как демократии как некая коллективная общность справились с кризисом не хуже, чем авторитарные правительства, Китай может заявить, что он превзошел США по многим показателям. Именно на эти два примера и будут обращать внимание люди во всем мире. Прежде чем мы сможем подумать об изменении Китая, нам нужно изменить США и попытаться восстановить их положение в качестве глобального маяка либерально-демократических ценностей во всем мире.